Единственное, что Мона поняла: кажется, шатен – племянник генерала Гай-Гаевского, командующего белогвардейской Добровольческой армией. Про него часто пишут в советских газетах, даже карикатуры помещают: толстяк в пенсне, в одной руке виселица, в другой кнут.

– Господа, после доругаетесь! Быстрее!

– Да-да, – буркнул ужасно сердитый племянник, обогнал ее и первым прыгнул в лодку.

Блондин сзади подсадил Мону (решительно, но деликатно), перелез через борт сам, крикнул:

– Давай, дед, гони!

Отец Сергий кинул на него неласковый взгляд, повернул рычаг.

Баркас вскинулся носом, выбросил из-под кормы фонтан брызг, сорвался с места.

Самое удивительное, что эта парочка продолжала выяснять отношения и в лодке, даже не поблагодарив за спасение.

– Я ни в чем не виноват! – кипятился шатен. – Кто вас просил стрелять, Завшифот? Я бы всё объяснил!

– Кому? Кандыбе? Он бы вас вывел в расход без разговоров! Эх вы! Я вам жизнь спас, а вы лаетесь! Ну и катитесь назад к своим красным, товарищ помначшта-бриг… как вас… Штукин!

– Скукин, моя фамилия Скукин, – зло поправил шатен. – А кто вы-то такой? Чего вы полезли? Я только знаю, что вы заведующий шифровальным отделом… Каганович, кажется?

– Канторович.

До Моны дошло, что эти двое толком не знакомы.

– Всем лечь на дно, – коротко сказал отец Сергий. – Сейчас будут стрелять.

Оглянувшись, Мона увидела на берегу людей. Они прикладывались к ружьям. Баркас отплыл довольно далеко, и страшно не было, но все же она поскорей кинулась на мокроватое дно лодки, столкнувшись локтем с помнач-чего-то-там Скукиным.

– Пардон, – извинился тот, морщась от визга пуль. Одна лязгнула по железной уключине, и вот это уже было страшно. Мона вскрикнула.

– Ничего, – донесся спокойный голос с кормы. – Сейчас п-повернем по излучине, и они перестанут нас видеть.

Баркас немного накренился, и пальба действительно оборвалась.

Мона и двое остальных сели.

– Вы кто такие? – мрачно спросил отец Сергий.

Первым ответил Канторович:

– Я офицер, штабс-капитан. Записался к красным, чтобы добраться до фронта и уйти к нашим. Ждал удобного момента. И когда Кандыба на вас накинулся: «Сдавай оружие, контра!» – продолжил он, уже обращаясь к Скукину, – я подумал, что вы тоже свой. Вот и уложил его.

– Кто это Кандыба? – перебил отец Сергий.

– Начальник особого отдела Восьмой армии, – объяснил Скукин. – Наша дивизия всего неделя как сформирована. Приписали к Восьмой, и особотдел, наверно, стал проверять анкеты военспецов. Увидели, что мой дядя – генерал Гай-Гаевский, хотели разобраться. А этот умник, – кивнул он на Канторовича, – угрохал главного чекиста. Теперь извольте: я изменник и враг советской власти.

Горестный монолог завершился крепким словом.

– Здесь д-дама, – одернул его отец Сергий.

Шатен посмотрел на Мону внимательней.

– Прошу прощения, сударыня. Вы так одеты – я думал, просто баба. Позвольте представиться. Аркадий Сергеевич Скукин, подполковник генерального штаба. Бывший, разумеется. Мобилизован в РККА, получил должность помощника начальника штаба бригады – неплохое, кстати, назначение. Из-за этого кретина Канторовича я превратился в государственного преступника.

– Послушайте, К-Канторович, – обратился отец Сергий к блондину, – а более правдоподобную фамилию вы себе взять не могли?

Штабс-капитан с достоинством ответил:

– Во-первых, чтоб вам было известно, евреи бывают и белобрысые. А во-вторых, других документов достать не удалось… Все патроны отстрелял, – проворчал он, глядя на откинутый барабан и вытряхивая из него пустые гильзы. Одна, ударившись о бортик, отскочила, ударилась о колено рулевого.

– Миль экскюз, почтенный старец. А вы-то кто? – спросил лже-Канторович.

Тот поднял гильзу, рассеянно повертел, бросил в воду. Ответил сухо:

– Я – почтенный старец.

