— Ты, я вижу, строишь из себя храбрую, Нази Дарэм, — констатировал Герберт, коротко потянув носом возле самого ее уха, и не успела женщина даже дернуться, как юноша снова занял свое прежнее место на подлокотнике кресла. — Кажется, нынче это принято звать модным словечком «эмансипе». А сердце у тебя от страха колотится, как у самой обычной девки.
Герберт насмешливо улыбнулся, а Нази подумала, что в младшем Кролоке пропал великий психолог и манипулятор. Впрочем, почему же пропал?
С очаровательной непринужденностью молодой человек поочередно выводил ее на эмоции, виртуозно меняя тон с шутливого на доверительный, с доверительного на пренебрежительный — и обратно. А затем с интересом изучал ее реакцию.
— Не боятся только дураки, — возразила Нази, знобко передернув плечами. — А я просто стараюсь быть своему страху хозяйкой, а не наоборот.
— И получается? — Герберт хмыкнул, вопросительно приподняв одну бровь.
— А у тебя? — видимо, Дарэм удалось довольно точно скопировать выражение лица юноши, поскольку тот недовольно скривился, после чего совершенно неожиданно для женщины разразился тихим, мелодичным смехом, который кто-нибудь более поэтичный, нежели Нази, наверняка сравнил бы с перезвоном серебристых колокольчиков.
— А ты и вправду забавная, — отсмеявшись, констатировал Герберт с непонятным для Дарэм удовлетворением.
— Наверное, твой батюшка притащил меня сюда, чтобы я вас обоих тут развлекала вместо придворного комедианта, — попыталась съязвить Нази, которую резкие и неожиданные смены настроений графского сына сбивали с толку и заставляли нервничать уже всерьез. — Или его замучила совесть: в конце концов, именно из-за ваших охотничьих экспериментов я едва не отправилась на тот свет. Да и сейчас чувствую себя, мягко говоря, неважно.
— Совесть, — задумчиво протянул Герберт. — Хм, какое-то смутно знакомое слово, мне кажется, я его слышал прежде… Кстати, на твоем месте я бы не рассчитывал, что значение этого странного понятия знакомо моему отцу. Мне даже любопытно, Нази, ты действительно понимаешь, с кем именно говоришь, или только делаешь вид, что хоть что-то знаешь о нашей природе? — он сокрушенно покачал головой и, запрокинув голову к потолку, торжественно воскликнул: — Подумать только! Совесть! Милая, наивная фрау Дарэм, да будет тебе доподлинно известно, что совесть — это то, с чем ни я, ни мой отец, ни любой иной вампир давно и сознательно дела не имеем. По крайней мере, когда речь идет о людях. Вы — наша пища, а иногда — наша забава, способ разнообразить досуг. Я, например, предпочитаю постельные утехи, отец — интеллектуальные, но все вы для нас — ничто. Не важно, насколько ты красива — хотя, прости, тут мне нечем тебя утешить… Не важно, насколько ты умна, амбициозна, талантлива, богата. Вы — не более чем разряженные в яркие тряпки актеры-однодневки, дающие представление на сцене, на которую такие, как я и мой отец, смотрим из темного зрительного зала. Ваша игра порой восхитительна, порой вызывает раздражение, а чаще всего заставляет заскучать с самого начала номера. Но жалеть вас, беспокоиться, испытывать что-то большее, чем сиюминутная жажда обладания? Не питай иллюзий!
Вампир пренебрежительно повел плечом и, поднявшись с подлокотника, плюхнулся, наконец, в кресло, живописно откинув голову чуть назад и вытянув безупречные стройные ноги в сторону каминной решетки.
— Стихи пишешь или прозу? — внимательно выслушав проникновенный монолог младшего фон Кролока, светски поинтересовалась Дарэм.
— Стихи, — после нескольких секунд молчания, неохотно признался Герберт, и Нази мысленно поздравила себя с верной догадкой. — Послушай, ты и впрямь чертовски странно пахнешь, и меня это нервирует! Похоже на ту дрянь, что пил мой последний любовник… зеленая, отвратительная субстанция, как же ее… «абсент», кажется или как-то так. Даже с виду порядочная отрава. И куда, спрашивается, катится ваш род?!
