Владимир Александрович, как и обещал, вернулся к обеду, когда часы только-только пробили половину второго. После трапезы, князь пригласил Макмиллана в свой кабинет на стакан виски. Кабинет Воротынского был обставлен в стиле всего дома. Центральное место занимал рабочий стол, напротив которого, над дверями, висел портрет полного мужчины в камзоле, сидящего за мраморным столиком с бумагой в руке, на шее которого висел большой командорский крест ордена Святого Иоанна Иерусалимского, а на груди была звезда Святого Равноапостольного Андрея Первозванного. Под портретом, на золотой табличке было выгравировано: «Канцлеръ Россійской имперіи Свѣтлѣйшій князь Михаилъ Дмитріевичъ Воротынскій. 1747-1799». Вдоль одной стены стоял длинный книжный шкаф с энциклопедическими словарями, справочниками и научно-публицистической литературой. У другой же – большой кожаный диван с высокой спинкой и валиками в стиле ампир, по бокам которого стояли две тумбы. Над диваном, в золотом багете, висел портрет Императора Александра II, написанный на заказ. Перед рабочим столом стояло два мягких стула для посетителей, таких же, как хозяйский стул, но без подлокотников.

– Проходи, Джо, присаживайся – сказал князь вошедшему в кабинет Макмиллану, не вставая из-за стола.

– Ты расскажешь мне, что всё-таки случилось в театре, что ты даже пренебрёг завтраком? – спросил Джо, садясь на диван.

Владимир Александрович тяжело вздохнул, встал, подошёл к шкафу, открыл дверцу и вытащил хрустальный графин с виски и два хрустальных же стакана:

– Завтра, на вечерний спектакль «Гроза», придёт председатель Государственного совета Великий князь Кирилл Николаевич с женой – Александрой Георгиевной и сыном – Константином. Завтра ведь воскресенье?

– Да, воскресенье. А кто такой Великий князь?

Воротынский протянул Джо наполненный стакан:

– Великий князь Кирилл Николаевич – родной брат нашего Императора – князь сделал большой глоток и поставил стакан на стол – Я не волнуюсь, у меня всё готово. А вот актёры переживают как никогда. Актёры и Шпажский.

– Кто такой Шпажский?

– Художественный руководитель театра. Конечно, он привык к подобным визитам, но каждый раз волнуется, как пятнадцатилетняя дура перед свиданием – князь взял со стола свой стакан и сделал ещё один большой глоток.

– Скажи, Володя, а твои родители в курсе, с кем ты живёшь на даче? – спросил Джо, потягивая виски.

– Конечно. Я отправил им телеграмму ещё, когда мы были в Лондоне – ответил Воротынский, допив виски и поставив порожний стакан на стол.

– Нет, я имею в виду Милу. Они знают про неё?

– Конечно же, нет. Есть вещи, о которых им знать необязательно

– Тебе двадцать пять лет, Вова. Пора уже подумать о наследниках – Джо допил одним большим глотком и теперь вертел стакан в руке.

– Отец говорит то же самое…

– И что же?

– Родители не одобрят морганатического брака. Да и жениться на Миле я не намереваюсь – ответил Воротынский, сев за стол.

– В каком смысле?

Князь сел за стол:

– Мила – одна из многих. Временное увлечение

Два года назад родители князя Воротынского – Александр Фёдорович и Вера Борисовна, вместе с младшим братом Владимира Александровича – Святославом, уехали в московский дворец, оставив на старшего сына галерею, петербуржский дворец, дачу и поместье Рождественское. С тех пор, князь Воротынский вёл бурную личную жизнь. За год на его даче побывало восемь любовниц, из коих пять – русские, одна француженка, одна англичанка и последняя – итальянка. Об амурных делах Светлейшего князя в городе мало кто знал. Единственным человеком, бывшим в курсе всей этой истории, был двоюродный брат Воротынского Павел Дмитриевич Ахматбей, с коим Владимир Александрович поддерживал дружескую связь и коему безгранично доверял.

