Прихлебывает уже остывающий какао, и над губой остаются “усы” из белой пенки. Томас тянется, чтобы слизнуть лакомство, почему-то отдающее орехами. Ньют морщится, изображая недовольство, а потом сдается, закрывая глаза, и сам тянется, обнимая.

*

— Спасибо… спасибо за то, что ты выжил.

— Спасибо, Томми. Спасибо, что спас.

Комментарий к 36. Томас/Ньют

https://pp.userapi.com/c841539/v841539313/5ffb7/t12pOiMY-to.jpg

========== 37. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 37. Томас/Ньют

https://pp.userapi.com/c841320/v841320091/5f848/miX44Xa76Xg.jpg

Он никогда не пробовал апельсины, не запускал в небо охапки воздушных шаров — оранжевых, желтых, красных. Он никогда не нюхал полевых цветов, не бегал по утренней росе босиком, не запрокидывал голову в небо, греясь в первых, самых теплых лучах, что щекочут нос на рассвете и путаются в золотистых ресницах…

— Я больше не могу, Томми, у меня скулы сводит, и я весь липкий от этого сока — губы, щеки, пальцы.

Ньют ворчит, отпихивая от себя очередную дольку. У него пальцы измазаны рыжим, и губы… губы уже трескаются от кислоты. Томас залипает на этих губах, пялится, как завороженный, как под гипнозом. Бессознательно качнется вперед, ткнется в губы губами. Кончиком языка — робко и сладко, по контуру, глубже…

Ньют вздрогнет, распахивая глаза так широко… Обдолбанные, ошалевшие, пьяные. Раскрыть губы в ответ. Полное подчинение.

— Томми…

— Тс-с-с-с-с… я помогу.

А у самого голос сиплый, будто простужен. У самого взгляд плывет и руки трясутся. Руки, что скользят по плечам и спине… подцепляют край футболки, и кожа идет пупырышками от первого же касания.

— Я люблю тебя, — так, будто это все объясняет, дает ответы на все вопросы, задать которые и сил совсем нет. Ни сил, ни мыслей, ни воли. Сознание плавится и дробится.

— Балуешь меня, как девчонку.

— Просто это твой день.

— Наш.

День рождения, которого ни у одного из них не было ни разу — в том кратком огрызке жизни, что им удалось сохранить в голове. Они даже дату не знают, не знали… до той ночи, когда колесо судьбы сделало оборот. Когда Ньют буквально вернулся с того света, когда почти рухнул за грань, когда Томас его почти потерял. Так много этих “почти”, каждое из которых могло стать последним. Приговором.

День, который теперь оба считают вторым рождением. Ньюта и Томми, потому что второй без первого — никогда, никуда. Потому что двое — как один организм, что умирает, когда отказывает важный орган.

Ученые, которых в этом мире почти не осталось, назвали бы их жизнь симбиозом. Томас… Томас просто теперь бережет, как умеет. Охраняет, а еще пытается вернуть, возместить все-все-все — все, что отобрали Вспышка и люди ПОРОКа. Все, что, возможно, было где-то там, на задворках, в их прошлом. В том самом, вспомнить которое уже не получится никогда.

Только прожить заново. Вместе.

…

Апельсины, которые Томас добыл волшебством, не иначе.

Охапки воздушных шаров, которые можно было бы привязать к корзине и рвануть на ней куда-нибудь за океан или горы — к волшебнику Страны Оз, например.

Поляна, усыпанная яркими цветами, будто охваченная огнем. Столько запахов, что голова идет кругом. И лепестки щекочут уже оголенную кожу.

Ньют закрывает глаза и чуть приподнимается, тянется вверх — к губам, к лицу, заслонившему небо, заслонившему целый мир.

— С Днем рождения.

Но никто так никогда и не скажет, сколько же им в точности лет.

Не так уж и важно, не правда ль?

========== 38. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 38. Томас/Ньют

https://vk.com/doc4586352_458429242?hash=cbec8eb113d4c02e0d&dl=f3a490dffc2cadea91

— Красиво, Томми. Почему это так чертовски красиво даже сейчас, когда весь мир — это одна большая зловонная яма. Там, за стенами наши враги. Они ведь последнее отдадут, чтобы снова запереть тебя и других в свои бетонных подвалах, залезать к вам в головы, выкачивать вашу кровь. Но сейчас… этот город… последний, запрятанный в лабиринте. Так чертовски красиво… и солнце. Сейчас мне кажется, это последний рассвет, который я вижу.

У него глаза слезятся, а еще все время трет руку под курткой. Запястье, на котором татуировкой проступает рисунок. Сетка, которую выводит его кровь, что уже начала чернеть, распространяя заразу — тянется к сердцу и голове, уже простерла зловонные лапы…

Он не сказал ему, еще не сказал. Он тянет зачем-то, точно боится, что это: “Я болен, Томми. Я тоже. Я тоже из тех, кто не оказался имуном” — что это что-то изменит.

— Ты увидишь еще сотню закатов, сотню тысяч. Ньют… я… я тебе обещаю, — слова даются с трудом, так больно протискивать каждый звук сквозь отчего-то опухшее горло. Пересохшее, как от жажды.

— Не надо, Томми. Не давай обещаний, сдержать которые просто не в твоих силах.

Он кажется таким маленьким здесь и сейчас — на фоне громады города, раскинувшегося прямо над ними. Небоскребы, пронзающие мироздание. Последний оплот ПОРОКа.

— Они говорили, ПОРОК — это хорошо, потому что они искали лекарство, чтобы спасти всех, кто остался. Они говорили, что это стоит всего, что мы не поймем, потому что вирус для нас не опасен. Они говорили, Томми… я тогда думал порой: что, если они… не враги. Но вот сейчас. Сейчас, когда я вижу э т о у себя на руке… — поддернет рукав, демонстрируя страшную метку, свой приговор, — я точно знаю, они не были правы. Потому что пытали и похищали детей, потому что хотели не оставить нам… вам ни единого шанса.

И это “вам” как свистящее лезвие, которым рубит последние тросы. Те самые, что еще связывают все воедино.

— Не говори так, Ньют, не разделяй себя и меня.

— Внутри тебя — что-то, что может продлить мою жизнь.

Кривая усмешка и взгляд, что наверное, должен был выражать озорство. Но он так измучен, ему сейчас больно… так больно…

— С Брендой же вышло, больше года прошло.

— Однажды ей понадобится еще.

— И мы раздобудем. Ньют, я клянусь… ты для меня — это… Ньют, посмотри на меня.

Дернет головой, и светлые волосы, такие мягкие, будто воздушные, взметнутся на миг от налетевшего порыва ветра, и снова рассыплются так красиво. Волосы, которые пахнут ромашками. Томас не помнит, что это… но точно знает — ромашки пахнут именно так. Точно, как волосы Ньюта.

— Давай просто здесь помолчим?

Томас чувствует, как напряжены его плечи, и спина прямая, как палка. Томас чувствует, как отчаяние скребется в висках и в затылке, пытается проникнуть внутрь, подчинить, пытается заставить поверить: “Все кончено, Ньют не жилец”.

Губами — тихо в белокурый затылок, губами, носом, лицом. Руками обвить со спины, чувствовать, как собственное сердце колотится в его спину. Обнять, оставить с собой, защитить.

— Все будет хорошо. Ты мне веришь?

— А ты? Веришь сам себе? Или потом до конца жизни будешь корить — после того, как я…

— Верю, Ньют. Не просто верю — я знаю.

Знает, где взять сыворотку — у него полные вены основы для нее. Он знает, кто может достать и помочь. Он знает, что разнесет этот город до основания, если понадобится, но найдет… Он знает… с мгновения, когда увидел и понял, Томас знает, что будет делать дальше.

“Ты будешь жить, Ньют, ты будешь…”

Он не имеет права опоздать, не успеть, облажаться.

Он не имеет права его потерять.

Он не имеет права его не спасти.

Он спасет.

“Обещаю”.

========== 39. Томас/Ньют ==========

Комментарий к 39. Томас/Ньют

https://vk.com/doc4586352_458274887?hash=3cd7f40782dd8e2f35&dl=217116a3feeda9cd1e

Это не он. И это он вместе с тем же.

Силы в нем сейчас столько, что может надвое разорвать без усилий. Навалится сверху, оскаливая зубы, испачканные черной кровью. И в глазах полопались капилляры. Не лицо — безобразная маска чудовища. Монстр, что может лишь верещать и тянутся к горлу скрюченными пальцами.

Монстр, что ощущает лишь одно — непроходящую ярость и злобу. У него один инстинкт — убивать, он не знает, не помнит друзей и любимых. Только смерть, лишь она… только пальцы, что сжимают чужое беззащитное горло и давят, рвут на ошметки.