— Полагаю, ты предпочел бы, чтобы наш род вместо «полынной водки» пил вино, — предположила женщина. — Красное. Как известно, крайне полезный для кровообращения напиток. А что до меня… твое сравнение я приму, пожалуй, за комплимент. Хотя на самом деле так пахнет то, что у меня на родине называют «мертвой кровью», и этот запах, как правило, нежити, даже такой прекрасной во всех отношениях, как ты, не нравится. Впрочем, не уверена, что хочу объяснять, равно как не уверена, что тебе стоит знать об этом. Предлагаю сойтись на том, что я просто не вкусная, и закрыть тему.
Последнее заявление Нази, кажется, нешуточно Герберта оскорбило: он, очевидно, относился к тому невыносимому для окружающих сорту личностей, которые искренне полагали, что как раз они имеют право на все, чего бы ни пожелали. Особенно если им что-то запретить.
Молодой человек уже открыл рот, с явным намерением немедленно потребовать от Дарэм подробного изложения если не всей ее биографии, то хотя бы основных постулатов ордена некромантов, но передумал и приветственно улыбнулся, глядя на что-то за ее левым плечом.
Нази уже не раз за время своего пребывания здесь замечала, что все вампиры души не чаяли в театральщине. Особенно, когда им требовалось эффектно появиться.
Оборачиваться не было никакой необходимости — Дарэм готова была поставить на кон собственную голову, что столь бесшумно за ее спиной Куколь возникнуть никак не мог — но она все-таки оглянулась. Точнее, запрокинула голову, чтобы посмотреть в серебристо-серые, непроницаемо-спокойные глаза графа фон Кролока.
— Если моему сыну не обязательно знать подробностей, то, как вы изволили выразиться, «столь прекрасная нежить, как я» вполне готов столкнуться с истиной, — заметил граф, искривив губы в усмешке, которую Нази уже смело могла называть «хорошо знакомой». — Вы, я вижу, хорошо разбираетесь в вампирах, так что ваша, уверен, крайне любопытная история сейчас была бы как нельзя кстати. Хотя бы в порядке честной игры.
========== Взаимовыгодный договор ==========
Едва сбросив с себя мертвенное оцепенение дневного сна и обнаружив отсутствие сына, граф понял, где именно он может найти своего непоседливого отпрыска. И не ошибся — Герберт действительно уже вовсю забавлялся с новой «игрушкой», как обычно, примеряя на себя то роль капризного ребенка, то личину израненного поэта, то маску эстетствующего циника.
Фон Кролок был уверен — юноша порой и сам теряется в собственных образах, которых в его арсенале было около десятка, и которые он под настроение демонстрировал новым знакомым с энтузиазмом ребенка, хвастающегося своими нехитрыми детскими «сокровищами».
— Добрый вечер, Ваше Сиятельство, — любезно поздоровалась с ним Нази. — Прошу прощения за былую непочтительность, которую может лишь в малой степени извинить тот факт, что я только теперь узнала об истинном благородстве вашего происхождения.
Герберт звонко хмыкнул, очевидно, оценив формулировку. Фон Кролок предположил, что за светским тоном должен был скрываться саркастический подтекст, но голос женщины звучал настолько утомленно и тускло, что на сарказм, очевидно, сил ей уже не хватило.
— Добрый вечер, фрау Дарэм, — в тон ей отозвался граф, наградив свою собеседницу церемонным наклоном головы. — Позвольте осведомиться о вашем здоровье и выразить надежду, что вы чувствуете себя лучше.
— Я чувствую себя просто превосходно, — хладнокровно сообщила Нази и тут же, опровергая собственное утверждение, судорожно закашлялась, прикрыв рот узкой ладонью. — А вы?
Фон Кролок смерил ее абсолютно нечитаемым взглядом, от которого Дарэм мгновенно почувствовала себя жалкой и ничтожной перед лицом сиятельной аристократии, после чего ровно заметил:
— Довольно-таки неплохо, благодарю. Сердце, правда, в последнее время беспокоит, и, увы, я начинаю подозревать худшее.
Кажется, ему впервые удалось по-настоящему ошеломить фрау Дарэм, которая в ответ на это заявление уставилась на него круглыми, немигающими, серо-зелеными глазами, в мгновение ока растеряв весь свой пресыщенно-утомленный вид. Герберт, впрочем, тоже повел себя не лучшим образом, слегка приоткрыв рот и устремив на отца не менее потрясенный взгляд. Фон Кролок лишь вопросительно приподнял брови.
