Тут из книжки выпал текст,

из меня – сознание,

я упал. И это есть

недопонимание.

А когда я все пойму

и закрою книжку,

станет стыдно самому

за того мальчишку.

В предчувствии дурного знака,

как суеверный жалкий трус,

не вняв совету Пастернака,

завел архив я и трясусь

над рукописью. Знаменитым

быть некрасиво – ну и что? —

зато все двери мне открыты,

швейцар всегда подаст пальто, —

так думал в небесах повеса,

летя из Лондона в Мадрид

через Париж из интереса

к корриде. Что и говорить,

бессмысленно, как шарик ртути,

катаешься туда-сюда,

но можно ли до самой сути

дойти во всем? – да никогда,

хотя… припомнив письма другу

из Марциала, соглашусь:

в них суть так явственно мерцала,

как солнца луч и моря шум.

облака белогривые лошадки

ну не скачут облака

белыми лошадками

глюки у меня пока

хмурые и шаткие

вспрыгнул черт на антресоль

лужицы кровавые

да на раны сыпят соль

в камере легавые

очерчу я мелом круг

крестным их знамением

отгоню очнусь и вдруг

новое видение

насадил рыбак червя

на крючок и в озеро

а червем был этим я

лучше бы бульдозером

придавило сразу в морг

чтобы так не мучиться

глюки ж не вступают в торг

с ними не получится

полюбовно разойтись

вплоть до воскресения

а лошадки это из

армии спасения

помолчите заратустра

что еще из давних лет

суки эти из минюста

шестьдесят шестой сонет

охи вздохи на скамейке

разговоры при луне

грош алтын и три копейки

гордо человек на дне

не звучит а на заметке

у хозяйки крем-брюле

ворошиловский и меткий

портупея на столе

птица в клетке – небо в клетку

нитки белые и клей

шейте клейте воздух падлы

у искусства два пути

то взлетать то низко падать

свят свят свят ну отпусти

В постели трупом я лежу:

осенний грипп, температура,

и ни одна меня микстура

поднять не может. Cкучно – жуть.

Врачи, склонившись надо мной,

галдят и спорят, что-то пишут —

я их консилиум не слышу —

они как будто за стеной.

Во сне явился мне Кащей,

принес бутыль живой водицы,

сказал, что если ей напиться,

воскреснет мертвый: «И вообще,

поверь, уж я ли не лечил

на белом свете всяку нечисть!

Приподнимись, пошире плечи

и пей – к чему тебе врачи?

Вот так. Вставай, иди к столу,

еще глоток – и будешь прыгать,

руками и ногами дрыгать

как Кюхельбекер на балу.

А для забавы в мавзолей

проникнем под покровом ночи,

и сам увидишь: лысый вскочит,

ты только, Сань, ему налей.

Чего качаешь головой?

Эксперимент тебе не в жилу?» —

Я отвечаю: «В жилу, в жилу,

но… он и так всегда живой.

Чтоб драгоценный эликсир

не изводить по-идиотски,

летим в Венецию, где Бродский

прилег – его и воскресим».

Кащей обрадовался как

сверхлучшему из наваждений,

кричал: «Сашок, ты, сука, гений!

Летим, сворачивай бардак.

В аэропорт! Нет визы, брат? —

Херня, отправимся на ступе, —

Яга нам на денек уступит

свой допотопный аппарат».

Я ощутил, что все могу,

и вдруг нас словно подкосило —

вода второй владела силой —

мы были пьяными в дугу.

природа делает ошибки

на солнце тает грязный снег

весна капель ручьи улыбки

идет беспечный человек

идет он луж не замечая

от света щурится слегка

и оступается случайно

под колесо грузовика

Я спас незнакомку, а мне невдомек,

что кто-то уже мне обязан

покоем и волей, и как огонек

в душе этой женщины фразы

моих сочинений невольно зажгли:

услышало музыку ухо,

в осмысленном взгляде кураж: «Отвали,

тоска!» – И запела старуха,

умылась, накрасилась и по делам

стремглав понеслась… Получилось, —

неделю лежала, почти не пила,

не ела и вдруг – божья милость?

Не божья… Со школы любила читать.

Была равнодушна к спиртному.

Пьянили её Алешковского мат,

Толстой, Ерофеев, Платонов,

Довлатов, Тургенев, Оэ, Томас Манн…

И лично раскланялся Бахус

Порфирий Петрович, эстет и гурман,

в Измайловском парке с ней. На хуй

впервые так внятно послала судьба,

когда перебравший Порфирий

твердил как молитву: «Не дура губа,» —

и спал в её тесной квартире.

Она говорила: «Пирог испеку,

с тобой я готова, Петрович,

в горящую избу… коня на скаку…

«Медвежьей» бы выпила «крови»²

и водки вдогонку. Открыл? Наливай!

Коньяк не хочу – он с клопами.

Сейчас разлетится моя голова,

возьми часть осколков на память.

И так не забудешь? Ну ладно, смотри,

я верю тебе почему-то.

Ты где… Бахус, где ты?.. Проклятый старик,

Покинул в такую минуту…»

Заехал племянник её навестить.

Она дверь открыла и – в койку:

«Не встану, Андрюха, дай таз, ты прости,

нет сил абсолютно… Постой-ка…

Ты Бахуса видел?..» – Скупая слеза.

Андрей ей стихи сунул в руку.

И тетка очнулась, протерла глаза,

надела бюстгальтер и брюки.

Postskriptum: ту книжицу я написал,

продлив жизнь Андрюшиной тете,

однако не мне аплодирует зал,

сегодня духовность в почете.

Зато появился любимый поэт

помимо классической прозы

у тети Андрея на старости лет,

а Бахус с посыльным шлет розы.

Не люблю ДПС, парк культуры, газеты,

занавески и ширмы, турфирмы, жару,

секретарш, их начальников, сервис, презенты,

эстафеты, эклеры, эстетов, игру

в лохотрон, строить планы на лето,

гороскопы, парады, политику, спорт,

сплетни, праздники, тризны, приметы,

интернет, разговоры, молчание, ор,

примадонну, охоту, рыбалку, военных,

сериалы, аптеки, мобильную связь,

через площадь на ГУМ выходящую стену,

чистоту как в больнице, вокзальную грязь,

красный цвет, стоматологов, телеведущих;