Вера оказывалась спасительным якорем, когда Поля обдавала холодом. А Вере не нужны были особенные поводы, достаточно было Матвея в опасной близи. Тешила ли она себя надеждами? Какая девушка бы не тешила?

Как-то Поля ушла на митинг и оставила Матвея с Верой без колебаний. И вместо того чтобы расстроиться, тот юморил и явно получал удовольствие от общения с более понимающей, душевной Верой, словно сосредоточившей в своих ладонях вековую мудрость женщин с длинными заплетенными волосами. Древняя мудрость матриархата, наполненное лоно сакральности и чуда новой жизни, которая считается утраченной и которую не признает монотеизм. Тогда впервые Вера поняла, что Матвей далек от того невесомого юноши, которого она почему-то видела перед собой сначала. Язвительный, наблюдательный, порой даже темный, он вовсе не тяготился этим и удачно балансировал, не уползая в серость или черноту.

Изо рта Поли вырывались бело-серые клубы и, становясь прозрачными, поглощались темнотой. Вера без стеснения полулежала в старом кресле с новой обивкой. Ее приглушенно-рыжие волосы пухом выбивались из тщательной прически.

– Почему ты не можешь угомониться и просто постараться быть счастливой вместо этой оголтелости? – резонно осведомилась Вера после каких-то по обыкновению горячих обличений Полины.

Полина хмыкнула.

– Ты как будто вчера меня узнала.

– Человек имеет склонность забывать, а потом додумывать детали. Это уже не воспоминания, а воображение. Поэтому я хочу услышать это снова. Вдруг я уже достаточно изменилась. Для тебя.

– Почему я не угомонюсь… – Поля степенно выдохнула. – Это ты обладаешь редким благословенным даром быть счастливой, отстранившись и пребывая в каких-то своих плоскостях. Может, в этом и правда высшая мудрость. Какая-то буддийская. Но я не могу сидеть сложа руки и чувствовать себя бесполезной. Не могу ждать, пока меня возьмет какой-нибудь старик… Я не могу бездействовать, это разъедает меня.

– Ну вот опять! Почему сразу старик? Разве не выходят девушки замуж за любимых?

– И что с того? Даже если любимый… Быть женщиной – бремя, Вера! А это движение… это единственное, где женщина ценна, где она нужна. Где ее по-настоящему уважают. А не тыкают в нее православием, ее якобы грязной сущностью… Хороша грязь – производить новых людей! Это благословение, язычники возвели это в культ, в святость… Для умной женщины в наше время нет другого пути. Лучшие из нас уже там, как ты не видишь? Ты же не религиозная фанатичка, да и таких, к счастью, уже мало…

– Кто внушил тебе эту ненависть к браку? Почему? Отец не издевался над матерью.

– Не издевался. Но и счастливой она не была.

– Это уже ее личный выбор.

Полина нахмурилась, но не решилась возразить.

– Тебе не кажется, что, несмотря на любую религию, люди просто старались жить во все времена? Они лгали, прелюбодействовали, ябедничали и ленились. Они любили и радовались, объедались. Они просто жили и особенно не задумывались ни о боге, ни о политике… Их вынуждали. Они лишь хотели следовать своим путем и быть счастливыми.

– Наверное… Может, я бы и хотела найти иной путь, но его нет. Сидеть на «Лебедином озере», вздыхать, охать и ждать, пока меня сметут взбесившиеся рабы? Нет, я лучше буду с этими рабами. На их стороне правда. Женщина как аксессуар, предмет утех… С ней делают что хотят под предлогом заботы. Ее мучения в родах воспринимаются не как что-то достойное уважения, как в древнем мире, а как должное наказание… Наказание за пол, который она не выбирала. Наказание за мужскую похоть, за супружеские обязанности, инициатором которых является не она? Наказание за брак, который ей внушили хотеть… Какой мелочный бог. Мне это претит. Мама не была такой и мы с тобой не такие. Мы не имеем права растрачивать то, что начали наши матери. И забывать Софий Перовских. Их было мало, но тем они ценней. Они нашли в себе силы прозреть на фоне этого мракобесного ужаса. Знаешь, в войне есть смысл, если она идеалистическая. И даже есть смысл в ее павших. Они дают нам запал.

– Всей моралью мы еще в прошлом веке, – лениво разразился Матвей, вспрыгивая с дивана и рассеянно ища свой пиджак. – Консерватизм – это бессилие.

– Консерватизм – это лень, – перебила Вера.

