Хань упёрся ладонями в грудь Чонина, заставил его отстраниться и медленно развёл ноги. Достаточно широко, чтобы стало заметно, насколько сильно он хочет Чонина. И он прекрасно знал, что именно предстало перед взором Чонина: приоткрытый вход, расслабленные мышцы, блестящая от смазки кожа, всё ещё розоватая от недавних упражнений… Хань облизнул губы и, не сводя глаз с лица Чонина, медленно втолкнул в себя два пальца — они проскользнули внутрь без труда. Хань выгнулся и закусил губу, чтобы заглушить томный стон.

Чонин поймал его за запястье, отвёл руку и прижался к нему. По ложбинке меж ягодиц — толстым членом. Чонин без спешки просто тёрся о Ханя, дразняще задевал края головкой, почти входил в него, чтобы тут же ускользнуть, оставив голодным и незаполненным. Пустота внутри Ханя становилась всё невыносимее.

Хань не выдержал, припомнил ночь в саду на Скорпио и решил передразнить Чонина.

— Возьмёшь или сбежишь? — хриплым от желания голосом, задыхаясь от нетерпения.

— А ты отдашься? — уточнил Чонин, сверкнув яркой улыбкой.

— Да… а-а-ах!.. — Хань всхлипнул, когда Чонин с силой впился пальцами в его бёдра и притянул к себе, насаживая на член плавно, но основательно. И сразу после этого Хань захлёбывался воздухом при попытках сделать вдох, захлёбывался стонами, тихо скулил от быстрого темпа. И впервые за всё время заметил, как предательски громко и отчётливо скрипела кровать, колотилась изголовьем о стену из-за каждого резкого толчка Чонина.

Наверное, они оба сошли с ума в одинаковой степени, потому что без стыда и совести продолжали шуметь, теряясь друг в друге и растворяясь без остатка в удовольствии. До того самого мига, как кое-что изменилось.

Хань закусил губу до крови, как только ощутил, что его распирает изнутри больше, чем обычно. Дико и странно, потому что в паре альфа-бета такое почти никогда не случалось, но, тем не менее, спустя пару жалких минут он бился под Чонином, срываясь на хрипы и скулёж, дрожал всем телом. По щекам катились слёзы, но не от боли, а наоборот. Слёзы катились из-за волны множественных оргазмов, обрушивающихся на Ханя друг за другом без остановки. И это было невыносимо. Невыносимо сладко и желанно настолько, что терпеть невозможно тихо и молча. И Хань, кажется, разодрал плечи Чонина в кровь, потому что просто не мог себя контролировать. Для него это вообще было впервые. Мало того, что его оглушило удовольствием, так он ещё и не сразу понял, что вообще происходит. Просто изнемогал от наслаждения и не пытался думать вовсе. Раскинулся на простынях, сотрясаясь от непрерывных толчков и пытаясь просто оставаться в сознании.

И Хань не испытывал ни малейшего желания мешать Чонину сходить с ума и дальше.

Он слабо жмурился от обжигающих шею поцелуев, тихого низкого рычания, плавился от каждого прикосновения. Горячими ладонями по бокам, по бёдрам, чтобы сильнее раздвинуть ягодицы и сделать проникновение более острым, зубами прихватить кожу у основания шеи… Чонин был везде, но Ханю всё равно его не хватало. Он чувствовал Чонина внутри и снаружи, дышал Чонином, не мог надышаться и не мог вспомнить название тому, что с ними сейчас творилось.

Приходили в себя они долго. Хань потом ворошил пальцами влажные волосы на затылке Чонина и не думал ни о чём — просто не осталось на это сил.

— Есть хочу… — пробормотал после, тронув губами смуглую кожу на скуле.

Чонин потянулся к столику, притулившемуся слева от кровати. Пока он там что-то пытался достать, Хань приник губами к тёмному соску и подразнил кончиком языка. Чонин показал ему виноградину, поднёс к губам, но в последний миг отдёрнул руку и бросил виноградину себе в рот. Возмутиться Хань не успел — его поцеловали, и виноградина оказалась у него во рту. Он честно съел её, и Чонин провёл языком по его губам, чтобы убедиться — на губах Ханя остался виноградный привкус.

Чонин снова потянулся за виноградом, сжал добычу губами, наклонил голову и оставил виноградину на груди Ханя, толкнул кончиком языка, и крупная тёмная бусина прокатилась по коже Ханя к шее. Чонин вновь поймал её губами и передал Ханю поцелуем, правда, съесть спокойно не позволил, так что пришлось в поцелуе поделить её пополам.

— Извращенец… — выдохнул Хань и облизнулся, спровоцировав тем самым новый поцелуй. После этого поцелуя за виноградом потянулся уже Хань, затем свалил Чонина по простыни, прокатил виноградину по смуглой коже, съел и провёл языком по животу Чонина. Добрался до члена, сжал пальцами у основания и обхватил губами потемневшую головку. Это определённо было лучше винограда. Хань запустил за щеку толстый ствол, выпустил изо рта, уверенно провёл ладонью, вновь взял в рот и принялся размеренно двигать головой.

Чонин уже вволю посходил с ума, но силы в запасе у него остались. Он попытался притянуть Ханя к себе, чтобы продолжить довольно традиционно “нарушать правила”, но Хань упёрся. Ему хотелось попробовать Чонина на вкус, а недавняя игра с виноградом лишь обострила это желание. К тому же, он тоже сходил с ума — от узких бёдер Чонина и вида возбуждённого члена. И он настойчиво ласкал этот член губами и языком до тех пор, пока Чонин не кончил, заполнив его рот спермой.

Облизнув губы, Хань прижался щекой к твёрдому бедру и провёл ладонью по напряжённым мышцам под смуглой кожей, добрался до колена и погладил.

— Не знаю, нормально это или нет, но я всё равно хочу тебя… Нахотеться не могу.

Чонин тут же ускользнул. Ханю даже показалось, что он собрался скатиться с кровати и удрать куда подальше, но, к счастью, обошлось. Чонин просто подгрёб к себе подушку, вытянулся на животе и отвернулся. Хань поколебался, разглядывая исцарапанные плечи и спину, придвинулся ближе и провёл губами по царапинам, лизнул, чтобы унять боль, если она ещё жила под смуглой кожей, и прошептал:

— Я что-то не то сказал?

— Не знаю, — негромко отозвался Чонин. — Но с тобой непросто.

Хань провёл языком вдоль позвоночника, ожёг быстрым поцелуем поясницу и погладил пальцами твёрдые ягодицы, выводя одновременно невидимые узоры и наслаждаясь лёгкой возбуждающей щекоткой — из-за жёстких волосков, которые были повсюду на теле Чонина от пояса и ниже.

— Почему? — Хань провёл губами по левой ягодице и тронул ладонью левую ногу, пробуя на твёрдость длинную мышцу.

— Потому что ты мешаешь всё в кучу и считаешь, что даже на трассе…

— Не считаю.

— Считаешь, иначе воспринимал бы поражения и победы по-другому.

— И как? Так, словно это ничего не значит?

Чонин перевернулся на спину, потянул его к себе, заставив растянуться рядом и уронить голову на гладкую грудь. Горячая ладонь скользнула по его щеке. Чонин долго смотрел ему в лицо, а Хань пытался прочесть в затенённых пушистыми ресницами глазах те чувства, что там отражались.

— Нет. Никто и никогда от тебя этого не требовал. Но в победах и поражениях нет привязки к чувствам. Я не собираюсь уступать тебе только потому, что вне трассы мы… делим одну постель. Ты сможешь обогнать меня только тогда, когда станешь лучше, чем я. И я не собираюсь обгонять тебя только для того, чтобы показать своё превосходство хоть в чём-то. Я обгоняю тебя, потому что могу. И потому что как гонщик я всё ещё лучше. Вот и всё. Я ведь говорил тебе, моё время уходит, а твоё — приходит. Но прямо сейчас — всё ещё моё время, пока ты учишься.

— Ты думаешь, я этого не понимаю? — Хань нахмурился и немного отстранился.

— Понимаешь. Наверное. Но не принимаешь. И я не говорил, что это просто, но необходимо. Если ты действительно любишь гонять. Потому что я не могу всё бросить и уйти, оставив трассу тебе. Если бы мог, сейчас был бы не с тобой, а с Шунем. Но я всегда выбирал гонки. Просто чтобы ты знал… Если ты захочешь, чтобы я сделал выбор, я выберу не тебя. Не потому, что ты меньше значишь, но потому, что жить вне трассы я не смогу вовсе. Потому что вне трассы меня нет. Нигде и ни с кем. Просто нет.

— А Шунь хотел, чтобы ты ушёл с трассы? — предположил озадаченный Хань. Слова Чонина его расстроили, но он честно пытался не показать это.