Нет, он и подошел. Одним из капитанов оказался его бывший сослуживец. На удивление, не то землянин, не то гуманоид из очень похожих на землян рас. Слава бы его назвала индусом. Так вот, сослуживец не только искренне обрадовался: "Живой, чертяка! Куда ж ты пропал-то, Молодой-Зеленый? Год ведь ни слуху ни духу!". Он еще и позволил гостям зайти в святая святых - на капитанский мостик. Не просто так, конечно. Попросил Володю покопаться в двигателе, с которым было что-то не так, а про золотые руки Володи, который "из жестяной банки, гвоздя, шпильки и пары проводков не то что пшика, полноценный спутник соорудит!" знала вся округа.
Как оказалось, пшик - это простейший шпион, используемый космонавтами", "летающая тарелочка" с детскую ладошку, а то и меньше, которая несет видео-камеру, двигатель с автопилотом, анализаторы, позволяющие опреде-лить пригодность планеты для проживания людей, радиопередат-чик, все, что позволяет сделать его невидимкой для населения и для радаров, а так же механизм самоуничтожения. Это - первое, что учат мастерить курсантов. Но Володя и этот агрегат усовершенствовал, и "пшик", а точнее - "мурзик" (малый универсальный разведчик, заповедно-исследовательский, космический") был всегда при нем.
Этот старый знакомый рассказывал полушутя, что у Володи это был как питомец - зверюшка электронная с почти человеческим интеллектом и почти безграничными способнос-тями. "Мурзик" мог свернуться ленточкой вокруг запястья под манжетой и стать незаметным, мог создать вокруг хозяина ничем не пробиваемое силовое поле, мог защитить от яда и от голодной смерти, генерировал кислород и обогревал. Не только уникальный помощник, для своего создателя это был действительно почти живой и настоящий друг. Вот только на войне, когда "мурзик" был больше всего нужен, его рядом не оказалось. Все опытные экземпляры были розданы детям-курсантам и мирному населению, а того, что считался другом Володи - он лично отдал Альке перед самым взрывом. Она еще брать не хотела, пришлось приказать... Ну и в результате сам командир чуть не погиб, а его спутница отделалась очень легкой контузией.
Разговор о прошлом Володю явно не радовал. Он как-то свернул тему, нехотя признался, что да, одним из инструкторов в таком-то летном училище был не его отец, а он сам, и да, в эвакуации и прикрытии эвакуации госпиталя участие принимал тоже он. Потому и списали подчистую, и говорили, он даже ходить не сможет. Да, он и сам чувствует - не может летать. Пока не может, но все еще не смирился, не верит, что это уже навсегда. И просит разрешения хоть посидеть напоследок в рубке. Так Володя снова сел за пульт управления. И вот тут-то Славе стало физически больно видеть, какая мука отразилась на его лице. Как он гладил клавиши и рычаги, невесомо, словно шерсть какого-то большого, но раненого животного. Словно мираж, который только тронь - исчезнет. Как смотрел в иллюминаторы. Как осторожно, словно на трухлявую кочку на болоте, ставил ноги на педали. Губы что-то беззвучно шептали, глаза закрыты, и кажется, он из последних сил сдерживается, чтоб удержать подступающие слезы. Потом встал, конечно, вышел. И всю дорогу молчал. "Прости, Владислава. Прости, я сейчас никудышный собеседник. Зря мы туда пошли".
Но это было утром, а днем он уже отвозил в Земщину всех гостей сразу. Венька попросил, уж очень он хотел попасть в книги Станюковича, на настоящий парусник. К счастью, у Николая Буревестника и там нашлись знакомые, и Володя их туда действительно отвел. Ох, как же сияли глаза и у Веньки и у Митьки! Как они восторженно смотрели на корвет, с каким нескрываемым удовольствием по нему лазали, расспрашивали моряков, слушали их байки! Алька и Саша, тоже решившие для удобства одеться по-мальчишечьи, не отставали, и так же обезьянками взлетали на верхушки мачт, так же азартно спорили, какой парус как называется. А уж когда в море вышли!.. Кстати, именно там Слава почувствовала, как попала на собственную картинку. И море было таким же, и корабль. И она стояла возле Володи. А потом еще и поштормило немного. Для моряков - немного, маленький такой шквалик, сущий пустячок. А для пассажиров, первый раз оказавшихся в море, впечатлений хватило очень надолго!
Ещё бы не было впечатлений! Перед тем, как вести ребят на корабль, Володя прочитал им целую лекцию о том, что можно говорить и делать на русском паруснике, а чего ни в коем случае нельзя. Проверил их внешний вид, одежду и прически, напомнил легенду - о том, что они из будущего, говорить нельзя ни в коем случае, происхождение тоже предпочтительнее дворянское, и все равно, за некоторые двери лучше не заглядывать. Напомнил про приметы и обычаи - не свистеть, на палубу не сплевывать, слов "последнее плавание" не говорить, помнить, что на корабле ходят, а не плавают, и на военном судне не капитан, а командир, и по имени- отчеству обращаться только если разрешат, напомнил, какое там по субординации титулование.
Но это ещё было только начало! Переход выдался удачный, и Слава уже начала привыкать к ощущениям. По ту сторону телепорта стояло лето. Жаркое южное лето, причём в каком-то иностранном городке. Слава даже слегка испугалась, когда услышала вокруг иностранную речь и увидела одетых в старинную одежду людей. Она как-то разом забыла про субординацию, про то, что и сама затянута в корсет и кринолины уже давно не носят. Да, ребятам очень шли костюмы барсуков позапрошлого века, и из Альки получился очень симпатич-ный гардемарин, а из Саши - лицеист. Володя и вовсе словно родился в старинной морской форме! Кажется, он - мичман? Или лейтенант? Слава судорожно пыталась, и не могла вспомнить знаки отличия. В коем це концов, она просто дернула Володю за рукав щегольского бушлата:
- Володя, а мы где? И... Когда?
- Владислава Михайловна, - прошептал он. - Мы в Месине. На дворе 1867 год. И ради всего святого, извольте вести себя как подобает. Мы не дома, и если нас услышат, могут быть неприятности. Молчите и улыбайтесь. Вы только что выпустилимь из Смольного, вам простят и восторженность, и наивность, но не фамильярность и отсутствие воспитания.
Впрочем, он успел шепотом ещё раз пояснить то, что Слава благополучно прослушала. Им предстояло попасть на один из кораблей эскадры адмирала Корнева, героя повести Станю-ковича "Беспокойный адмирал". Сейчас эскадра отправляется в Тихий океан, но до Крыма или Черноморского побережья может подвезти. Володю там хорошо знают, он недолго служил на одном из этих кораблей, тренировал силу воли, отвыкал от страха высоты и привыкал к бескрайнему простоту. Алька тоже успела тут побывать, и у обоих на этих кораблях множество друзей.
Приняли их на удивление радушно. Слава никак не ожидала, что на корабле, где служат сотни людей, запомнят служившего несколько лет назад мальчишку. А ведь помнили же! И были искренне рады видеть, вспоминали в кают-кампании обстоятельства его службы, расспрашивали, где и как он теперь живёт. Володя признался, что пока в отпуске по ранению, передавал приветы от команды какого-то другого парусника, от каких-то общих знакомых. Славе даже показалось, что не было никакого космодрома, и он всю жизнь жил здесь, в середине девятнадцатого века. И был здесь счастлив. По крайней мере, он нигде раньше столько не улыбался, не обнимался дружески, не пел под гитару в уютной полутьме каюты, освещённой несколькими свечами. Здесь он перешучивался с ровесниками и матросами всех возрастов, увлеченно рассказывал байки мальчишкам, увлеченно спорил с офицерами, и даже с грозным адмиралом говорил хоть и предельно вежливо, а свободно. Звал просто Иваном Андреевичем, не испугался его крика, а толково отстаивал своё мнение. И адмирал это ценил. Было видно, что стоит Володе захотеть, и он останется здесь, и служба сложится вполне удачно. Но он не хотел. Володю тянуло в небо...