– Скажи, Вова, как ты так можешь жить? Во вранье… врёшь родителям, врёшь любовницам, врёшь друзьям…

– Живу я весело и счастливо. А друзей, Джо, кроме тебя, брата моего и ещё пары человек, у меня никогда не было. Такой уж я человек… ну что ж, давай я покажу тебе записи прадеда…

Владимир Александрович встал из-за стола, подошёл к шкафу, окинул взором полки, открыл дверцу и вытащил толстую чёрную потрескавшуюся папку:

– Вот. Здесь хранятся записи Светлейшего князя Михаила Дмитриевича Воротынского, касающиеся алмаза, масонов, алхимии и прочего…

Воротынский положил папку на стол и раскрыл. Поверх всех остальных документов, в ней лежал пожелтевший, отсыревший лист, испещрённый различными непонятными символами, значками и сложными идеограммами.

– Я должен взять кое-какую литературу – сказал Джо и направился к выходу.

– Ради Бога, Джо, делай всё, что считаешь необходимым, в рамках разумного, естественно – князь обошёл стол, вытащил из шкафа графин с виски и поставил на стол – без этого, я думаю, не справиться…

Шёл мокрый снег. Часы пробили полночь. В кабинете князя Владимира Александровича Воротынского, единственном во всём доме, горел свет. Там два изрядно выпивших аристократа работали над архивными документами.

– Видишь эти знаки, Вова? – спросил Макмиллан, указывая на какую-то сложную идеограмму, выведенную на полях листка.

Воротынский взглянул на порожний графин пустыми глазами:

– Это не к добру…

– Дурак! Посмотри сюда. Этот знак означает «круг воли», этот – «таинство посвящения», а вот этот – «шлифование».

– Что бы это всё могло значить? – равнодушно спросил князь, подперев подбородок ладонью и сморщив лоб, делая вид, что ему всё ясно и крайне любопытно.

– Я думаю, что это указатель. Какая-то подсказка

– И я думаю, что это подсказка. И она подсказывает, что пора идти спать – Воротынский взглянул на свой брегет и на напольные часы в кабинете – Уже пятнадцать минут первого. У меня сегодня ответственный вечер. Мне нужно выспаться…

– Ты иди, а я, с твоего позволения, ещё посижу здесь и поработаю… – сказал Джо, не отрываясь от разглядывания очередной бумаги.

Князь тяжело встал из-за стола и потянулся:

– Тогда, удачи.

– Приятных снов, Володя.

Владимир Александрович вышел из кабинета, оставив Джо Макмиллана наедине с бумагами.

Где-то часов в шесть-семь утра, в спальню Владимира Александровича с бешено горевшими глазами ворвался растрёпанный и взъерошенный Джо. В одной его руке была свеча, а в другой кипа бумаг:

– Вло… Вальд… Володя! – кричал он заплетающимся языком – Вставай скорее! Я понял! Понял! Тут говорится о круге, в котором розенкрейцеры принимают в свой орден неофитов! Вставай! Мне нужна твоя помощь!

Князь поморщился, простонал и открыл один глаз:

– Что ты кричишь? Ты поджёг дачу?

Одеяло рядом зашевелилось, и оттуда послышался голос:

– Dannazione, Vladi, cosa sta succedendo?*

*Проклятье, Влади, что происходит?

– Идём, скорее, нам нужно найти круг! – продолжал повышать голос Джо.

– Ты с ума сошёл? Какой круг? – сказал князь, уже более трезвым голосом, приподняв голову.

– Философский камень где-то здесь! Я знаю!

Князь протрезвел окончательно, услышав это словосочетание, и сразу сел в кровати, спустив ноги на пол:

– Ты нашёл указание на место, где его искать?

– Возможно. Ты идёшь?

Князь встал с кровати, откинув одеяло:

– Mi dispiace, tesoro, devo andare. Dormire bene* – он поцеловал Милу в лоб, накинул халат и последовал за Джо.

*Извини, любимая, мне нужно идти. Спи спокойно.

Как только Макмиллан и Воротынский вошли в кабинет, Джо подбежал к столу и схватил свой блокнот:

– Смотри, здесь Михаил Дмитриевич говорит о некоем «круге воли» и о «таинстве посвящения», а потом идёт знак «шлифования». В другой записке, с отсылкой к этому документу говорится о «обожжённом мраморе» и «лапе льва». Это точно какое-то помещение, в котором розенкрейцеры устраивали собрания.

Князь внимательно посмотрел на символы: