В антракте Вера достала из сумочки зеркало, чтобы поправить прическу. Подняв глаза, она заметила в нескольких рядах от себя молодого человека, который даже не пытался, то ли от простодушия, то ли от неожиданности, скрыть восхищение и смотрел на нее, совершенно забыв о своей спутнице – девушке явно из прогрессивных.

Вера опустила взгляд в ободранный пол. Мало кто позволял себе так беспардонно смотреть на нее, и она не знала, как поступить. К тому же молодой человек пришелся ей по вкусу – немногим старше ее, с нежным, но умным лицом. К счастью, начался второй акт. Остаток пьесы Вера не могла сосредоточиться на действии, пытаясь осознать, что чувствует больше – удивление, что привлекла кого-то, польщенность или вопиющее желание подойти к незнакомцу. Плохо помня конец пьесы, она заметила, как пара, не оборачиваясь в ее сторону, покидает партер. Раздосадованности на судьбу, которая упорно не желала наградить ее прекрасным приключением, хватило до самого дома.

Еще несколько дней Вера думала о том случайном обмене взглядами, испытывая легкую неудовлетворенность от того, что незнакомец не подошел к ней. Она не знала, насколько это прилично, но, привыкнув к вольнолюбивым речам Поли, ждала от своих сверстников большей свободы в действиях. Впрочем, может, Полина хорохорилась и выдавала желаемое за действительное. Скоро Вера забыла о том случае. Так бы и решилось все без последствий, как миллионы подобных бесплодных встреч.

Но Вера имела обыкновение ходить не только в театры. На выставке Малевича 1916 года она, преображенная, плавала от одного полотна к другому, ощущая собственную цельность от того, что приобщается. Что живет и ходит. Стоящая поодаль женщина с благородным и проницательным лицом наблюдала за ней некоторое время. Вера не могла понять, что пытаются передать зрителям эти кричаще размазанные полотна, но искренне пыталась отыскать какие-то тайные смыслы и творческую боль, потому что где-то вычитала о них.

– Неужели вам действительно нравится эта мазня? – обратилась к Вере, наконец, дама, разрушив пленительное Верино молчание, сопутствующее ей с самого выхода из дома.

Вера опешила. Она не могла ответить утвердительно, но что-то же заставило ее не уходить из зала. Может быть, любопытство или наивное желание найти то, чего нет.

– Честно говоря, не очень. Я ее не понимаю.

Дама слабо, но одобрительно улыбнулась.

– Здесь нечего понимать. Не выношу тех, кто ищет в пустоте.

– Поэты только это и делают.

– Они хотя бы делают это изящно.

Вера рассмеялась.

– Если вам так не нравится супрематизм, зачем вы здесь?

– Как и вы, думаю – надеялась, что все будет не так плохо.

Дама двинулась к выходу.

– Кстати сказать, – обронила она, в пол оборота обернувшись к Вере, – если цените настоящую живопись, загляните как-нибудь ко мне, у меня неплохая коллекция.

– Буду рада, – пролепетала польщенная Вера, пока дама доставала из расшитой бисером сумочки карточку.

Ее – неуклюжую Веру, постоянно боящуюся ляпнуть что-то не то в разговоре – пригласили. Едва ли не впервые не как довесок к матери или Полине. Было от чего прийти в возбуждение.

Матвей, с присвистом съезжающий с лестницы, чтобы встретить гостью и провести ее к царице квартиры Анастасии Федотовой, с изумлением воззрился на вскользнувшую Веру, любезно благодарящую швейцара.

– Добрый день… – оборонила Вера сквозь радостную улыбку удивительных совпадений и ощутила странное спокойствие даже в вопиющей, казалось бы, ситуации.

Матвей то ли ахнул, то ли подавил смешок и громогласно предложил визитерше проследовать в гостиную.

– Значит, вы любите не только театр?

– Вы запомнили…

– Такое забыть сложно, – ответил он вполне серьезно то ли оттачивая мастерство непревзойденного собеседника, то ли обнажив искренний порыв. – Тетя приятно удивлена вашим видением.

– А я удивлена тем, что столкнулась здесь с вами. – «Особенно без спутницы».

– Я тоже был крайне удивлен историей вашего знакомства – тетушке это вовсе не свойственно, она мастер дистанций.

