Черепов с фельдфебелем наклонились над допрашиваемым, что-то у них там полязгивало. Заенко начал изгибаться, биться. Кобура расстегнулась будто сама собой…

Стукнула дверь.

– Значит, это и есть знаменитый красный Рокамболь! – весело воскликнул красивый щеголеватый капитан с аксельбантами. – Харитоша, я к тебе от командующего.

Адъютант Гай-Гаевского, узнал Алексей. Какая-то кольцеобразная фамилия. Макольцев. Интересно, что обращается к Черепову фамильярно, на «ты».

– Паша! – обрадовался гостю начальник. – Аркадий Сергеевич уже доложил его превосходительству?

Макольцев подмигнул:

– Владимир Зенонович велел немедленно тебя доставить. Готовь грудь для награды, а глотку для коньяку.

– Я хотел выпотрошить клиента и потом обо всём разом доложить…

Войсковой старшина показал на растянутого Заенку.

– Приказы начальства не обсуждаются, а что? Правильно: исполняются. Давай-давай, Харитон. За тобой прибыл лично адъютант его превосходительства Пал Андреич Макольцев на генеральском «делонэ-бельвиле».

– Сейчас, только китель надену, – заторопился Черепов.

– А ты давай прямо в переднике, как мясник, – оскалился адъютант, бросив взгляд на фельдфебеля и небрежно кивнув Алексею.

– Всё, едем. – Начальник застегивал пуговицы. – Калмыков, этого в Ледник. А вы, Романов, к нему не суйтесь. Сам буду допрашивать.

Он подошел к верстаку, погладил Заенко по щеке.

– До встречи, любимый. Жди.

Услышав про Ледник, Романов понял, что надо делать.

Автомобиль командующего

Это был погреб, расположенный посередине двора. Раньше он служил для хранения льда, при чекистах использовался как расстрельный подвал. Тогда в каменной стене, замыкавшей двор, была калитка, через которую трупы скидывали в овраг. К сожалению, Козловский приказал заложить тот проход кирпичом, символически отгородившись от страшного большевистского прошлого, иначе задача упростилась бы.

Моментально возникший план был такой.

Раз Черепова повезли пить коньяк, значит, до глубокой ночи он не вернется. Надо дождаться темноты, убрать часового, который сторожит Ледник, и переправить Заенку через стену. Понадобится приставная лестница… Взять в гараже, там есть.

Рискованно, но осуществимо.

В семь часов, перед тем как идти домой, Романов на правах старшего проверил караулы. Заглянул и во двор. Наорал на часового, придравшись к плоховыбритой физиономии, отправил на гауптвахту. Из-за сугубой важности заключенного поставил к Леднику самого фельдфебеля Калмыкова. (Идея была совместить полезное с приятным: уж если кончать, то гада.) Попрощался с дежурным, расписался в книге, велел звонить, если что-нибудь случится, и вышел под мелкий дождик.

В октябре в это время, да в такую погоду уже почти совсем темно, но для верности Алексей решил часа два выждать – чтобы разошлись последние сотрудники.

Все равно нужно было наведаться к себе в номер. Не будет же Заенко бегать по городу нагишом?

Романов засунул в мешок штатскую одежду и штиблеты из своего «конспиративного» гардероба. Положил туда же фляжку с водкой – арестант наверняка закоченел в погребе.

К особняку Алексей вернулся уже в полной темноте, которая казалась еще гуще там, куда не достигал свет редких фонарей. Прокрался вдоль стены, огляделся. Влез через окно уборной первого этажа (перед уходом нарочно повернул шпингалет). Пустыми, тихими коридорами, бесшумно ступая, дошел до черного хода. Приоткрыл дверь, выглянул во двор, подождал.

Ни зги.

Калмыков, чертов служака, не прохаживался взад-вперед, не курил, даже не шуршал.

Не таясь, Романов вышел наружу, зажег папиросу, встав так, чтобы фельдфебель увидел, кто это, а из окон, даже если кто-то случайно выглянет, лица было не видно.

Лениво направился к Леднику, помахивая правой рукой. В ней, лезвием вверх, нож.

Тихонько позвал:

– Эй, на карауле! Спишь, Калмыков?

Никакого ответа. Правда, что ли, уснул? Это сильно облегчило бы дело.

Фельдфебель сидел на земле, склонив голову на плечо. Дверь Ледника была приоткрыта.

Алексей быстро опустился на корточки, тронул Калмыкова за плечо – тот мягко завалился. Весь китель спереди был мокрый. Кровь! Еще не остывшая.

В погребе никого не оказалось. Как это могло произойти?! Куда делся Заенко?! Не на крыльях же улетел!

Загадка разъяснилась, когда Романов подбежал к стене. Сверху свисала веревочная лесенка.

Кто-то поступил очень просто: перелез с той стороны, спустился во двор, убил часового и той же дорогой ушел вместе с арестантом. Кто-то, точно знавший, где искать. Лестницу бросили, потому что стала не нужна.

Воспользовался ею и Алексей, чтобы второй раз не рисковать, проходя через дом. И побыстрей вернуться в гостиницу. Когда в номере зазвонит телефон, нужно быть на месте, отвечать сонным голосом.

Продрался через заросли оврага, побежал по улице.

Следовало признать, что чекистская организация работает лучше, чем эрвээсовская, которая, по правде сказать, совсем застопорилась. Может быть, конкуренция – это не так и плохо? Да и Заенко, надо отдать ему должное, хоть мерзавец, но мужик крепкий.

И вдруг стукнула идея, перспективная. Романов пообещал себе завтра же ее осуществить.

Он влетел в комнату, запыхавшись. Не включая света, остановился перед аппаратом: звонили или еще нет?

– Я уже думала, ты не придешь, – прошелестела темнота.

С кровати поднялся маленький, тонкий силуэт.

– Только молчи. Молчи…

Утром он брился перед зеркалом и пел привязавшийся романс про кончившееся счастье и про то, что всё было сном, но не жалобно, а весело. Когда-то у Алексея был красивый голос, пропавший после ранения в горло, но музыкальный слух никуда не делся.

Надя полчаса как ушла. На прощанье сказала: «Всё, Романов. Случилось непоправимое. Я люблю тебя больше, чем революцию». И тихонько засмеялась.

Он ответил серьезно: «Ну, а я люблю только тебя. Революция – всего лишь работа. И любить ее не за что. Закончить бы поскорее и забыть».

Из контрразведки ночью так и не позвонили. Должно быть, обнаружив убитого фельдфебеля, доложили Черепову, а тот запретил сообщать помощнику. Понадеялся, что сам догонит беглеца по горячим следам. Ну, это навряд ли.

– В Монастырский переулок, – велел Романов извозчику.

Там, в особняке Дворянского собрания, располагалась штаб-квартира генерала Гай-Гаевского.

Перед скукинским кабинетом Алексей остановился. Изнутри лились звуки флейты. Это значило, что полковник один и предается каким-то трудным размышлениям. Скукин рассказывал, что музыка помогает ему выстраивать мысль своей стройной гармонией.

Сейчас я тебе спою, а ты мне будешь аккомпанировать, усмехнулся Романов и нервно, требовательно постучал.

– Я только сейчас узнал! – закричал он с порога. – Фандорин со своим японцем принесли нам Заенко на блюдечке, а Черепов дал чекисту сбежать! Мало того – мне, своему заместителю, даже ничего об этом не сказал! Я только здесь, в канцелярии, узнал. Это, по-твоему, нормально?

В штабе действительно все говорили о ночном «ЧП». Новое слово, возникшее во время германской войны на волне всеобщего увлечения аббревиатурами, стало в России одним из самых частоупотребимых, остроумцы даже предлагали переименовать страну в «Чепеляндию», потому что она сама – чрезвычайное происшествие.

– Я не знал, что Заенко взял Фандорин, – нахмурился Скукин. – Черепов говорил…

– Аркадий, в контрразведке бардак! – перебил Романов. – И виноват в этом даже не Черепов! Идиот не виноват, что он идиот. А виноват тот, кто протащил идиота на ответственную должность! Почему ты это сделал? Только потому, что он тебе лично предан? Ты же умный человек. Можно сказать, гений управления. Разве ты не знаешь, что для руководства контрразведкой одной преданности мало? Скажи, ты ляжешь на операцию к криворукому хирургу только из-за того, что он тебя обожает?