- Я всё помню. Я не бросал тебя. "Серебро следов твоих остыло. Ты ушла и больше не вернулась". У меня не хватало ни на что времени - в сутках было лишь двадцать четыре часа.
- Да. Ты запирался в комнате для написания статей. Ты пропадал то в отделе аспирантуры, то в издательском центре со своим авторефератом, то готовился к экспедиции, то организовывал чемпионат города "Что? Где? Когда?", то репетировал Островского в студенческом театре, уезжал к Лотману в Тарту, в Москву к Иванову, торопился в Кулёк...
- У меня там тоже были занятия...
- Тебе нужны были деньги, я понимала. Тебе не нужна была я.
- Неправда. Зачем ты так?
- У тебя была защита на носу. А у меня была задержка. Сперва две недели. Три. Месяц.
- Ты ничего не говорила. Почему?
- А ты бы услышал? А услышал бы - что сказал? При том бешеном темпе, в котором ты жил, ни мне, ни будущему ребёнку не было места.
- Я был эгоистом - прости.
- Нет, ты не был эгоистом - я была вне твоей жизни. Это я была эгоисткой: думала о себе и о...
Она замолчала.
- Знаешь, я сейчас даже плакать не могу. И тогда не могла - не было возможности плакать. Надо было срочно что-то предпринимать.
- И ты вышла замуж за Лапу.
- Он женился на мне лейтенантом, сразу после выпуска из училища. А я перевелась в Пед и тут же попала на выпускные экзамены - там учились четыре года. Досдала пару курсов, сдала госы, получила диплом и незапланированную беременность. Только Семёну не говори - он уверен, что она его дочь.
Леонид глупо смотрел на Рину.
- У меня есть дочь...
- Нет. У меня есть дочь. У Семёна есть дочь. А тебя здесь не стояло.
- И он ничего не заметил по срокам?
- У него в это время были общеармейские учения Северного округа. Его четыре месяца дома почти не было. А подставить к римской цифре "два" - "февраль" палочку, превратив её в "март", труда большого не надо было. Родилась она в роддоме Хатанги, свидетельство получали в Ханты-Мансийске. Справка затёрлась, никто в ЗАГСе не обратил внимания на подделку. Мы объехали, наверное, все казармы Севера: от Полярного Круга и Нарьян-Мара до Тюмени и Кулябы, куда он получил назначение уже майором. Он же не сдался, мой Сёмка, - учился в Академии. Не спал по ночам. И Лапушек своих любил до смерти. И я его люблю. А ты даже думать не смей.
Она допила вино, стёрла красную полоску над верхней губой.
- Зря я тебе рассказала. Вырвалось. Нет у тебя дочери.
Но тут Семён Иванович Лапа закричал, хлопая в ладоши:
- А вот моя Лапушка младшая!
Из дома вышла Соня, неся ведёрный самовар.
- Она же Гаврик. Соня Гаврик...
- Ты даже фамилии моей не знал!
- Гаврик. Ты же Гаврик...
Леонид закрыл глаза.
- Уйди, - прошептал он.
- Не смей даже думать рассказать ей об этом, кот учёный.
Как прошёл остаток вечера, Леонид помнил смутно. Пили чай, ели торт. Отмывали Мирке рожицу от крема. Отмывали рожицу от крема у её подружки. Соня кружилась около стола, принося то ложки, то чашки, унося тарелки и блюдца. Пару раз она незаметно подмигивала Леониду и улыбалась ему издалека.
- Нет. Только не это. Она солгала. Этого быть не может.
Уже при звёздах разъехались по домам. За рулём сидела Ольга - Леонид выпил бутылку коньяка и не опьянел. Но наступило оцепенение, и сумерки спустились на мозг. Гулко стучало в груди и тупо пульсировало в голове.
- Только не это, - шептал Леонид, сидя на кухне.
- Я уложила Мирку. Ты не идёшь спать?
- Посижу.
- Здорово, что ты меня взял с собой. Давно так перспективно не отдыхала.
Ольга чмокнула отца в щёку и ушла в спальню. А Леонид выключил свет и почти упал на холодный линолеум - алкоголь и ужас отключили ему сознание.
Ничего не произошло. Никаких эксцессов. Гром не грянул, карающий меч не обрушился. Ни инсульта, ни паралича, ни амнезии. Даже с ума не сошёл.
Утром вскочил с пола в шесть. Устроил себе контрастный душ. Сварил Мирке яйцо всмятку на завтрак. Подогрел на водяной бане йогурт. Заварил чай Ольге, сделал кофе себе. Всё рутинным путём. Верным дао идёте, товарищи! А вот кудао? Тудао или не тудао? И каково оно - ощущать себя кровосмесителем?
Он сел на табурет и мгновенно отупел. Ни одной мысли. Ни шевеленьица души. В пустой груди под левым лёгким сердце работало в обычном режиме. Но почему-то чувствовалось, что оно там есть и весит больше, чем ему положено.
Он поднял глаза на потолок.
- Но ведь я же не знал. И я люблю её.
Но потолок не ответил. С обратной стороны потолка вставала семейная пара, собираясь на службу. Супруги не здоровались друг с другом, не желали друг другу доброго утра, не завтракали вместе - они существовали биологически рядом и разговаривали только про еду и предстоящий ремонт.
Потолок молчал.
- Привет, - заглянула по пути в ванную Ольга. - Как ты?
- В пределах нормы.
- Мирку разбудишь?
Леонид покивал.
- Что-то ты молчаливый с утра.
- Устал от вчерашнего. Тебе машина нужна? Мы можем на такси.
- Нет. Я задержусь сегодня. Меня привезут.
Леонид снова покивал.
- Во множественном числе привезут?
Ольга улыбнулась.
- Наконец-то вижу, что в норме. В единственном числе.
И ушла под душ.
В машине по дороге на студию она протянула отцу конверт с "зятьковыми" деньгами.
- Заплати за Мирку в музыкалке и в школе. И никогда так больше не делай.
- Ты ему звонила?
- Я твоя дочь. Дочь семиотика. Не сразу, но догадалась. Красивое женское имя - Семиотика. Правда? Римская туника, обвязки сандалий накрест по голени. Высокая причёска.
Леонид снова покивал головой.
- Рококошное имя.
"Этак шея переломится от кивания, - подумал он. - И как ей теперь в глаза смотреть?"
- Я перенесу зачёты с конца мая на следующую неделю. Программу отчитала, завтра последний семинар. Возьму отпуск за свой счёт - надо съездить в Карагай.
- Конечно.
- Матери помочь. Ты же не будешь ей картошку сажать.
- Не буду. Какой член "сажать картошку"? Предлог? Или уже целое предложение?
- Коньяк выветривается, - ехидно ответила Ольга. - Структуральнейший лингвист снова в своей тарелке. Член предложения тот же, что и у слова "курсовая в Бровине".
В университете ему хотелось пойти на иняз и встретиться с ней - он боялся произносить её имя даже про себя. Но две пары лекций и один семинар после возлияний были тяжелы. Потом он поехал в школу, забрал Мирку, внёс взнос. "Бред какой-то! - думал он. - Выпускной в начальных классах. Через пять лет - в среднем звене. Новые традиции - оксюморон".
Он заставлял себя перестать думать о Соне. Она присутствовала вкусом каштанного крымского мёда - горьким и сладким одновременно. Или каштановый? Каштановый - это скорей цветовое восприятие. А каштанный - прилагательное не качественное, а относительное, "мёд из каштана". Бредятина. Я с ума схожу. Её надо увидеть и поговорить с ней. Если Рина не соврала, она ей расскажет. Во избежание. Если соврала? Не очевидно. Всё не очевидно. Какая же я сволочь!
После музыкальной школы они обедали в Детском центре, где Мирка прыгала часа полтора на батуте, открыв род от удовольствия. Затем отправились в "другое кафе пить коктейли" и играть в угадайку. Потом дома Мирка делала уроки и играла "Сонатину" Бетховена на пианино, а Леонид, сидя за компьютером, искал флешку с наглядным материалом для завтрашней лекции. Флешек было много. Давно надо было их каталогизировать и упорядочить - руки не доходили. "Летом займусь, - думал он. - Много всякой рутины накопилось. Мирку в местный детский лагерь отдам на пару недель, пусть побегает по лесу. А потом съездим куда-нибудь. В Алушту или Турцию. Ей нужно солнце. Соню взять бы с собой".
Вдруг его потянуло к книжным стеллажам. Мелькнула какая-то мысль и тут же вылетела вон. "Что же я хотел? - думал он, скользя глазами по книжным корешкам. - Ведь зачем-то я шёл сюда..." Какая же я скотина!
