Полканов смотрел с лукавой улыбкой.

– Взревновалось мне что-то, Алеша. Тоже хочу в учебники попасть. Ладно тебе, не жидись. Распасуем мячик вдвоем.

Что делать? Что делать? Что делать?

Оглушить ударом в переносицу и взять? Это запросто, но что потом? Полканов – мужик крепкий, остальные адреса не выдаст. Не пытать же его. Захватить амбулаторию? Там одна Марья Львовна, тоже баба – кремень. Ну, Меркурова с Миркиным арестовать можно. Но не факт, что они днем сидят дома, а к вечеру про арест Полканова будет уже известно.

– Что ты еле тащишься? – обернулся Василий Васильевич. – Нервишки шалят?

– Торопиться некуда. У меня всё по секундам рассчитано.

Так ничего и не решив, поднялся за Полкановым по лестнице.

На чердаке Василий Васильевич вынул компактный карабин «наган», идеальное оружие для стрельбы с небольшой дистанции. Мурлыкая, вставил патроны в барабан.

– Эх, Алешенька, видел бы ты, как красиво я из этой машинки в двенадцатом году на «эксе» снял всю охрану, четырех верховых. Как куропаточек.

Снял пиджак, аккуратно пристроил на подоконник. Спустил подтяжки, закатал рукава. Приложился к карабину, целя в стену.

– Давай рядышком, как шерочка с машерочкой. Лупим на счет «три». Чего застыл? Без пяти уже.

Романов занял позицию по соседству. Он уже знал, что сделает, и это ему сильно не нравилось.

Показался «паккард».

– Ровно десять часов, – шепнул Василий Васильевич, ведя дулом. – Вежливость королей. Готов? Считаю.

Машина остановилась.

– Раз…

Орлов вылез, оперся о дверцу. С переднего сиденья выкарабкивался Крюков.

– Два…

Алексей выстрелил. Орлов рухнул, как подломленный. – Ты что?! – свирепо обернулся Полканов. – Я же сказал: на счет «три»!

– Не хочу делиться славой, – криво ухмыльнулся Романов.

На улице кричали. Из окон высовывались люди.

– Идиот! Ты его только ранил! – прошипел Василий Васильевич, поглядев вниз, и снова припадая к прицелу. Орлов пытался приподняться, над ним метался Крюков, оглядываясь на чердак.

Должно быть, заметил ствол, потому что рухнул прямо на начальника, закрыв его своим телом. Одновременно ударил выстрел. Алексей увидел, как от кожаной куртки Крюкова, посередине спины, летят клочья.

– Заметили! Бежим!

Схватил Полканова за локоть, отволок от оконца.

В доме напротив действительно кричали:

– На чердаке! На чердаке!

– Погодь.

Василий Васильевич хладнокровно поправил подтяжки, надел пиджак.

Выбежали на крышу.

Романов обернулся.

Под неподвижным Крюковым слабо шевелился Орлов. Плохо, очень плохо.

Из окон напротив начали стрелять. По жестяным листам противно стукнуло раз, другой.

– Ногами шевели! – оглянулся Полканов.

Алексей поднял «маузер» и выстрелил бегущему в спину, повыше лопатки. Тот, охнув, упал.

– Задело? – склонился над ним Романов.

Силясь улыбнуться, Василий Васильевич просипел:

– Не свезло…

Воздух гудел и трескался, из окон палили всё гуще.

– Давай, вставай! Убьют!

– Не могу… Беги… Доложишь… Я всё…

Алексей ухватил тяжелое тело под мышки, перетащил за скат крыши, куда не могли достать пули.

– Не утащишь… – пробормотал Полканов. – Только сам попадешься… Беги!

– Заткнись! Я своих не бросаю.

По черной лестнице спустились в обнимку. Василий Васильевич прикусил губу, но не вскрикивал, терпел.

Двор пересекли на четырех ногах, шатаясь.

– …А я тебе не хотел верить… Казалось что-то… Ты прости меня, Алеша… – лепетал Полканов, всё норовя завалиться вбок.

– Бог простит. Шевелись, мать твою! Немного осталось!

Прямо в амбулатории раненого прооперировал доктор Засс, тихий человек, изо всех сил делавший вид, будто он не догадывается, чем занимаются соседи. Засс и теперь не спросил, как это «доктора Ананьева» угораздило среди бела дня получить дырку в спину и почему его не отвезли в настоящую больницу.

– Пулю я вынул, канал обработал, но пробита верхушка легкого. Нужно в стационар, – сказал врач Саввину и Романову, не глядя им в глаза.

– Ох, интеллигенция, – покачал головой вслед ему самый опасный человек России. – Нелепая порода. При царе помогали революционерам, но делали вид, что знать не знают о бомбах и крови. Теперь помогают контрреволюционерам, но тоже прикидываются одуванчиками. За это никто интеллигентам и не доверяет – ни старый режим, ни новый. Мы победим – тоже их любить не будем. Ибо сказано: «Извергну тебя из уст Моих, как ты есть не холоден и не горяч».

– Что делать с Василием Васильевичем? – Романов смотрел на восковое лицо с закрытыми глазами. – Он тут умрет. Может, отправить в больницу, как говорит Засс? Мало ли – грабители человека ранили.

А в больнице ЧК его приберет, подумал он. Но Саввин сказал:

– Не тревожьтесь. Я, как и вы, боевых товарищей не бросаю. Мы с Полкановым не один пуд соли сжевали. Переправим его туда, где уход будет хороший и ни одна ищейка не унюхает. Есть люди, устроят. Эх, жалко, в самое горячее время без такого помощника остался! Будто правую руку отрезали.

– Я виноват. Моя была идея, – понурился Алексей.

– Хорошая идея. И что Орлов не убит, а только ранен, тоже хорошо. Мы его еще судить будем. Приговорим к смерти, а потом помилуем, за прежние заслуги. Интересно, а меня он за старые заслуги помиловал бы? – задумчиво спросил сам себя Саввин. – …Неважно. Важно, штабс-капитан, что теперь «Охранный сектор» на вас. Василий Васильевич перед наркозом за вас поручился. Завтра представлю вас штабу и берите вожжи, вникайте во все наши секреты. Только побыстрей, долго запрягать некогда.

Скоро Романов знал о «Союзе защиты Родины» всё.

Примерный состав – пять тысяч человек в одной Москве. Большинство просто ждут приказа в назначенный час явиться на сборные пункты, где получат оружие и боевые задачи. Отделения Союза имеются в Казани, Ярославле, Рыбинске, Рязани, Челябинске, Калуге, Муроме и Туле (имена и адреса руководителей Алексей сообщил Орлову для передачи местным чекистам).

Знал он теперь и адреса всех дивизионных командиров, а у них, якобы ради усиления безопасности, выяснил местонахождение всех девяти бригадных и двадцати семи полковых начальников. Единственное, что осталось тайной, – где прячется сам Саввин, но для плана операции, которую готовила ВЧК, это значения уже не имело.

Алексей решил, что жить в амбулатории не станет – на вольной квартире больше свободы в перемещениях, и в первый же вечер вернулся в Трубниковский. Получилось, что поспел к ужину.

Веня Копейщиков кинулся жать руку, пригласил за стол, но Зинаиду Андреевну нежданное появление блудного постояльца не обрадовало. Она сидела молча, глядела в скатерть.

Неловких пауз, однако, не возникало. Юнкер молол языком без умолку, делился новостями заговорщической жизни.

– Так жалко, что мне нужно уходить, – всё повторял он. – Прямо как назло! Но служба есть служба. – И многозначительно умолкал, на секунду-другую.

В конце концов, конечно, не удержался и, понизив голос, с гордостью сообщил, что участвует в ответственнейшем деле: переправке оружия на секретный полковой склад.

Местонахождение всех оружейных складов Алексею было известно, поэтому он посоветовал мальчику держать язык за зубами. Веня вспыхнул, обиженно попрощался, ушел.

Остались вдвоем, в тягостном молчании.

– Я вижу, мое возвращение вам неприятно, – со вздохом молвил Романов. – Вы за весь вечер не произнесли ни слова, ни разу даже не посмотрели на меня. Не трудитесь, Зинаида Андреевна, я всё понимаю. Сейчас заберу вещи и уйду. Больше не обеспокою.

Поднялся.

– Сядьте. – Грузинцева подняла глаза. Они ярко блестели. – Ничего вы не видите, ничего не понимаете. Всё это время я думала только об одном: он больше не вернется. И мне казалось, что жизнь кончена… Я знаю, что я вас совсем не знаю. Я вас себе выдумала. Но я точно чувствую одно. Вижу. Вы такой же подранок, как я. Вы так же одиноки. И так же хотите излечиться от этой мучительной болезни. Не перебивайте меня! – попросила она. – Я и так боюсь, что не договорю до конца… Сейчас все правила приличия отменены. Настало страшное время. Смерть сорвалась с цепи. Всё может закончиться в любой миг. Поэтому каждый день, каждый час особенно дорог. У любви против смерти так мало шансов…