Ты можешь остаться со мной, я могу сделать для этого все…

И он правда мог бы, наверное.

Вместо этого ухмыльнется криво в близящийся закат, бросит быстрый взгляд на раздутый огненный шар, изо дня в день выжигающий эту пустыню.

— Иди сюда.

Йен здесь, еще рядом.

Йен пахнет пивом и теми же орешками. Йен целует, словно безумный. Йен… сука… Мик печень свою прозакладывать может… Йен правда любит его.

Иди сюда.

В конце концов, у нас еще больше суток.

До тех пор, когда ты бросишь меня. Еще больше суток, Галлагер.

Сука, иногда это так много…

Еще больше суток.

========== Глава 34. ==========

Комментарий к Глава 34.

простите, еще один коротыш. если они вас напрягают, дайте знать, буду выкладывать здесь только более длинные работы

https://vk.com/doc4586352_452902846?hash=4aebd4667af2905e7e&dl=13220ab03ddc0fb652

По утрам его Йен пахнет солнцем и кукурузными хлопьями.

Днем он на вкус как персик и ломтик сочного манго.

А вечером как крепкий мартини с долькой ананаса. Напрочь сносит мозги, если /всегда/ на голодный желудок.

Микки рядом с ним каждый раз, как впервые. В первый раз целоваться, впуская в свой рот чужой язык и, кажется, теряя собственную душу к херам. В первый раз переплетать пальцы на улице перед всеми, заявляя права, сообщая: “Здесь, вместе, да. Навсегда, блять, и пошли вы подальше”. В первый раз выдыхать невозможное: “Я люблю”, и даже не жмуриться, ожидая, что вот, сейчас ебучая земля с треском разверзнется под ногами или молния шандарахнет с небес аккурат в темечко, чтобы уж точно.

Иногда Микки соскакивает от кошмара, в котором он почему-то в бабском наряде, а этот рыжий мудак бросает его где-то на границе с Мексикой. И хочется плакать. Что за хуйня? В такие ночи он курит до рассвета, считая кончиками пальцев конопушки на широкой спине спящего рядом парня. Пепельница наполняется тихонько, а он удивляется, и когда Йен умудрился так вымахать? Вот же недавно был такой еще мелкий пиздюк.

Йен умудрился выучиться на медбрата и весь важный такой — устроился в службу спасения. Херову гору чужих жоп с того света достал. Мик психовал бы, наверное, и извелся от ревности, если бы не гордился своим рыжим так сильно. Он и сам в автомастерскую механиком подался /не все же угнанные тачки ему разбирать/, да на вечерние курсы записался. Хуй знает, зачем. Вдруг пригодится.

Мик… Мик просто сдох бы, наверное, вернись он однажды домой и не услышь звон посуды на кухне или щелканье пульта в гостиной. Он не привык, нихера. Он все еще любит.

— Мик, я тут подумал, давай машину купим тебе? — выдает как-то Йен, не прекращая жевать, а Микки отчего-то хочется ржать долго и громко.

— А нахуя?

— Потому что, блять, тебя побаловать захотелось.

Зароется носом в жестковатые пряди. Счастьем. И утром, и днем, и вечером, и ближе к рассвету его Йен Галлагер пахнет счастьем. Рыжим, как апельсин.

========== Глава 35. ==========

Комментарий к Глава 35.

Кроссовер с “Ходячими мертвецами”

https://pp.userapi.com/c840432/v840432492/3c343/eEwRJ79tlcY.jpg

Микки Милкович ненавидит Рождество. Все эти сказки о долбаном сказочном чуде, исполняющихся желаниях и прочей хуйне, в которую так легко… так хочется, сука, поверить сейчас, когда мир рухнул в какие-то ебеня, что оказались пострашней загнивающего Саус Сайда.

— Я, сука, так и знал, что этим все кончится. Хули пыришься, рыжий? Давай, ебло подобрал и ускорился. Или ходячих решил подкормить? Они, знаешь, с радостью попробуют твою еблиивую жопу на зуб… Шевелись, говорю.

Мик умудряется орать и прикуривать одновременно, он чуть щурится от сыплющихся с неба снежинок, и на какой-то миг Йен замирает, завороженный его красотой. На какой-то ебаный миг, что меньше секунды, ему кажется, что вот оно — все вернулось, и мир опять стал нормальным. Если сильно не смотреть по сторонам, можно даже поверить, что Чикаго по-прежнему цел, и они где-то неподалеку от дома на улочке, густо запорошенной снегом, что скрипит под ногами и лезет в рот и глаза.

Хотя на самом деле сейчас они где-то в Джорджии и, наверное, зима пришла сюда впервые с начала времен… Впервые в этом столетии — точно. Здесь так привычно холодно, и, блять, это именно то, в чем они просчитались — холод и снег нихуя не помогли в борьбе с армией мертвых. А они так надеялись, что с приходом зимы ходячие станут медленней, неуклюжей, задубеют, как сраные сосульки. Да только вот нихера.

Йен знает, что дебил, что не должен надеяться хотя бы на подобие праздника в Рождество. Хотя какое Рождество может случиться сейчас, когда, наверное, ни один человек на планете не скажет точно ни дату, ни час. Может быть, где-то в секретных лабораториях… но что им до этого, если на двоих осталась лишь пачка патронов, двустволка, да коробка засохших крекеров с луком. Охуенный рождественский ужин. А ему так хотелось бы забраться вместе с Микки в какой-нибудь дом на отшибе, до которого не добрались мародеры, растопить жарко камин, сварить на открытом огне глинтвейн и просто сидеть в обнимку, жмуриться от мерцающего пламени, слушать, как трещат, прогорая, деревяшки…

— Галлагер, я че-та, блять, не пойму… Мы, может быть, на прогулке в центральном парке? Где тогда твоя ебучая псина в свитере тогда или еще какая зверюга, корзинка для пикника?..

— Хватит уже, Мик. Не пизди. Мы прорвемся, мы всегда прорывались, — пальцами — в волосы, присыпанные белой крупой, как конфетти, губами — в висок, точно по гулко пульсирующей жилке.

Они всегда прорывались, потому что вдвоем. Даже когда Чикаго полыхал после того, как военные сбросили бомбы. Даже когда пропали Ви и Кев с малышками, Евом и Светланой — уехали с беженцами или… или что-то еще. Даже когда Фрэнк вернулся домой с белесым, затянутым бельмами взглядом, хрипел и тянул скрюченные пальцы к детям, которых, конечно, не узнавал. Даже когда остались только вдвоем, растерявшись с другими в безумном беге из превратившегося в огромную мышеловку города…

Вдвоем во всем этом ебаном мире.

И выжили-то потому что вместе. Всегда друг за друга при любом, мать его, повороте. А теперь каждый день — руки по локоть в крови, и так привычно счищать с острых лезвий гной и мозги, а черными, глухими ночами, если удается найти ночлег, прижиматься друг к другу так крепко, глотая с выдохами и стонами ужас, что впитался под кожу, стал ежедневным спутником, почти братом. Страх, который уходит лишь когда так вот — вдвоем. Когда губы — с размаху к губам, когда сиплым шепотом, хрипами: “Мелкий. Я, блять, без тебя уже не смогу, просто сдохну. Обещай… сука, просто обещай, что не бросишь…”

Не брошу, придурок. Как мог бы? Тогда или теперь…

— Жопой уже шевели.

Где-то за повтором хрипят и толкаются мертвяки. Йен стряхнет с плеч оцепенение вместе со снегом. Подхватит свалившийся на землю рюкзак, и припустит следом, глубоко натянув капюшон. У него разбитая губа до сих пор кровоточит, и это ни хера не хорошо, потому что мертвые чувствуют кровь, точно звери, и идут по следу без устали. Следу, что так легко взять на свежем снегу.

Девчонка в вязаной шапке и амбал с арбалетом наперевес вываливаются из снежных вихрей внезапно, они и среагировать не успевают. “Хорошо, не ходячие”, — думает Йен, пока мужик, прищурившись, разглядывает его с каким-то матерым похуизмом.

— Скольких человек вы убили? — голос у девчушки неожиданно звонкий и ясный, она заправляет за уши выбившиеся светлые пряди, открывая несколько едва затянувшихся шрамов на кукольном личике. — Отвечайте, если хотите жить. Стадо близко, и мы их при всем желании не удержим.

— Это что, блять, угадайка какая-то? Может быть, вы просто нахуй съебете? Или куда вы там собирались?

Мик тревожно шарит по карманам, нащупывая нож. Наверное, не замечает, что оба они давно под прицелом арбалета. С первых секунд, как эти двое вышли из вихря. Странная парочка, надо сказать. Эдакая пай-девочка, что сбежала от семьи с уголовником. Йен не удивился бы, если б мужик был родом с какого-то гетто, как и они.