Он с остервенением принимается за чужую спину, а я возвращаюсь под душ.

Когда я вырасту, я может, тоже пойду работать на железную дорогу. Только не кочегаром, а лучше машинистом. Буду паровозом управлять – это почти, как кораблём. Всю землю сейчас можно объехать на паровозе. Железных дорог, говорят, столько настроили! Я стану весёлым человеком, и голос у меня будет громкий, и рост большой. Вот только война кончится.

– Олежек, гляди, Колбасник!

Смотрю: точно. Ничего себе. Его как сюда занесло?

Колбасник – Котькин учитель, Александр Михайлович Фур. Он ведёт математику. Вообще-то, Колбасник – зверь, вся школа его боится, даже директор. Александр Михайлович – бывший пулемётчик, контуженый. У него осколок снаряда в груди, он сам про это всё время рассказывает.

Котька Колбасника ненавидит. Все думают, что математик – герой, поэтому ему надо прощать некоторые вещи, которые другим людям, не героям, прощать нельзя. А Котька так не думает, он считает по-своему.

– Если человек – сволочь, то он и есть сволочь. Даже если он трижды герой.

Однажды Котька чуть не схватился с математиком. Прямо на уроке. Как говорится, нашла коса на камень. Уж не знаю, что они там не поделили – Котька молчит. Это при том, что Котьке девять, а Колбаснику – не знаю, сколько.

Маму потом вызывали в школу. Директор ей сказал, что Котьку могут исключить. Вернее, его исключат, если такое неповиновение ещё раз повторится. А Котька хочет в институт поступать, не в ФЗО[9], ему край как надо закончить десятилетку.

Я говорю:

– Коть, пошли отсюда.

– Как это пошли? Из-за Колбасника что ли?

– Мы же уже помылись.

Котька меня не слышит.

– Жирный кабан, – говорит. – И где он такое пузо наел, интересно было бы знать? Буржуй.

– Котька, пойдём! – я тяну его за руку.

Не ровен час, Колбасник нас увидит. Мало ли как отреагирует – он непредсказуемая личность.

– Слушай, Олежек, пособишь мне? – Котька спрашивает, а потом добавляет, – а, ладно, я сам.

Он выходит из нашего укрытия и крадётся к крайней душевой – в ней моется Александр Михайлович. Опять Котька что-то задумал. А Колбасник – ни сном, ни духом – намылился с головы до пят, раскраснелся, отдувается. Все-таки недаром его Колбасником прозвали. Котька подходит к крану и начинает его закручивать. Там у каждой душевой приделан кран, чтобы, если что, быстро воду перекрыть.

Колбасник не сразу сообразил, что произошло. Он ещё там стоял под душем, краны нащупывал с закрытыми глазами, крутил их туда-сюда.

– Банщик! Вода кончилась! Банщик!

А паровозники ему:

– Банщики у господ!

И смеются.

Котька тоже смеялся, он просто загибался от смеха. Наверное, чуть не помер, так ему было смешно. А мне не очень. Страшно за Котьку.

А потом Александр Михайлович открыл глаза и увидел его. И как заорёт:

– Ты! Опять ты! А ну, я тебя сейчас!

Концы[10] побросал и кинулся на Котьку, а тот – в коридор! Ну, я следом, а что делать? Мимо Колбасника нырнул – он меня чуть не сшиб – и дал стрекоча. Выскочил в коридор, Котька уже у входа – дверь дергает, закрыто. Дядя Толик заперся, обед у него, что ли? Думаю, вот сейчас Колбасник Котьку и убьёт, как обещал. Прямо на моих глазах. Я тоже к двери подскочил – а там крюк, как Котька не заметил? Я его снял – и мы на улицу выбежали, прямо в чём мать родила. И в кусты. Исцарапались! Зато спрятались так, что с собаками не найдёшь. Густые кусты вокруг депо растут.

В общем, Колбасник нас не нашёл. Постоял на ветру, причинное место прикрывая, а потом на него какая-то тётка в пальто стала кричать. Мол, что он бесстыдник, и что она сейчас позовет милиционера[11]. Ну, Александр Михайлович извинился и спрятался внутрь, пока не пришел милиционер.

