- До свидания, София. Не беспокойся, папочка! - ехидно чмокнула Ольга отца в щёку.
В машине девушка извинительно сказала:
- Неловко вышло. Я оказалась не вовремя.
Леонид Михайлович вздохнул.
- Всё нормально. Что-то с ней в последнее время происходит. Не пойму.
Машина медленно вползла с боковой дороги на трассу.
- Можно спросить? Вопрос некстати и не по теме.
- Спрашивайте ваш вопрос.
- Ольга Леонидовна... ваша родная дочь?
- Конечно. А что? Не похожа?
- Вы с ней так пикируетесь, что подозреваются другие отношения.
Леонид Михайлович ничего не ответил. Он посопел носом, задумавшись, после чего сказал:
- У семиотики при всех огромных возможностях анализа, которые она открывает, есть два больших недостатка.
- Какие это? - Софья сидела в пол-оборота к профессору и вглядывалась в его лицо - профиль ещё нестарого мужчины.
- Семиотический анализ беспомощен в описании эмоционального контакта между адресатом и адресантом. Мать и младенец общаются? Конечно, но ребёнок же спит на руках матери, или даже не спит, глазками таращится в окружающий мир - а общение происходит. Человек и кошка, человек и собака...
- Человек и ахатина - по чужому пальцу не поползёт.
- Вот-вот... А второй недостаток в том, что при отсутствии полной информации анализ знаков может привести к неверным результатам. В семантике.
Наступило недолгое молчание, которое разрушила Соня, тихо пропев:
- Человек и кошка плачут у окошка. Серый дождик каплет прямо на стекло... Человек и стекло. Человек и дождик.
- Человек и серость.
- О чём это вы? Обо мне?
- Мысли вслух. Как продолжение вашего множества. Хотя на вашем курсе, кроме вас... Даже Пушкина не знают.
Городская площадь была круглая, как глаз, и от неё ресничками убегали в разные стороны улочки. Наверное, поэтому она носила имя Кутузова. Мешала только высокая церковь-новодел, торчащая из глаза: её приходилось обходить по грязным боковым тротуарам, чтобы добраться до больших магазинов. Особенно грязной была сторона, где к построенной церкви вели подкоп сантехники, огородив огромное пространство дощатыми рогатками.
- Заборы строим из досок, а мебель делаем из опилок. Парадокс, - грустно проговорил Леонид Михайлович. - Когда я сюда приехал, больше тридцати лет назад, - продолжил он, - повсюду росла трава: полынь, крапива и прочая ботаника. Очень эта площадь в те годы напоминала Бомбей или Мадрас, в которых я ни разу не был.
- Почему? - удивилась Соня.
- Почему не был?
- Почему напоминала Бомбей?
- Потому что повсюду бродили коровы, а у заборов спали счастливые люди.
Сквозь смех Софья показала на какую улицу свернуть.
- Здесь, конечно, не Индия. Названия улиц почему-то Короленко, Чайковского, Гиляровского...
- Так они же здесь бывали-живали. Тут похоронены даже декабристы: один из Раевских, Летягин, Вербель. Здесь недалеко находилось поместье Петра Николаевича Забелло.
- А он кто?
- Сын художника Николая Ге. Искусствовед. Ничего, увы, нового не сказал, но читал лекции о живописи. Вроде, с него написан Серебряков.
- Боюсь показаться серой. А это кто?
Леонид Михайлович состроил саркастическую гримасу.
- У вашего поколения в доме даже книг нет - зачем? Есть всемирная сеть, есть электронные книжки. А "Тётю Валю" и в театрах перестали ставить... Герой такой. Пьесы.
- "Тётя Валя"?
- Ага.
- Подумать только! - голосом ослика Иа произнесла Соня. - Моя любимая пьеса!
- Комедия.
- Улыбнуло.
- Прославился этот сын Николая Ге в своё время тем, что вопреки Синоду и уголовному уложению, женился на своей двоюродной сестре. Ходили слухи, что они для этой цели, имея польские корни, перешли в католичество и целовали туфлю Папы Римского.
- А что - полякам можно?
- Евреям было можно. Но в иудаизм их бы раввины не приняли. А вот его жена, Екатерина, была сестрой Надежды Ивановны Забелы-Врубель.