– В любом случае, ревет махина – двадцатый, и мы должны приспособиться к его веяниям и диктовкам. Мы его ваятели и жертвы.

– Браво, дружище! – Полина выбросила вперед руку театральным, но органичным жестом.

Вера посмотрела на Матвея внимательно и просто. И отчего-то, найдя его взгляд, отвела свой.

– Разве мы действительно кому-то что-то должны? – раздраженно возразила она.

– Вот, пожалуйста, – резюмировала Полина. – Дворяночка. Тебе нравится лениться.

– Мне нравится покой, а не лень.

Матвей благодушно рассмеялся, откидываясь корпусом назад. Вера посмотрела на него с догадкой – он воспринимал их разговор с покровительственно-родительской точки зрения, не упуская шанса подтрунить надо всеми, включая себя.

Обычно Вера уходила от Поли сбитая с толку, но чувствующая, как внутри что-то сопротивляется и не дает увести ее в дебри клокочущего сознания Полины. Орущий мир, который так ее пленял, но частью которого она никогда не была, хотя и обожала наблюдать за его представителями. Вера не могла отдаться чему-то с головой, потому что любое земное дело казалось ей слишком игрушечным. Она редко возражала сестре, но и редко по-настоящему соглашалась с ней. Ей нравилось слушать Полю, смотреть на нее, даже изучать ее. Но легкая опьяненность нахождением рядом с ней мигом улетучивалась, стоило Вере остаться одной. А в последнее время больше Полины, которую она все же успела худо-бедно изучить за годы, прошедшие бок о бок (хоть Вера и понимала, насколько трактовки и выводы о человеке не соответствуют объективности), ее занимал Матвей.

Матвей Федотов на первый взгляд представлял из себя благожелательного молодого человека c добрейшими глазами и неизменной улыбкой, пусть и слегка насмешливой. Насмешливой не от злости, а от абсурдности происходящего и редкостного правдолюбия. В доме Валевских он, известный половине Петербурга, отдыхал. И, подобно многим, поражался удивительной красоте обеих сестер, красоте, которая, разделенная пополам, будто дополняла вторую половину. То ли осознанно, то ли не нарочно, облаченные в шелк и кружева, они находили верный баланс между собой. И ни одна не затмевала другую. Широкие скулы Веры и вытянутый овал Полины. Правильный, четкий и серьезный, ее темные глаза и зелень вытянуто-круглых глаз Веры. Оттенки бархатистых волос – темень и рыжина.

О себе Матвей рассказывал охотно и много. Всегда в тени младшего брата, любимца матери. Предоставленный сам себе и с детства остро видящий несправедливость. Не озлобился, не испытывал неуверенность в себе. Ближнее окружение быстро привыкало к его нелюбви обходных путей. Впрочем, были и те, и было их немало, кто не терпел его нежелание улыбаться, когда ему не хотелось, поддакивать, когда он был не согласен, молчать, когда ему было что сказать.

Веру сначала удивляло негативное отношение к Матвею некоторых их знакомых женщин. Потом она не без помощи колких наблюдений Полины поняла, что окружающие слишком привыкли к обману со сладкой улыбкой на губах, даже если потом наступало похмелье. Она считала описание подобного в книгах преувеличением, личным опытом автора. Но вышло, что классика ближе, чем казалось. Вера никогда и не предполагала, что, чтобы добиться одобрения, надо лицемерить. Больше всего она ценила искренность и поразилась, что для большинства она не нужна вовсе. Ее внутренняя честность требовала встать на сторону Матвея. Впрочем, она изначально и так была на одном берегу с ним.

Сестры Валевские избегали разговоров о том, что было известно в высшем обществе – трагедии в семье Матвея. Мать, добровольно ушедшая из жизни вслед за младшим сыном, причины самоубийства которого так и остались невыясненными. Отец после этого уехал в плавание и так и не вернулся. Подобранный теткой, Матвей не впал в циничность несмотря на нелегкий с самого отрочества путь. Веру удивляло, что он продолжал светить, вел себя словно самый благополучный человек, от души смеялся и ни разу не продемонстрировал открыто зависти или злобы к кому-нибудь. Быть может, здесь сыграла роль природная незлобивость, а, может, и самоконтроль – вопреки всему не сломаться и не начать ненавидеть жизнь. Вера чувствовала и хотела думать, что не ошибается – Матвею необходимо привязаться к кому-то, так же, как и ей, знать, что его ждут. Может, из-за этого он искал новых женщин – чтобы вспомнить, как мало материнской любви получил.