И ощутил, как Полинины руки впились ему в плечи, а ее горячие ноги крепко обхватили его бедра…

Потом, прикрыв жену одеялом, остывая рядом, словно продолжил разговор:

– На фронте я всякого насмотрелся. И понял: если суждено, значит, не уйти от судьбы… Иной прячется, кажется, ничего его не возьмет, а глядишь, уже команда похоронная в ров потащила…

– Уж сколько лет прошло, – безучастно отозвалась Полина, думая о чем-то своем. – И вспоминать бы не надо, а вот… – Повернулась, легла Ивану на грудь, заблестела глазами. – Скоро праздники, а у меня платья хорошего нет… Сегодня Любка пришла в новой кофте, юбке, расфуфыренная…

– Мне премию обещали, – проговорился Иван.

– Премию?.. К празднику?.. – И остыла. – Сашке сандалии надо купить, штаны какие-нибудь, вырос уже…

– Должно на все хватить, – сказал Иван. – Куплю я тебе платье…

Полина чмокнула его в щеку, вскочила с постели, голенькая пробежала к комоду, стала доставать кофты, юбки.

– Ты бы оделась, – сказал Иван, вставая и ревниво поглядывая в окна.

Но она уже не слышала, примеряя не ношенное всю зиму и оттого радующее не меньше, чем новое, и Иван, одевшись, вышел на улицу.

…На берегу захмелевшие мужики на этот раз не скандалили, слушали бородатого бобыля Пантюху, тоже изрядно угостившегося и теперь в который раз рассказывавшего, как у него на глазах бухнуло (он даже на задницу сел) и что им, отцам, за своими шкетами надо смотреть, потому что весь берег утыкан военными подарками, и сколько уже раз он гонял своих, малобережных, из лога, что за кладбищем, и сам сколько мин, патронов да всякого железа находил…

– И твоего гонял, с его другом длинным, – обрадованно сказал он, увидев Ивана. – Шустрые они, того и гляди…

И не закончил, потянулся к бутылке, посожалел о ее пустоте, но мужики этого не заметили, продолжая разговор.

Иван присел на скамейку рядом с дедом Суриком (тот сидел на ней один, остальные пристроились рядом на травке), стал слушать, о чем мужики ведут речь.

После сегодняшнего взрыва вспомнили, кто и как воевал на этих берегах, фашиста и финна проклятого, который в этих местах больше немца лютовал, мстя за поражение в ту короткую войну. Потом пришедший совсем недавно и оттого самый трезвый Степан напомнил, что скоро майские праздники, демонстрация, и все заторопились сообщить, что и на мебельной, и в сплавной, и в леспромхозе, – уже все готовятся, транспаранты рисуют… А на мебельной в секрете строят космический корабль в натуральную величину. Его еще на прошлую демонстрацию должны были построить, сразу после полета Юрки Гагарина, но не успели, директор за это выговор получил. И правильно, так ему и надо, нерасторопному, как же: земляк наш, смоленский, вокруг земного шара облетел, а на его родине корабля не могут построить… Но нынче точно будет… Во весь рост…

И говорят, пиво из Витебска привезут.

А фронтовикам велено награды надевать и банты красные…

Иван хотел сказать, что ему к празднику премию обещали, но промолчал: не сглазить бы…

Он подумал, что праздники – это хорошо, надо будет и к женкиной родне сходить (здесь недалеко живут, не пойдешь – Полина обидится). Своих-то уже давно нет, отца еще до войны похоронили, отсюда неблизко, а мать с ним рядом положили… Сестра в Карпатах где-то живет, за гуцулом нелюдимым, оттого, наверное, и весточку не шлет… А может, кто и к ним нагрянет…

Мужики тут стали друг друга на будущие красные дни приглашать, на отказы обижаться и говорить все громче, руками махать все сильнее, братья Слепни даже на ноги вскочили, и Иван с трудом перекричал их.

– Остыньте, соседи!.. А давайте на праздник вот здесь стол собьем да и посидим на бережку все вместе....

