Второе высказывание принадлежит самого Высоцкому:

«Эта песня из нового фильма Одесской киностудии. У меня перед ними было обязательство, чтобы я до выхода фильма эту песню не пел. Но так как эта песня не попала в картину, они для неё места не нашли, значит, они свои обязательства не выполнили. Я тоже считаю себя вправе эту песню исполнять на зрителях»[128].

О причинах невключения песни в картину Высоцкий, как мы видим, ничего не сообщил, но сказано с явной обидой на режиссёра.

В другой раз Высоцкий высказался более определённо:

«Я начал с песни, которая называется „Пожары". Эта песня написана для картины «Забудьте слово „смерть"» Одесской киностудии. Они долго ко мне приставали, говорили: „Володя, напиши, мы тебе… Вот ты представляешь, как будет звучать. Там всё время будут…"Это грузин, режиссёр этой картины, был мой товарищ. Он, значит, сорок бочек арестантов наобещал, как она будет здорово туда вставлена. Мы её записали с оркестром. Лёша Зубов написал прекрасную оркестровку к этой музыке. Я посмотрел… А потом оказалось, что её там нету»[129].

Сам же режиссёр С. Гаспаров, с которым мне довелось беседовать, во всём обвиняет заместителя председателя Госкино СССР Б. Павлёнка, решительно возражавшего против использования в фильме песни Высоцкого. В разговоре выяснилось, что С. Гаспаров присутствовал при рождении этой песни.

«Песню Высоцкий написал на моих глазах буквально за пятнадцать минут. За пятнадцать минут — клянусь честью! Володя был тогда в завязке. Он сидел и ел шоколад. Он съел, наверное, килограмм шоколада, пока я ему рассказывал сценарий. Он сценарий не читал вообще! Я к нему пришёл со сценарием, думал, что мы сейчас сядем, будем это всё обсуждать. А он говорит: „Расскажи мне сценарий". Я бегал по всей квартире полтора часа, рассказывал ему, прыгал, падал — и он завёлся.

Тут же он взял гитару. Как будто его сверху озарило! И слово за слово он начал придумывать песню. Я ему рассказал свою задумку: „Мне надо, чтоб там были ребята на лошадях без сёдел, бешено скачущие. Русские кудри красиво развеваются. Всё горит, земля горит, всё чёрное". И он тут же — тут же! — начал выдавать мне фразы:

Вы знаете, я непьющий человек, но после того, как я услышал эту песню, написанную на моих глазах, я выпил бутылку водки, как холодную воду. Я прикоснулся к Гению. Это было просто потрясение, я такого не видел никогда в жизни, меня колотило, когда я от него ушёл»[130].

Тут надо, видимо, внести уточнение. Существуют восемь листов авторских рукописей работы над песней «Пожары». Все они записаны разными чернилами, то есть, работал над ними Высоцкий в разное время — с августа 1977 года по январь 1978 года, когда на Одесской студии песня была записана с оркестром. Таким образом, явно мемуарист несколько преувеличил. Вполне возможно, что Высоцкий в присутствии Гаспарова записал одну-две строфы, но не более. Работа над песней продолжалась и позднее.

Об этом телевизионном фильме написано столько, что если собрать всё воедино, получился бы солидного размера том. Однако такого рода работа в нашу задачу не входит. Мы остановимся исключительно на участии в «Месте встречи…» главного героя данной повести. Все нижеприведённые высказывания сценаристов, режиссёра и актёров относятся исключительно к теме участия Владимира Высоцкого в создании картины, которую сам режиссёр-постановщик С. Говорухин назвал «народным фильмом».

А. Вайнер, сценарист:

«У нас с братом есть железная и нерушимая традиция: когда в свет выходит наша новая книга, мы получаем авторские экземпляры и первые десять экземпляров принадлежат нашим товарищам и друзьям. Когда вышел наш роман „Эра милосердия" по установившейся традиции мы собрали десятерых любимых друзей. Володя тоже получил от нас экземпляр „Эры милосердия" с нежными и замечательными словами. Задерживаться на застолье он не стал и убежал. Сказал: „Буду лучше читать книгу".