- Господи! Это сколько вы людей прошлого знаете! Мне у того дома, - Соня показала пальцем сквозь лобовое стекло на дом красного кирпича, старый и закопчённый, неярко освещённый жидким жёлтым светом. - Врубель - художник? Я уже боюсь спрашивать.
- Вот тут вам зачёт. Художник. Очень странный художник... Несколько раз бывал в наших краях. Меня, София, всё-таки беспокоит ваша курсовая. Очень хотелось бы отправить её на конкурс. А Пётр этот Николаевич умер в двадцать седьмом году. Странный был год. Забрал Бехтерева, Поленова, Акутагаву, Сологуба, Арцибашева, Айседору Дункан... И много-много ещё кого.
Девушка отстегнула ремень безопасности, но из машины не вышла.
- Вас только ногтём поцарапай, и польётся... - улыбнулась она. - Я так до конца не уяснила про текст и нарратив. И что такое сюжет.
- Давайте ещё раз...
Софья отрицательно мотнула головой:
- Вас ждут дома, Леонид Михайлович.
Профессор тихо спросил, растягивая слова и делая паузы:
- Мы могли бы встретиться как-нибудь в приватной обстановке?
София лукаво и удивлённо взглянула на своего профессора.
- Я задам один вопрос, - спотыкаясь на каждом звуке, произнесла она. - Можно?
- Конечно.
Она втянула голову в плечи и с трудом спросила:
- Я уже давно обратила внимание... И сегодня... Вы меня... клеите, Леонид Михайлович?
Профессор протёр крепко лицо ладонями.
- Лексикон, однако... Чёрт... Я взрослый и неженатый человек. Здоровый мужчина. Что мне прикажете делать? На танцы ходить? Глупо. В кафе по вечерам сидеть? Там всё забито вашими ровесниками и нашими студентами. Я же узнаваем. Дошёл до того, что по интернету пытался знакомиться - такой лохотрон!.. Вот есть вы, Сонечка, взрослая, умная, необычно интересная молодая женщина... Вы же старше однокурсниц?
- На четыре года... в среднем. Я после педучилища воспитательницей в детсаду работала. Даже замужем побывала. Только недолго.
- Расстались?
- Он сорвался на Памире.
- Извините, я не знал.
- Давно уже. Шестой год, как...
- Надеюсь, вы не подозреваете меня в педофилии? И что сверхординарного в таких встречах? Преподаватель и студентка - в девятнадцатом веке это было обычное дело. Тот же Бехтерев, например...
- Да, - с напускным пониманием покивала головой София. - Уж если Пётр Николаевич женился на двоюродной Екатерине Ивановне, то в двадцать-то первом веке бить клинья под студентку сам Бог велел. Тридцать лет разницы кого смутят?
Сонечка засмеялась. Через силу рассмеялся и Леонид Михайлович.
- Лучше, конечно, когда тридцать лет в сумме. Уже никого не смущают. Я всё понял. Извините. Забудьте.
Девушка вступила на грязный тротуар, нагнулась и сказала:
- У вас славная внучка, Леонид Михайлович. И вкусные галушки. Я вам позвоню.
- К человеку с кошкой едет неотложка, человеку бедному мозг больной свело, - пропел профессор весьма похоже на оригинал.
- Я сказала правду.
После чего скрылась в подъезде.
После утреннего совещания вся редакция разбрелась по своим столам и закуточкам, уткнувшись в компьютеры. Раздавались только голоса пришедших на запись гостей: местный мулла перед тремя камерами рассказал о миролюбии ислама; его сменил член горсовета с рассказом о строительстве Ледового Дворца спорта. Оба были правдивы. Обоим хотелось верить.
Ольга просматривала записанные передачи, подготавливая их к выпуску, когда к ней зашёл Константин. Она взглянула на него вопросительно, подняв туманные глаза. От него разило резким одеколоном "Жириновский" - модный недавний брэнд, перебивавший все запахи даже в утреннем трамвае.
- И? - прервала Ольга затянувшуюся паузу.
- Как пишется слово "день победы"?
- С буквой "Ы".
- Нет. Я имел в виду, какое слово заглавное?
Его безграмотность прорывалась даже в речевом потоке.
- Не слово, а буква, - раздражаясь, поправила Ольга.