И таким неожиданным показалось его предложение, что все замолчали враз. А потом загомонили, перебивая и заверяя друг друга, что это верное предложение, пора всем фронтовикам (да и женок прихватить) вместе посидеть, как на фронте бывало…

…Но не зря говорят: человек предполагает, а Бог располагает…

В аккурат на праздник утонул Петруха-рыбак. Утром, засветло (на демонстрацию он уже не ходил в прошлом году), с трудом дошел до лодки, завел мотор, поплыл в верховье. Пантюха его видел, крикнул ему еще, чего, мол, в праздник-то поплыл… Но вот что тот ответил – не разобрал, да и неважно ему это было, бабы в очередь на перевоз стояли, чтоб пораньше кто купить, кто продать на базаре что смог.

И уже когда с демонстрации возвращались, кто на причале парома ждал, а кто на нем был, лодку пустую увидели. Плыла себе та тихонечко по стрежню, покачивалась… Чья она, признали быстро. Петька Дадон с дружками тут же Кирюху, паромщика сухоногого, заставил остановить паром посередке, с носа баржи паромной спрыгнул в нее, чуть сам не сковырнулся, к берегу причалил. И все в ней было так, как всегда у Петрухи-рыбака, чистенько, сухо… Хорошая у него лодка…

Стали думать да гадать, в промежутках пиво потягивая, что не привязал лодку-то Петруха толком, вот и отвязалась… Правда, Дадон сказал, что цепь аккуратно на носу лежала… Но мог ведь и не привязывать, если ненадолго, подтянуть на берег, отойти… Но еще пиво допить не успели, как принесли пацаны новость: точно утонул Петруха-рыбак, и уже тело его прибило возле мебельной фабрики, а там бабы за водой пришли и увидели…

Кто-то вслух подумал, что ведь и оступиться мог, а мог и так, сам за борт… Не жилец ведь был…

И тут вспомнили, что у Петрухи-рыбака и фамилия есть и биография. И что появился в городке Петр Михайлович Тимошенко на другой год после победы, и был он тогда в военной форме с капитанскими погонами, медалью «За боевые заслуги» и орденами Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. И глаза у него были печальные, а бабы потом судачили (и откуда только они все знают?), что был он пограничником и война застала его чуть ли не в самом Бресте, там все родичи и погибли. И вроде приехал он сюда, потому что жена у него была родом отсюда, только увезли ее еще совсем маленькой, и была она полькой. А старики помнили, что был-жил когда-то в их городе поляк Стефан, учивший всех желающих игре на скрипке и рисованию. Правда, это было так давно, что вспомнить маленькую девочку, дочку Стефана, никто не смог… Но, наверное, она была, если Петруха – капитан Тимошенко – приехал совсем в чужое место…

Купил Петр Михайлович тогда дом на берегу, устроился на мебельную фабрику… Незамужние девки, да и бабы одинокие, и так и эдак подъезжали к нему, да только без толку. Одно кроме работы знал бывший капитан – рыбалку. И скоро лучше всех местных ловить стал.

А улов в больницу отдавал…

Вспомнили это мужики в тот праздничный день шестьдесят второго года и помянули еще одного, отправившегося в мир иной, негромко решив, что, вполне возможно, там, где уже народу видимоневидимо, все же, похоже, лучше, чем здесь…

– Поднимайся, Санек…

Так сладко и уютно в кровати, глаза cовсем не хотят открываться, но через сон вспомнил Сашка, зачем его отец поднимает, и мигом подскочил, побежал к умывальнику. Лицо cмочил, шаровары, рубашку надел, встал возле стола, демонстрируя отцу, что готов.

Тот кружку с чаем к нему пододвинул.

– Пей… И поешь… Проголодаешься, пока доберемся…

Сашка вареное яйцо, не разжевывая, проглотил, сладким чаем, обжигаясь, запил…

Вышла заспанная мать, провела ладонью по вихрастому затылку сына.

– Хорошо поешь, чтобы силы были…

– Я уже.

– Подожди-ка… – Полина достала из кринки с родниковой водой кусок сливочного масла (раз в месяц она приносила его с работы), отрезала ломтик, наложила на кусочек хлеба, протянула.

– Съешь…

В другое время Сашка бы долго этот кусок смаковал, а сейчас даже вкуса не заметил. Быстренько прожевал, чаем запил и на отца выжидательно уставился. А тот в вещевой мешок, еще с войны сохранившийся, бутылку с чаем поставил, бутерброды с салом, в газету завернутые, положил, четыре яйца сваренных, соли щепотку, лука зеленого, только-только вылезшего на грядке, картошин в мундирах.