– …Сергий, – закончила Мона. Ей было неловко за его невежливость.

Чего он так разозлился? Уже не из-за того ли, что в баркасе появились молодые мужчины?

У нее-то настроение было просто прекрасное.

Отдышавшись и успокоившись, спасенные стали разговорчивее.

Штабс-капитан (Мона решила, пусть остается Канторовичем, раз никак иначе не назвался) рассказал, что состоял в московском подполье, а когда начались аресты, записался в армию к «товарищам». Поскольку в прошлом он студент-математик и шахматист, его взяли в шифровальный отдел.

– Ушел я не с пустыми руками, – похвастался Канторович. – Прихватил с собой коды. Думаю, у белых мне будут рады.

Скукин, поостыв и, видимо, поразмыслив, гневаться на внезапный поворот судьбы перестал.

– Ну, а мне тем более. Полагаю, дядя найдет для меня хорошее место. Если бы я оказался на юге, разумеется, пошел бы к белым, но я петроградский, так что выбора не было. Мне ясновидящая еще в юнкерском училище предсказала, что я буду генералом. Думал – красным, но белым – еще лучше. Тем более у наших дела идут неплохо, а у красных всё хуже.

По последней фразе было легко понять, что мысленно Скукин уже перешел линию фронта. Поймав испытующий взгляд Моны, он с вызовом сказал:

– Да, сударыня. Я прагматик. А также честолюбец и карьерист. И никогда не изображаю, что я лучше, чем есть на самом деле.

Оба офицера были очень интересные, Мона охотно бы попальпировала им лица, чтобы получше вникнуть, но приходилось довольствоваться зрением.

Среди прочих необходимых в дороге вещей у нее с собой был карвер, маленький изогнутый ножик для резьбы по дереву. Дерево – скучный материал, но где взять воск?

Когда, отплыв подальше от нехорошего места, они снова пристали, чтобы дождаться темноты, и вся компания перебралась на берег, Мона развлекалась вырезанием. Это не мешало ей потихоньку вести наблюдение. К тому же человека, поглощенного художественной работой, никто не попросит заниматься скучными женскими обязанностями, а таковые имелись. Канторович еще в баркасе как-то очень ловко и быстро, на хлебные крошки, наловил рыбы, и теперь ее надо было жарить. Старец Сергий и Скукин возились с костром, штабс-капитан потрошил свою добычу, а Мона вместо того, чтоб мило хозяйничать, превращала деревяшку в грифона – и все поглядывали на ее творчество с почтением.

– Как вас по имени? – спросила она Канторовича.

– Шая Мордехаевич, – бодро ответил он. – «Товарищи» звали Шайкой, вы можете Шаенькой.

– А я Федосья Кукушкина, – засмеялась она.

Веселый, красивый, отчаянный, не чрезмерно умный. То, что надо.

Грифон, вырезанный Федосьей Кукушкиной

Скукин был совсем в ином роде, но тоже яркий. На свете полным-полно циников, но такого честного встретишь нечасто. Отсутствие притворства – очень сильное качество. Как в женщинах, так и в мужчинах. В Скукине интриговала какая-то непонятная внутренняя холодность или, верней, неподвижность. Именно: неподвижность. Как будто у человека есть незыблемая точка опоры, с помощью которой можно сдвинуть мир, а сам останешься на месте. Лишь крайние эгоцентристы обладают этим завидным качеством.

И тоже красивый, на сдержанный, нерусский манер. Движения экономные, изящные. Наверняка умный. Явно не весельчак. Вроде по первому впечатлению проигрывает «Шаеньке», но чувствуется и второй слой, а это всегда манит.

Бедный старец с его американским дипломом при такой конкуренции совсем поблек.

Будто и сам это чувствуя, он сразу после трапезы сказал:

– Отбой. Два часа спим. Потом плывем дальше.

Не дал молодым мужчинам развлечь даму беседой, а «Шаенька» поглядывал на Мону с приязнью и, кажется, был не прочь распустить хвост.

– Слово адмирала закон для моряка, – сказал он со вздохом. Улегся, положив под ухо локоть, и моментально засопел.

Скукин лег в позу покойника, скрестив руки на груди и пристроив вместо подушки рюкзак. Старец Сергий величественно задремал, привалившись спиной к дереву.