Но он не пришёл, конечно. Та тётка просто решила Колбасника напугать.

Мы ещё долго сидели в кустах, замёрзли. Ждали, пока Колбасник оденется и домой пойдёт. Но он что-то долго не выходил, специально, наверное. Решил нас тут заморозить.

Но потом всё-таки вышел и поковылял с портфелем под мышкой.

Вечером после ужина Котька у меня спросил:

– Ты уговор помнишь?

– Какой уговор? – не понял я.

У меня на уме все ещё был Колбасник.

– На эстакаду сегодня пойдём, уголь собирать. Все что наберём – половину маме на хозяйство, половину – тебе, штаны на барахолке выменяешь.

– Слушай, может, не надо? – говорю. – Мне штаны не очень нужны, вообще-то. Я в этих похожу.

– Надо, – сурово ответил Котька.

– А помнишь, Гальга рассказывала, что делают с расхитителями государственного имущества? – я у него тогда спрашиваю.

Просто я запомнил ту историю, которая произошла с одним Гальгиным знакомым. Он на Гоньбе живёт, жил, то есть. Он однажды пошёл на колхозное поле картошку собирать, которая осталась после уборки. А его потом посадили в тюрьму на десять лет. Наверное, они правильно сделали, хотя Гальга думает по-другому. Мне кажется, что украсть государственный уголь – это ещё большее преступление, чем ту картошку.

– Трус ты, – сказал Котька. – Если боишься, я один пойду.

В общем, я пошёл с ним всё-таки. И угля мы той ночью набрали целый мешок. Это оказалось легко – воровать у государства уголь. Я стоял на васаре[12], а Котька подбирал его с путей. И никто нас даже не заметил, там всего один сторож был, и он спал. Никакого милицейского патруля мы не видели.

Домой мы возвращались счастливые. Мечтали, как теперь заживём, да как обрадуем маму с бабушкой и Гальгой.

Только они не обрадовались, наоборот. Гальга долго кричала на нас, говорила, что нас могли убить, застрелить из табельного оружия. А мама плакала. А бабушка лежала и улыбалась в потолок, как будто там нарисовано что-то красивое.

Гальга заставила нас поклясться именем отца, что мы никогда больше не пойдём на пути. Я поклялся. И Котька тоже поклялся. Только он пальцы в это время скрестил за спиной, я видел.

А шаровары мне всё-таки потом купили. И кирзухи со скрипом, почти новые, почти моего размера.

Про Таракана я узнал от Котьки. Он сказал:

– Держись от него подальше, усёк?

Я не понял. Какой такой таракан?

– Уголовник, вор-рецидивист. Он в прошлом месяце освободился, теперь на Свердлова околачивается.

Ого! Настоящий уголовник? Особенно мне понравилась его кличка. Я сразу представил себе такого щёголя – длинноного дядю с усами. Они у него тоже длинные и непременно седые. Во рту у рецидивиста папироса-гармошка, а сапоги с подковой и до блеска начищены ваксой.

Красота. Романтика.

Надо будет обязательно познакомиться с Тараканом.

– А почему Таракан?

– Форточник потому что. Домушник.

Я не знал, кто такой форточник.

– Он в любую форточку пролезет. Вскарабкается по вертикальной стенке, и плакали ваши чернобурки. Он сейчас новую шайку сколачивает, из малолеток.

– А ты откуда знаешь?

– Птичка на хвосте принесла, – отрезал Котька. – Увижу, что ты с ним якшаешься, убью.

Таракан оказался маленьким и жутко худым. У него во рту была золотая фикса[13], а передних зубов не хватало. Мне это жутко нравилось. Через свои чёрные дырки он звонко сплевывал густую слюну, а ещё вставлял в них папиросы. Выглядело это красиво! Курил я уже несколько месяцев и почти совсем не кашлял. Мы с Эдькой собирали бычки на улице, Котька про это не знал.

Таракану было лет двадцать, половину из которых он провёл в лагерях. А ещё он здорово играл на гитаре. И пел хриплым голосом про роковую любовь и наганы. Меня к нему привёл Коробка. Он сказал: