Он чувствовал себя окрыленным, сильным, уверенным, ему даже захотелось заглянуть к угрюмым братьям Григорьевым, в маленьком оконце которых тускло светилась керосиновая лампа, – теперь он их совсем не боялся.

Он не мог не зайти к Вовке Короткому.

Тот согласился прогуляться, сообщив, что наработался за день, но все-таки они прошлись по берегу. Он без особого интереса выслушал Сашку и веско резюмировал все услышанное:

– Они сейчас зреть начинают, бабами становиться… А мы – мужиками…Ты что, еще не мучаешься по утрам?

Ощущая, что краснеет, Сашка промямлил:

– Когда писать хочется…

– А у меня с одной девахой чуть не получилось, – оживился Вовка. – Я по Волге на барже ходил, с дядькой. А его помощник дочку с собой брал, она в шестой перешла. Мы с ней так нацеловались, что не хочу… И раздевались до трусов. Нам батька ее помешал…

– А она что, сама раздевалась? – удивился Сашка.

– А то… Я ей понравился.

– Я Беликовой тоже нравлюсь, – прошептал Сашка. – Только ты никому не болтай.

– Могила, – отозвался Вовка. – Гуляйте, мне что, жалко? Мне больше Катька нравится…

…С Беликовой они теперь гуляли каждый вечер, но не допоздна.

Надина мать была строгой (да и Сашкина тоже не стеснялась по вечерам кричать его на всю округу). Они просиживали на скамеечках или, спрятавшись в зарослях сирени, целовались подолгу и до боли.

Вовка догадливо вздыхал, провожая взглядом принаряженного друга, и неохотно шел помогать отцу. Малышня уже приметила их и не давала проходу, обзывая женихом и невестой, и Надя каждый раз выбирала новый маршрут, но и на самых тихих улочках всегда находились любопытные глаза, и скоро вся правая сторона знала о том, что малой Жовнер и дочка художника из Смоленска дружат всерьез.

Приехала Катька. Надя зашла за ней, и они вместе пришли к реке, где ждал Сашка. Катя тоже изменилась. Она стала еще выше и теперь почти догнала Вовку Короткого, грудь у нее была больше, чем у Нади, бедра – шире, и когда они стояли рядом, Катя выглядела старшей сестрой. Коричневые глаза словно смеялись, разглядывая все вокруг, их нельзя было не заметить, как и роскошную русую косу до пояса, и Петька Дадон, пробегающий мимо них к парому, не удержался:

– Ну, Катюха, ты совсем заневестилась… Погодь меня, в армию вот схожу… По-соседски и сойдемся…

– А я в жданки не играю, – весело ответила та. – И здесь оставаться не хочу…

– Ну да, принца ждешь, – прокричал тот, сбегая по тропинке. – А принцы только в сказках, глупенькая…

– Это для тебя…

С Сашкой Катька поздоровалась кивком головы, продолжая слушать восторженный рассказ подруги, и когда та замолчала, ожидая такого же монолога о происшедшем за время, пока не виделись, сказала, что отдыхала на дачах под Москвой, была великолепная компания москвичей, все перезнакомились, подружились, обменялись адресами.

– Понравился кто-нибудь? – не сдержала любопытства Надя, совсем забыв о стоящем возле них Сашке.

– Понравился, – вскинула черные густые брови Катя.– Будущий офицер…

– Такой взрослый? – удивилась та. – Целовались?

– А ты все хочешь знать?

Катя фыркнула, побежала по тропинке вниз к воде.

Надя заторопилась следом, а Сашка остался, присел на скамейку, мысленно сравнивая тонкую и угловатую Надю и притягательновысокомерную Катю…

Теперь по вечерам они стали ходить втроем. Подруги без умолку щебетали, а Сашка дулся и злился. Надя уже не казалась ему такой необычной, а Катю все больше хотелось поцеловать, но одновременно он стеснялся идти с ней рядом из-за роста. Как правило, он держался на некотором отдалении от них, в разговор вступал неохотно. Порой перехватывал заинтересованные взгляды Кати и по ним догадывался, что об их отношениях с Надей она все знает. И, скорее всего, знает и о пионервожатой Лике, и об Ольге… От этих взглядов ему становилось необъяснимо радостно, и он думал, что обязательно подрастет, нагонит Катю, и тогда ни неведомый курсант, ни Колька Жбанов (никуда летом не ездивший, подрабатывавший в сплавной конторе матросом, загоревший до черноты и накачавший мускулы так, что теперь на него заглядывались даже старшеклассницы) не смогут ее никуда увезти. А он будет носить ее на руках…

Потом прогулки кончились, наступил сентябрь, состоялась первая школьная линейка, на которой все с трудом узнавали друг друга и удивлялись, какими они стали, а Колька Жбан предложил отметить это событие у него, и они в первую учебную субботу почти всем седьмым «б» пошли к Жбану в гости, пили вишневую настойку, приготовленную его матерью-медсестрой такую крепкую, что пацаны разбрелись потом по пляжу, оставив девчонок одних, и только поздним вечером, когда по городу забегали родители, стали приходить в себя.

Мать Жбана удивлялась, что дети такие слабенькие (ее Колька ходил как огурчик, хотя выпил не меньше остальных), передавала их взволнованным родителям, и Надя вместе с Полиной провожала домой Сашку. По дороге они все время о чем-то говорили между собой, но Сашка ничего не понимал, потому что думал о Жбане и Катьке, которые, раздевшись, обнимались на пляже возле деревянного ледореза и целовались так, что далеко было слышно…

А на следующее утро приехал дядя Семен.

Он был высокий и крепкий, и мать почти спряталась в его объятиях, а Сашка полетел под потолок, не успев ничего ни понять, ни испугаться, потому что дядю Семена он помнил смутно и совсем другим, тот гонял его, маленького, от берега, когда рыбачил. А еще он помнил, как дядю провожали в армию и взрослые женщины плакали за столом в дедушкином дворе, потому что армия была где-то так далеко, что дядя Семен не смог приехать ни на похороны деда Ивана, ни на похороны бабки Марфы. И вот теперь он опустил его на пол, стоял, обдавая густым запахом одеколона, белея накрахмаленной рубахой, а мать уже суетилась, собирая на стол, и отец чинно присел на лавку, готовясь выслушать женину родню.

– Ну, ты уже совсем большой. – Дядя Семен оглядел Сашку еще раз. – Хорошо, что не стал ничего покупать… Полина! – повернулся к сестре. – Я тебе денег дам, ты моему племяннику, чего надо, купи…

– Сем, да ничего не надо....

– Ладно, я знаю…

Он вскинул на стол большой фанерный чемодан, распахнул его, стал доставать красивые блестящие плитки шоколада (такие Сашка видел в Смоленске в большом магазине), потом бутылки с невиданными наклейками, и тут уже Иван зачмокал губами, стал разглядывать.

– Армянский коньячок, наилучший, в Москве брал, – пояснил дядя Семен. – А это тебе, Поль… – вытащил яркий, в красных цветах, отрез. – Платье сшей… Пока я тут буду…

Полина всплеснула руками.

– Дорогой ведь…

– Не дороже денег, сестренка!

Достал коробку с нарисованной на ней спиннинговой катушкой, протянул Ивану.

– Это тебе… Щук-то ловишь?

– Бывает, – отозвался тот и неторопливо раскрыл коробку, вытащил блестящую большую катушку. – В самый раз угадал, а то все из строя вышли… Ленинградская…

– Я тебе еще чего вышлю в посылке, – махнул рукой дядя Семен. – Я всем вышлю… Не переть же через всю страну…

И засмеялся недосказанному.

– А я коньяк один раз всего и пробовал, – сказал Иван, вертя в руках бутылку. – В сорок пятом, в Риге. Там склады штабные растаскивали, и нам маленько перепало… Но другой был… Французский…

– Понятное дело, у них откуда армянский, не дошли…

– Клопами пахнет…

– Это смотря как пить. Если кружками, то точно… А я привык. Но у меня есть и беленькая… – Из бездонного чемодана он вытащил две прозрачные бутылки с длинными горлышками. – «Столичная», самого высокого качества.

– Не пил, – признался отец. – Мы тут все самогон потребляем…

– Ну-ка, подставляй ладони. – Дядя Семен сложил четыре плитки шоколада, протянул Сашке. – Держи, с друзьями поделишься…

– Зачем так много? – Полина поставила на стол шкворчащую яичницу. – Сынок, ты их спрячь, помаленьку бери.

Сашка помялся, поглядывая на мать, потом ушел в свою комнату.