Глаза его наткнулись на полку с иудаикой: словари, самоучители, грамматические справочники, путеводитель по Израилю, книги по истории евреев Дубнова, Сакера, Телушкина, Феликса Канделя. Талмуд репринтного издания дореволюционного перевода. Танах с параллельным переводом. Молитвенник-сидур "Тегилат Гашем". "Дурацкая транслитерация, - подумал Леонид. - Надо "Техилат - Хваление - Ха-Шем - Бога". Он открыл его и начал читать утреннюю молитву евреев "Шахарит".
- Слушай, Израиль, - шептал он. - Господь - Бог наш, Господь - един,╛ - и снова повторил: - Слушай, Израиль... Слушай! Шма Израэль! Адонай Элохейну, Адонай эхад!
И древние слова повисли в густом воздухе, пропахшем запахом кухни и стирки, освещённым жёлтым люминесцентным чужим светом, далёким от солнца Израиля и Иудеи.
Я ничей. Не русский. Не еврейский. Я подонок без нации. Какой же я подонок... Надо повеситься - и нельзя.
А глаза прочитали начало молитвы и наткнулись на слова: "Какое творение рук Твоих, в мирах высших и низших, может спросить Тебя: "Что Ты делаешь и как Ты поступаешь? Небесный Отец наш, живой и вечный!" И прочитал это же на иврите вслух.
Он закрыл сидур, но не поставил его на полку, а положил на письменный стол, рядом с "Математикой" Мирки, рядом с её локтем, рядом с её маленьким беззащитным тельцем. И ему стало вдруг легче.
- Так ведь дед её Ефим Матвеевич Гаврик! - вспомнил он. - Я же знал его. Мы познакомились, когда я о Шолом-Алейхеме и Шагале рассказывал перед фильмом "Скрипач на крыше". Он ещё курил по две сигареты сразу - одной ему не хватало. Зам какой-то начальника какого-то на заводе. Что ж я так плохо с людьми знаком! Ведь больше тридцати лет здесь живу! И городишко не шибко великий, чтоб своих не знать.
Приехала Ольга. От неё пахло цветами и рестораном.
- Дыша духами и туманами... - проговорил он.
Цветы она положила на столик в прихожей и, присев на пуф, обняла прибежавшую Мирку. Отстранила её, долго всматривалась в лицо дочки, гладила её по волосам и щёчкам, снова обнимала.
- Ты выпила? Вчерашнего не хватило?
- Я счастлива.
И отец всё понял.
- Картошка - это предлог, - констатировал он.
- Союз.
- Всё решено?
- Пока нет. Но он сделал такое предложение, от которого невозможно отказаться.
- Если предложение не союзное, то какое же?
Ольга, молча улыбаясь, расстегнула замок на сапожках.
- В Карагайском областном МЧС нужен пресс-секретарь. Он рекомендовал меня. Им дают два раза в неделю в областных новостях на ТэВэ по четыре минуты. И отдельный выпуск по воскресеньям пятнадцать минут. И областные газеты. И радио. И свой сайт. И выход на Первый канал.
- Зарплата?
- Звание капитана.
- Ух ты! Раза в два больше моего?
Ольга полными слёз глазами посмотрела на отца.
- Неужели Бог услышал меня? Даже страшно.
- Чего?
- Что Он есть.
Отец рассмеялся.
- Наконец-то. Что почувствуешь здесь, то Он подумает там. Что подумаешь здесь, то Он сделает там. Что сделаешь здесь, то Он оценит там. Он всегда будет держать твои пятки в Своих тёплых руках.
- Через неделю у него заканчивается командировка. Он набирает в МЧС призывников.
- И ты будешь сопровождать набор?
- Дурак ты всё-таки, папа. Хоть и гениальный.
- Мамочка, я всё слышу. Не ругайся! - раздалось из кабинета.
- Ты будешь смотреться в военной форме. У них там такие галстучки в виде бантиков...
Леонид показал, какие именно бантики. Ольга опять рассмеялась.
- Мирка мылась?
- Ещё нет.
- Тогда я первая.
- Мечта всего моего детства - капитан. "...Кричать в бою осипшим басом: "На абордаж, орлы, вперёд!", быть одноногим, одноглазым и даже раненным в живот..." - хрипло пропел Леонид.
- Капитан Барбосса! - раздалось снова из кабинета. - Я закончила арифметику! Иди проверяй! Где моя шоколадка?
Они сидели в студенческой столовой. Перед каждым стояла чашка с кофе.
- Прости меня! Я животное.
Она вскинула на него свои глаза.
- Ты поступил, как поступают почти все сильные мужчины: шёл своей дорогой к большой цели. Случайно попутно сделал меня. И в том, что случилось между нами, нет твоей вины - ты же ничего не знал. И я ничего не знала.
Леонид боялся смотреть на неё.
- Я ведь чувствовал. Я же видел...
- Я тоже чувствовала... Но мы неправильно дешифровали семантику знаков, - засмеялась Соня, - при отсутствии полной информации о денотате интерпретанта оказалась ложной. - Соня гордо вздёрнула голову. - Как я?
- Сильно. Семиотика не способна дешифровать эмоции...
- Я тебя должна успокаивать? Ты показал себя на сплаве настоящим мужиком.
- Ты не первая, кто говорит мне это.
- Я знаю. Ведь случившееся страшно только здесь, в Срединном Мире. А там, - она показала глазами наверх, ╛- любовь. Это твоя память, это твоя душа - любовь. Я её очень ценю. Ты мне нужен.
Леонид отрицательно покачал головой.
- Нам невозможно видеться.
- Дурачок, почему? Ничего же не случилось. Ты - мой папа. У меня теперь будет два папы. И вас обоих я люблю преданно и бесконечно.
- Правда? Ты прощаешь меня?
- Я люблю вас по-разному. Но не как женщина, а как дочь. Жизнь оказалась немного сложнее, чем ты о ней думал.
- Ты меня за эти дни совершенно изменила. Я мир увидел. Совершенно не книжным и гораздо более интересным, чем представлял раньше.
Они помолчали, пригубив кофе.
- Я познакомлю тебя с какой-нибудь девочкой...
- Зачем?
- Ты здоровый мужчина. Тебе вредно жить без женщины. Просто близость, просто трахаться... Ой! Извини...
- Да об чём с ними трахаться?! Знаешь, Бог, которого я не воспринимал всерьёз и говорил о нём весело, скорей как о необходимом атрибуте культуры, видимо, всё-таки существует. Иначе не было бы тебя.
Соня засмеялась искренне и весело.
- Кстати, а кем я прихожусь Мирке?
- Сестрой Ольге, значит, Мирьям - твоя племянница.
- Здоровски! И кстати "об чём с ними... того..." Вот курсовая. Я классифицировала все эпитеты в "Повести о лесах". Наверняка, что-то пропустила второпях за неделю. Ты оказался прав. Этот ржавый рыжий цвет, который сопровождает всех врагов и убийц леса, он что-то должен обозначать?
- Большевиков. У Ленина и Сталина были рыжеватые волосы. Я их обоих в гробу видел - меня отец повёл в шестьдесят первом году в Мавзолей. Успел. Вскоре Сталина оттуда выкинули. Рыжим, кстати, был и Хрущёв, если б не брился наголо.
- И этот же цвет у фашистов?
- Это и есть надтекст. Паустовский выстроил эпитетами параболу, которую не каждый видит.
- Ничего себе! Его считали пейзажистом, беззлобным писателем, Тарусским затворником. А у него такая боль в сердце сидела... Семиотика - страшная сила.
- Скоро черёмуха зацветёт и сирень... - неожиданно сказал Леонид. ╛- Я почитаю?
- Ты же руководитель, - она протянула кляссер с курсовой профессору. - Я перепишу по твоим замечаниям. Но давай договоримся, чтоб о моей маме... и о нас... никто не знал.
- Ты всё-таки считаешь меня подлецом...
- Нет. Я считаю Мирку своей сестричкой. Можно?
Они помолчали, допивая кофе. Отец долгим тоскливым взглядом посмотрел на дочь и проговорил, вздохнув:
- Пора жечь глаголом. Пойду, нанесу студентам непоправимую пользу.
- Причинишь добро?
- Со зверской жестокостью. В особо извращённой форме.
Соня рассмеялась.
- Почему с тобой легко даже тогда, когда должно быть очень тяжело?
- Почему с тобой светло даже тогда, когда никакой Данко не светит в конце тоннеля?
И они разбрелись по аудиториям.
Вечером дедушка уложил внучку спать и вдруг почувствовал приступ остеохондроза: за грудиной, как иногда это бывало раньше, началась слабая ломота. Он выпил анальгин - не помогло, но-шпу - тоже. Улёгся на аппликатор Кузнецова - боль усилилась. Он вертелся и так и этак, выгибал спину, висел на руках в Миркином спортуголке - становилось только хуже.
