— Зараза, — подумав, подытожил Хань и прикинул, как бы ему половчее избавиться от жутко неудобной в этот конкретный миг одежды. Прикидывал недолго, поскольку Чонин толкнул его в грудь ладонью, заставив рухнуть на спину. Испугаться Хань просто не успел, плюхнувшись спиной на кровать. Чонин быстро втолкнул колено между его ног, поймал запястья и прижал руки к жёсткому матрасу, облитому шёлком простыней. Натиск полных и упругих губ погубил на корню все ростки сопротивления и возмущения. И когда Чонин перестал удерживать Ханя за руки, тот сам ухватился за смуглую шею, лишь бы не позволить разорвать поцелуй.

Чонин резким рывком задрал футболку Ханя, провёл ладонью по груди, чтобы в следующий миг потереть пальцами ноющий от возбуждения сосок. Хань задохнулся и от неожиданности, и от удовольствия. Чонин потёрся носом о его шею и хриплым шёпотом признался:

— Впервые вижу такого чувственного бету…

Хань честно хотел осадить Чонина парой резких слов, потому что всегда стеснялся собственной чувственности, но…

Но забыл об этом и громко застонал — смуглые пальцы крепко сжали сосок, плавно потянули так, что удовольствие сплелось с приятной болью и стало намного острее, существеннее — до слёз в уголках глаз. Чонин склонился к груди Ханя и провёл по ноющему соску языком, приласкал и успокоил нежными касаниями, унял боль и оставил лишь наслаждение — чистое и незамутнённое. И спустя один удар сердца Хань снова хотел боли и остроты, жёстких прикосновений твёрдыми пальцами, чтобы потом снова вот так — языком и тёплой влагой до тихого блаженства…

Чонин нетерпеливо задрал футболку выше, потёрся кончиком носа о вызывающе набухшую от несдержанных ласк вершинку соска, а затем сжал её зубами, прикусил до новой боли, прокатившейся по всему телу Ханя приятной волной, подстегнувшей его чувственность. Даже пальцы на ногах свело от пережитого только что удовольствия. Горячая ладонь прошлась по животу, накрыла ямочку в центре, чтобы после в неё мягко толкнулся кончик мизинца. Незамысловатое действие, но оно заставило Ханя выгнуться, чтобы прижаться к Чонину и сполна ощутить жар гибкого тела.

Чонин оторвался от его груди, неохотно выпустив сосок изо рта, приподнялся и завозился с пуговицей и молнией, сдёрнул брюки к чёрту вместе с бельём и откинул в сторону, потом уселся на пятки и слабо улыбнулся уголками губ. Хань, жадно глядя на Чонина из-под полуопущенных ресниц, медленно развёл ноги.

Если раньше это его смущало — перед другими, то теперь — перед Чонином — он сам хотел быть полностью открытым, хотел, чтобы Чонин смотрел на него, чтобы видел, насколько сильно он хочет и что он полностью готов. Его тело реагировало на альфу само по себе, пробуждая в Хане обычно спящую сущность омеги. С другими альфами Ханю приходилось использовать искусственную смазку, а с Чонином — нет. Ещё в прошлый раз, в отеле, его тело выделяло собственную смазку в нужном количестве, да и внутренние мышцы вели себя правильно. Так было и сейчас.

Чонин смотрел на него, как Хань и хотел. Скользил взглядом по животу, набухшему члену, меж широко разведённых ног — к раскрывшемуся входу. Розовым кончиком языка по полным губам, огоньками желания в тёмных глазах, учащённым дыханием и капельками пота на висках и над верхней губой — всем этим Чонин будил в Хане уверенность в себе и в собственной привлекательности для альфы, для своего кумира на гоночной трассе, для “живой легенды”. Он — “непроизводящий” — был желанным вопреки всему. И Хань просто от осознания этого готов был кончить прямо здесь и сейчас.

И ещё от вида обнажённого Чонина.

Умирая от восторга, он непрестанно, без устали, любовался узкими бёдрами, маленькими тёмными сосками на груди, широкими плечами, будто облитыми матово блестящей смуглой кожей, чёткими линиями ключиц, аккуратной ямочкой меж ними и сильной шеей, где длинные и гибкие мышцы были очерчены с непередаваемой красотой и завораживающей правильностью. После Хань терялся в резких чертах лица Чонина и не знал, на что именно ему больше всего хочется смотреть: на дерзкий подбородок или полные губы, на нос с хищной горбинкой или пушистые ресницы, на твёрдо вылепленные скулы или безупречную линию от подбородка до уха?

Хань с трудом сделал глубокий вдох и протянул Чонину руку. Просто чтобы коснуться хотя бы кончиками пальцев, вновь ощутить жар смуглого тела. Чонин словно бы и не заметил его руку, тронул ладонью низ живота, едва ощутимо провёл по члену и сразу же обвёл края входа указательным пальцем. Хань непроизвольно дёрнулся и прикрыл глаза. Его дыхание стало хриплым и ещё более частым, чем до этого. Он почти задыхался от желания близости. И такого с ним никогда прежде уж точно не случалось. Никогда и никого он не хотел настолько сильно и одержимо.

Он поймал Чонина за запястье и почти что отшвырнул горячую руку в сторону, подавился стоном и едва удержался от того, чтобы свести ноги.

— Прости… — громким шёпотом и с усилием выдыхал слова, — не могу так… слишком… слишком…

Хань умолк, потому что Чонин крепко сжал его бёдра и резко притянул к себе, заставив вскрикнуть одновременно и от неожиданности, и от обжигающего прикосновения напряжённого члена, легко проскользнувшего меж ягодиц, растянувшего вход и заполнившего Ханя. Чонин убрал левую руку с его бедра, ухватился за предплечье почти грубо, дёрнул к себе так, что Хань вскинулся с кровати и через миг сидел у Чонина на коленях, бросив ладони на широкие плечи. Хань задыхался, ощущая в себе твёрдый ствол, инстинктивно сжимал ногами узкие бёдра крепче и неотрывно смотрел Чонину в глаза.

— А теперь? — хрипло спросил Чонин. — Тоже слишком?

Хань перевёл взгляд на его губы, облизнул собственные, слабо кивнул и едва слышно попросил:

— Поцелуй меня…

Чонин поцеловал. И не один раз. Утонувший в желанных поцелуях Хань сам приподнялся, скользя по члену Чонина вверх, чтобы потом медленно опуститься вниз и прижаться ягодицами к жёстким мышцам, вновь приподняться и опуститься резче, и снова, и ещё, пока это не стало напоминать быстрый и грешный танец. Но это было так сладко и непривычно — самому выбирать собственный ритм при сексе с альфой. И ещё слаще потому, что Чонин ему это позволял и не пытался помешать, лишь послушно продолжал целовать и поддерживал, помогая двигаться и быстро насаживаться на крепкий член.

Хань разочарованно застонал, когда ноги задрожали от слабости и немного онемели от нагрузки. Ему было мало.

Чонин увлёк его на простыни, прижал собой и вновь задрал сползшую за это время футболку вверх. Жадно целовал и покусывал кожу на груди и животе, тревожил соски частым дыханием, губами и пальцами, касался то нежно, то грубо, сводя с ума игрой на контрастах. Потом Чонин перекатился на кровати, не выпустив Ханя из объятий. Хань ловко оседлал его, потёрся животом, приподнялся, уперевшись руками в матрас, окинул голодным взглядом и принялся осыпать шею и грудь поцелуями, собирать капельки пота со смуглой кожи языком. Потом они снова перекатились по кровати, пока не рухнули на пушистый ковёр.

Хань провёл пальцами по тёмным волосам Чонина и улыбнулся, когда в спутанных прядях вдруг обнаружился бело-розовый лепесток цветка вишни. Выглядело здорово. Правда, полюбоваться на это долго не вышло — пришлось громко стонать после нового переката уже по ковру, потому что закончилось это тем, что Чонин вновь заполнил его собой и принялся целеустремлённо вбивать в пол, толкаясь в его тело быстро и несдержанно. Хань не смыкал веки и смотрел Чонину в лицо. Он мечтал о поцелуях, но Чонин явно желал слушать его отрывистые громкие стоны, потому и не тянулся к губам. И в тёмных глазах Чонина Хань читал откровенное и неприкрытое желание, а это компенсировало поцелуи с лихвой.

Когда из-за быстрых и сильных толчков чувства Ханя окончательно смешались в яркий и сладкий призрачный ком в центре живота, даря непривычную и сводящую с ума лёгкость, он неожиданно упёрся ладонями Чонину в грудь. Заставил замереть.

Вокруг плыл густой аромат — коктейль из запахов цветов и их тел, а тишину нарушало сдвоенное тяжёлое и неровное дыхание.