Оглядел все сверху, горловину затянул.

– Ну, мы готовы, мать…

– Ты за ним там поглядывай, – сказала Полина, поправляя мужу воротник выцветшей от времени и стирки гимнастерки.

Вышла следом на крыльцо.

Сашка уже возле сарая удочки переставляет, раздумывая, какие взять, но отец машет рукой.

– Иди сюда, мы с тобой спиннинги берем.

И уже держит большой и маленький, который Сашка в прошлом году бросать учился и даже одного щуренка поймал в заводи за кладбищем, возле лога.

– Так мы только щук ловить будем? – уточнил он, не решив, радоваться этому или огорчаться.

Одно дело, если плотву или подлещика, тут он бы наловил точно, а вот щук… Но зато если попадется, так уж попадется… Будет что рассказать осенью в школе и Вовке, когда тот вернется…

Вовка – в пионерском лагере. Сашка тоже хотел вместе с ним поехать, но родители решили в отпуск съездить в гости к папиной тетке в Осташков, и надо было выбирать. Вот он и выбрал путешествие.

И не пожалел: лагерь совсем недалеко, вниз по Двине, а озеро Селигер далеко, они и на автобусе ехали, и на поезде. А само озеро такое огромное, и чайки большие, и камыши высокие, а возле камышей рыба ловится так, будто ее там видимо-невидимо.

Но больше всего ему запомнился театр. Тетя Нюра билетером в нем работала и их провела через служебный вход, а потом они сидели на приставных стульях совсем рядом со сценой, и пьеса была про девушку Татьяну…

А еще во дворе, где тетя Нюра жила, была девочка Аня, которая тоже ему понравилась, и он даже запомнил ее адрес…

Они только позавчера вернулись, завтра родителям на работу, но отец еще в Осташкове пообещал, что свозит его дома на рыбалку.

На улице еще только-только рассветает. В конце улицы, возле Пантюхиного дома, пастух начал собирать стадо, доносилось мычанье коров и окрики хозяек. Было еще свежо, но солнце уже осветило поблескивающие росой склоны оврага, по которому бежал ручей.

День обещал быть жарким.

Отец и Сашка перешли деревянный поскрипывающий мостик, поднялись к школе (Сашка забежал вперед, заглянул в непривычно пустой школьный двор), минули каменный мост и скособоченную хату сапожников Григорьевых (братьев Гришки и Федьки), приткнувшуюся к массивной опоре моста. (Их огород спускался к самому ручью, и в нижней, затапливаемой весной, части братья высаживали капусту. По первому снегу они ее срезали, квасили, и дух квашеной капусты на многие дни становился в округе самым сильным.)

Сашка, как и другие пацаны, братьев побаивался. Они были большие, кряжистые, обросшие, и когда стояли в черных кожаных фартуках, опустив мясистые волосатые руки, Сашка верил, что в войну, в большом городе Ленинграде (откуда приехали сразу после войны), они ели детей. Поэтому теперь, каждую зиму, чтобы преодолеть желание, объедались капустой. И он, и Вовка, и другие одноклассники старались в темноте не ходить мимо их хаты. И если кололи вилкой бычков или собирали в ручье шитиков (на них голавль клевал), огород обходили поверху.

За мостом булыжная мостовая заканчивалась. Дальше уходил песчаный накатанный тракт. Они пошли по тропинке рядом. Со стороны леспромхозовских домов, поднимая пыль, подошло стадо коров, заняло всю дорогу, неспешно направилось в сторону Суриковского хутора. За разваливающимся домом и дырявым забором хутора начинались луга с высоким разнотравьем, туда гоняли скот и городские, и из ближней деревни Красная. На хуторе, у Ваньки Кривого, были только две лошади и козы, и они паслись сами по себе, где придется.

Прошли вдоль железной колеи, поднялись на деревянный помост, у которого стояла, пыхтя и дребезжа, дрезина. К ней была прицеплена платформа. На платформе сидели мужики в черных спецовках и тетка в шароварах и пестрой мужской рубахе.

– Здорово, – сказал Иван, закидывая на платформу спиннинги, мешок и подсаживая Сашку.

– Здоров, – по очереди отозвались мужики, а тетка, щуря большие голубые глаза, сказала:

– Чего это, Вань, тебя видать не было…

– А я – отпускник, – весело отозвался отец. – А ты, Настя, все цветешь…

– Цвету и пахну, а все напрасно… А это что, твой?

Она посмотрела на Сашку, и он отвернулся: тетка ему не понравилась.

– Мой.

– А куда ж вы собрались? По грибы еще рано.

– А ты не видишь?..

Иван отодвинул спиннинги, сел на край платформы, свесив ноги, достал папиросу, повернулся к мужикам.

– Как там, на Немыкльском, щука идет?

– А кто ее знает, – отозвался пожилой мужик с большим красным носом. – Нам, чай, не до рыбалки. Мы без отпусков…

– Ну, тебе, Прохор, точно не до рыбалки, – сказал Иван.

Дрезина вдруг пискнула, дернулась и, с трудом набирая скорость, потащила платформу. Отец перехватил Сашку за пояс, отодвинул подальше к центру, приказал:

– Сиди на месте.

Мимо потянулись леспромхозовские, похожие друг на друга, покрытые белой дранкой, с одинаковыми палисадниками перед ними, дома, но скоро они кончились и начался лес. Деревья плотно обступили рельсы, их кроны цеплялись за крышу дрезины, за торчащие по углам платформы жерди; скоро позади был виден только узкий зеленый тоннель, и стало казаться, что никакого города, никаких домов вообще не было. Как не было Селигера, театра, чаек, девочки Ани…

Сашка сел удобнее, стал смотреть вперед на расступающиеся перед пахнущей соляркой, пыхтящей дрезиной деревья, с любопытством ожидая, что откроется за очередным изгибом дороги…

Мужики, сидя так же, как отец, по краям платформы, курили, глядя по сторонам, думали о чем-то своем, тетка пододвинулась ближе к отцу, прижалась к его плечу, стала что-то нашептывать в ухо.

Сашка дернулся, чтобы отец обратил на него внимание, но тот лишь обхватил ладонью его руку.

Тетка продолжала шептать, отец улыбался, и это отвлекало Сашку.

Он попытался освободить руку, но отец только сжал ее еще крепче и что-то стал говорить тетке. Та засмеялась, отодвинулась, а отец повернулся к нему, сказал:

– Сиди на месте, нам долго ехать.

И, придвинувшись к мужикам, стал что-то обсуждать с ними.

Тетка провела рукой по Сашкиной голове, вздохнула, откинулась на спину, раскинув руки, стала глядеть в голубое, без единого облачка, небо, и Сашка перестал на нее злиться.

Она закрыла глаза, и теперь он мог разглядеть ее лицо с широкими скулами, задранным вверх носом, ярко-красными пухлыми, приоткрытыми губами…

Дрезина повернула, платформа мотнулась из стороны в сторону, тетка открыла глаза. Сашка отвернулся и стал разглядывать приближающуюся поляну, посередине которой стояла одинокая береза; потом деревья вновь обступили рельсы, открылась новая полянка – так они долго еще чередовались, и то ли от этого, то ли от мерного раскачивания платформы Сашка незаметно заснул…

Проснулся оттого, что дрезина вдруг остановилась, а на платформу полезли какие-то мужики, здороваясь с теми, кто был на ней.

Сразу стало тесно, и он придвинулся ближе к отцу. Наконец все расселись, дрезина пискнула, дернулась, поплыла вперед, оставляя позади длинную улицу почерневших домов, стоящих вдоль разбитой лесовозами дороги.

– Здесь живут? – удивился Сашка.

– Это Немыкли, – сказал отец. – Деревня. Нам с тобой уже скоро сходить…

– А что они здесь делают? – спросил Сашка, глядя на мужиков, враз закуривших и переговаривающихся между собой.

– Они здесь живут. А работают на делянке, где и я… Если успеем, мы с тобой на обратном пути зайдем, посмотришь, где я работаю…

Снова деревья обступили рельсы, солнечные лучи, прорываясь сквозь зеленые кроны, полосами скользили по дрезине, платформе, лицам мужиков и Насти, которая все чему-то смеялась, шепчась то с одним, то с другим, по пути они нанизывали клубы табачного дыма, исчезавшие позади, но их сменяли новые, и это движение казалось бесконечным. Но тут дрезина начала притормаживать, скрипя и повизгивая, и отец, пододвинув на край спиннинги и мешок, спрыгнул, пошел рядом, потянул Сашку, подхватил на руки, опустил на пожухлую, вытоптанную, испачканную мазутом траву, прихватил спиннинги и мешок, махнул рукой.