– Хотите сказать, мне повезло?

– Это уж вам решать, – вновь рассмеялся Матвей.

Вера не узнавала сама себя – в тот вечер она была искрометна, игрива и остроумна, раскланявшись с приветливой семьей Федотовых почти друзьями и заручившись будущими встречами.

Когда Матвей вернулся к тете, чтобы поскорее отвязаться от нее и убежать в потаенную пульсацию столицы, он со смешанным чувством поймал на себе ее сощуренный взгляд и догадался, к чему он относится.

– Так ты ее пригласила специально?

Анастасия улыбнулась, переведя глаза на плечи племянника.

– Не изменяешь себе.

– Я лишь хочу, – разомкнула уста Анастасия, – чтобы о тебе кто-нибудь позаботился.

– Я сам о ком хочешь позабочусь.

– Это мне известно. И все же здесь подошел бы симбиоз. В одну сторону играть не слишком интересно.

– Поражаюсь твоему лексикону в домашнем кругу.

– Ежедневная парадность надоедает.

– Короче говоря, тебе не терпится меня женить.

– Насколько я поняла, ты сам не против. А я лишь хочу, чтобы тебе не пришлось краснеть за избранницу.

– И ты всерьез думаешь, что можно это сделать так – пригласив домой едва знакомую девицу?

– Не думаю. Но если не пытаться, ничего и не будет. А вы чудно смотритесь вместе.

– Снова эта фраза…

– Это много значит!

– Не для меня.

– Я хочу, – Анастасия запнулась. – Хочу… чтобы тебе больше ничего не угрожало.

Матвей помрачнел.

– И чтобы твоя жена была тебе другом, а не разрушала то, что уже начато.

– Я же не нажал на курок тогда.

– Но мог, милый. Все мы слишком тонко слеплены.

– Бедность, болезнь, уныние, печаль, одиночество… Меня всегда поддерживала мысль, что, как бы ни было плохо, если ты не рушишь свою жизнь намеренно, это сменится чем-то более теплым. Это пройдет, пусть даже сменившись смертью. И из всего, как бы крамольно это ни звучало, можно извлечь выгоду, даже приспособиться почти ко всему можно…

– Ты прав, дорогой. Но я считаю себя обязанной огородить тебя.

– Спасибо за это.

Вера, залитая весной, ее бесстыдным смывающим остатки долгой тяжелой зимы солнцем, выбегала из библиотеки, одновременно пытаясь придержать распухшую розами шляпу и удержать под мышкой тома новомодных атеистов. Тоненькая блузка облегала ее безупречный корсет, длинная темная юбка путалась в ботинках на небольшом возвышении. А деревья вокруг оборачивались листочками.

– Ах, это вы! – воскликнула она так, словно Михаил Борецкий, потерянно торчащий внизу лестницы, составил для нее всю радость существования, растворяясь в мире, который она видела своими острыми молодыми глазами и который так увлекал ее.

Он, оказавшийся поблизости случайно и пребывающий в отнюдь не радужных раздумьях, поразился свежестью картины перед ним и удивительному совпадению, по которому Вера так вписывалась в этот мягко – ветреный день перед бледными очищающимися приходом теплого времени года зданиями.

– Это просто невыносимо, – Вера без всякого стеснения просунула руку ему под мышку и слегка подтолкнула, чтобы он пошел. – Мне нужно столько прочитать, а я целыми днями смотрю в окно, гуляю и ем пирожные!

Она была в своем типичном нетерпеливо-лихорадочном настроении весны, обожаемой, все прощающей весны. Жизнь неслась мимо – чистая, покоряющая. Глядя на Веру, невозможно было не увлечься тем же безмятежным наслаждением.

– Разве не этим должна заниматься прелестная молодая девушка? – спросил Михаил, сам оторопев от собственной наглости.

Вопреки его ожиданиям, Вера не взвизгнула от негодования и не облила его презрением. Она не боялась его, испытывая к нему чувства, как к старшему милому брату, немного недотепе, но очаровательному и умному. А, когда она не испытывала неловкость, она раскрывалась – переставала мямлить, путать слова и тщательно выбирать каждую фразу. Поэтому ее напористой, четкой речью и неожиданно точными наблюдениями заслушивались.