Наутро он примчался. Говорит: „Ребята, я вашу книгу прочитал. Книжка превосходная!" Мы сказали: „Вовочка, спасибо. Идём чай пить. Ты что, только ради этого примчался?" Он говорит: „Да. Впрочем, нет. Я пришёл застолбить Жеглова". — „В каком смысле «застолбить»?" Он говорит: „В буквальном смысле. Вы же не делаете вид, что не знаете, что это — сценарий гигантского многосерийного фильма, и Жеглова в этом фильме хотел бы играть я. И вообще, так, как я, вам Жеглова никто не сыграет".

Мы тут, естественно, съехидничали и сказали: „А чего ты так уж… Неужели, например, Сергей Шакуров сыграет хуже тебя?" Володя задумался… Надо сказать, что одним из характернейших его человеческих качеств была замечательная справедливость. Видимо, повинуясь этому чувству справедливости, он сказал: „Да… Серёжка сыграет, как я". Но мы на этом не угомонились и продолжали ехидничать. Я его спросил: „А Николай Губенко чем бы хуже тебя сыграет?" Тут уже Высоцкий задумался всерьёз — это при той быстроте, которая была ему свойственна! Потом сказал: „Мда… Об этом я не подумал… Коля лучше меня сыграет». Помолчал, потом хитро на нас покосился и сказал: „Да вам-то лучше не надо, вам надо, как я его сыграю!"

Это было смешно, и это было правильно, и в этом мы сами себе быстро отдали отчёт. Тот срез жизненных отношений, та психологическая и человеческая характеристика времени, которая была нам нужна для сорок пятого года, для начальника тогдашнего ОББ в МУРе Жеглова, Высоцкому была в высшей мере свойственна. Он то время хорошо знал, понимал и, я бы сказал, всей кожей чувствовал… Он, как никто, понимал психологию тогдашних сыщиков, понимал их человеческую суть, их идеалы, их устремления, их жизненные мотивации и задачи.

Когда мы писали сценарий, то делали его уже с определённым прицелом — на Володю. В нашем романе Жеглов имеет иные внешние характеристики. Он у нас там большой и плечистый красавец. Это надо было менять, потому что Володя был сухонький, не такого уж высокого роста. Так что некоторые вещи надо было перестраивать применительно и к типажу, и к характеру Володи Высоцкого, что мы и делали с нашим полным удовольствием.

Володя не чуждался, так сказать, подключаться к решению вопроса, как может быть решён тот или другой драматургический поворот сценария.

Для фильма Володя написал одну или две песни, сделал наброски для ещё одной-двух песен, очень симпатичных. Он стал их как-то для себя отрабатывать, причём, всё это уже происходило в ходе съёмок. Как сейчас помню один разговор. На Одесской киностудии есть такое замечательное место — аквариум. Он так устроен, что когда в него наливают воду, она сливается с линией горизонта и моря. Кинохудожники запускают туда макетики кораблей, а кинооператоры эти макетики снимают заместо настоящих. Вот мы уселись возле этого аквариума, обсуждали несколько важных вопросов — Высоцкий, Говорухин и мы. Зашла речь о песне. Володя сказал: „Я вот думал-думал и пришёл к выводу, что как только я раскрою пасть, я из капитана Жеглова, начальника Отдела борьбы с бандитизмом 1945 года, превращусь во Владимира Высоцкого, что само по себе было бы и приятно, но будет сильно рушить драматургию фильма и зрительское восприятие. Зритель так устроен, что он забыл уже, что я — Высоцкий, он видит на экране Жеглова".

Это был аргумент, друзья мои, очень серьёзный. Мы задумались, и вскоре и Говорухин, и мы согласились с ним на все сто процентов, хотя песни было ужасно жалко терять. Но он нас заверил, что в следующем сериале, — а у него была идея, он с ней носился, что мы напишем сценарий, продолжение „Места встречи…" где он будет продолжать играть Глеба Жеглова, — мы песни запустим.