– Ну, вы учудили, – встретил их Петька Дадон. – Кто же на коньках сейчас катается, на днях лед пойдет…

– А и утонули бы, – пробасил его друг Тимоха, широкоплечий переросток, выдергивая Вовку, а за ним Сашку на берег. – А мамки бы потом выли…

– Не утонули же, – отмахнулся Вовка, опускаясь на грязные камни и отвязывая коньки.

Сашка, трясясь от холода и испуга, сел рядом, вылил воду из одного валенка, потом из другого, натянул их на мокрые штаны, хотел снять телогрейку, но Петька его остановил.

– Гони домой, малец, – скомандовал он. – Да на печку сразу залазь, а то захиреешь… И ты, Длинный, давай домой… – хлопнул по плечу Вовку. – По-шустрому…

– Мальчики, как же вы так… – вывернулась из-под его руки Надька Беликова, глядя округлившимися, испуганными глазами.

Катя обошла ее, сверху вниз посмотрела на сидящего и так же начинающего дрожать Вовку, неожиданно предложила:

– Пойдемте к нам чай с малиновым вареньем пить, он от простуды помогает…

– Катюха, ты лучше нас пригласи, – сказал Петька, проводя пальцем по наметившимся усам. – Они же тебе все полы дома зальют…

– А ты не тонул, – прищурилась та. – И не мокрый.

– А я бы попил с малиновым, – щелкая зубами, сказал Вовка, поднимаясь и старательно притопывая, чтобы скрыть дрожь. – Вот переоденусь и приду… А ты, Санек?..

Он несильно толкнул друга в плечо, и тот запинающимся голосом с трудом выговорил:

– Я то-о-же… Пере-о-оде-е-нусь…

– Ладно, валяйте домой, – скомандовал Петька. – Да по печкам, какие там чаи… И мы с Тимохой потопали, раз Катька нас в гости не зовет…

Она что-то ответила, но Сашка уже ничего не слышал и никого не видел: он неуклюже бежал, с трудом поднимая тяжеленные валенки и крепко сжимая в руках холодящие коньки, ощущая, как телогрейка становится все жестче, а его тело меньше, и пугаясь, что ему совсем расхочется двигаться.

Вдруг непонятно откуда возникли в памяти строки:

…«Отец, слышишь, рубит, а я отвожу…»

В лесу раздавался топор дровосека.

«А что, у отца-то большая семья?»

«Семья-то большая, да два человека

Всего мужиков-то, отец мой да я…» –

и он стал повторять их, не понимая смысла, не помня, откуда они, но приноравливаясь к их ритму, и бежать стало легче, тело вновь стало увеличиваться, заполняя холодное пространство под одеждой, и когда он ввалился в сени, ему уже было совсем тепло… Он вылез из подмерзшей телогрейки, поставил ее возле печурки, скинул валенки и забросил их на еще теплую печку, стянул штаны и все, что на нем было, голенький пробежал в комнату, нашел в комоде чистые трусы, майку, надел школьные штаны, подумав, достал из-под кровати новые, купленные к весне и еще ни разу не надеванные ботинки, взглянул на мокрую одежду, вздохнул, понимая, что вечером нагоняя не избежать, и не стал ничего убирать, накинув куртку, выскочил на улицу.

…Вовка тоже переоделся, но ему повезло меньше: мать раньше пришла с дежурства и, причитая и ругаясь, уже терла мокрую одежду в корыте, а телогрейка висела на ухвате перед растопленной печкой.

– Куда?! – кинулась она вдогонку и, поняв, что сына не остановить, крикнула: – Иди, пальто накинь!.. Чахотку заработаешь…

Вовка помедлил, но все-таки вернулся, вспомнил чахоточного Петруху-рыбака, и вышел в пальто, но застегиваться не стал.

– …А ничего, – бодро произнес Сашка, – прокатились что надо…

– Ну да, матка тебе вечером всыплет…

– Не всыплет, – насупился тот, но настроение испортилось.

Остальную часть пути прошли молча.

У калитки перед Катькиным домом затоптались, каждый уступал дорогу другому, и неизвестно, как бы долго это продолжалось, если бы в окно их не увидела Беликова и не выскочила во двор.

– Ну что вы там застряли? – распахнула она калитку. – Давайте быстрей, чай остывает…

Сашка еще ни разу не был у Савиных. Он первым, с любопытством оглядываясь, осторожно прошел по вымощенной булыжником дорожке (точно таким же, как на улице на той стороне от парома, к центру, – ее мостили пленные фашисты, когда еще Сашка не родился) к деревянному крыльцу, выкрашенному голубой и белой краской.

Вовка его обогнал и первым вошел в дом.

Сашка заторопился за ним, снял в сенях ботинки, по пестрым дорожкам прошел в комнату, где за столом перед дымящимися чашками их ждала незнакомая девочка. И только привыкнув к солнечному свету, падающему из окон, и приглядевшись, он узнал в ней Катьку. Она была в красном в цветочках коротком платье и с распущенной косой. Но от этого увереннее себя не почувствовал и присел на край выгнутого стула, продолжая разглядывать эту незнакомую девочку. И что-то в ней было такое, отчего вдруг вспомнились слова Александра Сергеевича Пушкина: «…как мимолетное виденье…», но тут она отошла в сторону, свет из окна вновь ослепил его, он прикрыл глаза, а когда открыл, незнакомой девочки уже не было, а рядом Катька накладывала ему в розетку малиновое варенье.

– Вам надо пить горячий чай. Лучше варенье размешать прямо в нем, – назидательно произнесла она (совсем как Варвара Ефимовна) и сама положила ему в стакан две ложечки варенья. – Если не сладко, добавляйте из розеток.

– Спасибо, – неожиданно вырвалось у Сашки.

Он взглянул на Вовку. Тот уже громко швыркал чай, отправляя перед каждым глотком ложечку с вареньем в рот.

– Вкусное варенье, – сказал он. – Теть Валя варила?

– Бабушка. Маме некогда.

Сашка отпил глоток, зацепил немного варенья на кончик ложечки, положил в рот.

Варенье действительно было вкусным и пахучим. Оно напомнило лето и Вовкин сарай, где ночевали козы, на чердаке в сене хранилась антоновка и осенью стоял яблочный аромат и куда они с Вовкой, когда козы паслись, залезали и, похрустывая яблоками, обсуждали свои дела. Прошлой осенью они попытались там же покурить папиросы, сделанные из сухих листьев, и чуть не сожгли сарай. Хорошо, дядя Гена, Вовкин отец, приехавший с заработков на отдых (он плотничал по окрестным деревням и бывал дома не часто), зашел прибрать за козами и сразу выбросил загоревшееся сено на улицу. Тогда они получили по увесистому подзатыльнику, а Вовке потом еще досталось и ремня. Теперь в сарай они забирались украдкой и курить больше не пытались.

– …Мы с Катей испугались: ну все, утонули наши мальчики, тебя совсем не видно, с головой ушел, а Вовкина шапка видна была… – делилась впечатлениями Надька Беликова.

– Я на дно встал, там как раз еще камень… – сказал Вовка, вытирая нос рукавом и продолжая налегать на варенье.

– Петька бы их вытащил, – сказала Катя. – Он выше всех.

– Петька просто взрослый, – буркнул Вовка. – Когда я стану взрослым, я буду выше его.

– Конечно, ты будешь выше… И ты молодец, Саша мог утонуть, если бы не ты… – похвалила она.

– Не утонул бы, – обиделся Сашка. – Я тоже дно достал.

– Ну и что, что достал, все равно тебе было с головкой, а Вовка тебя вытащил, – вмешалась Беликова. – Он – настоящий друг. И его надо наградить медалью «За спасение утопающего».

– Это кто утопающий? – Сашка положил ложечку на пустую розетку, отодвинул недопитый чай, угрюмо уставился на Беликову. – Ты еще поговори тут…

– А я его не тащил, – вмешался Вовка, облизывая ложечку и с сожалением поглядывая на пустую розетку. – Так, попался под руку…

– Тебе еще?

Катька добавила варенья Вовке в розетку.

– Саш, а тебе?

– Спасибо… Не буду…

– Тебе надо хорошо прогреться…

– А он заболеть хочет, чтобы в школу не ходить, – ехидно заметила Беликова.

– Никто не хочет болеть, – не согласилась Катя. – Вон Петруха-рыбак всем говорит, что за здоровье все бы отдал, даже мотор лодочный…(У Петрухи-рыбака был самый сильный в округе лодочный мотор.)

– А он хочет, – упрямо повторила Беликова. И ни с того ни с сего добавила: – И вообще, у меня голова от него болит.

Сашка непонимающе взглянул на Беликову, голова от него постоянно болела только у мамы.