Я говорил это, а у самого словно коротило в мозгу от собственных слов, настолько чуждым это было мне и несвойственным.

— Прекрати, — он насупил брови, снова краснея. — Звучит странно.

— Возможно, там есть раны, которые надо обработать, — решил я поскорее оправдаться.

— Да всё нормально. Хватит этой псевдозаботы.

— С чего ты взял, что она псевдо? — я состроил обиженную мину и поднялся, отряхивая брюки. — Я вообще-то тебе вон даже книжку прикупил, а ты…

— Если ты не заметил, я даже ещё не принял её в качестве дара и извинений, — горделиво вздёрнул подбородок, отвернувшись от меня. Это выглядело так капризно и так по-детски, что я еле сдержался, чтобы не расплыться в улыбке от умиления.

— Так принимай, — небрежно сунул ему её в руки.

Около минуты тот крутил книгу в руках, с заметным интересом изучая обложку и аннотацию.

— Тебе повезло, — заключил в итоге. — Я такую не читал.

А потом неожиданно открыл книгу где-то на середине и, прикрыв глаза и зарывшись в неё носом, глубоко вдохнул.

— Люблю запах свеженапечатанных книг, — пояснил смущённо, наткнувшись на мой недоумённый взгляд, и захлопнул книгу.

— Ясно, — я снисходительно закивал.

— Не смотри на меня так, словно я какой-то странный.

— Да нет, я так не думаю, — заверил его. — Всё нормально. С кем не бывает. Мне вот запах крови нравится.

— Больной.

— Так что иди ко мне, хочу тебя ещё понюхать, — я направился к нему, протянув вперёд руки на манер зомби

— Извращенец! — он шлёпнул меня по ладони и неожиданно улыбнулся.

Кажется, я впервые видел его улыбку, наверно оттого и сердце забилось так учащённо.

— И нюхать уже нечего, ты сам всё вытер, — продолжил он. — Обломись.

— Иди сюда, — поддавшись неожиданному порыву, я привлёк его, насильно прижимая к себе.

— Ты что делаешь?! — тот стал испуганно брыкаться.

— Да тише ты. Я всего лишь обнимаю тебя.

— Не нужно меня обнимать!

— Успокойся. От объятий детей не бывает.

— У двух мужиков вообще детей не бывает, если что, — ворчливо отозвался он, но перестал сопротивляться и уткнулся мне носом в плечо.

Я всегда любил обнимать людей. Ведь объятия — это одновременно и уют, и спокойствие, и поддержка. Нет ничего более согревающего, чем объятия. Нет ничего, что бы сближало людей больше, чем объятия. Но впервые для меня эти объятия были настолько приятными. Мне хотелось прижать к себе Септума настолько сильно, чтобы аж рёбра проломились и он заполнил собой всю мою грудную клетку.

— Ты простишь меня? — негромко спросил я, мягко похлопывая его ладонью по спине.

— Мне было слишком обидно.

— Понимаю.

— Не понимаешь.

— Я идиот.

— Да. То есть нет, — поспешил он исправиться, — ты ведь был прав.

— Я просто был зол. Поэтому и ляпнул такое. На эмоциях человек хочет выразить именно эмоции, а не свои мысли, понимаешь? Человек может говорить всякую ерунду, совершенно так не считая на самом деле. Просто потому что цель донести именно эмоцию, а не суть.

— Звучит почти убедительно.

— Ты не на дне, ты очень высоко в моих глазах.

— Почему?

— Потому что, если бы это было не так, я бы не стал так долго переживать об этом и тратить свои драгоценные деньги на книгу, — нашёлся я. — Так что насчёт галактики? — напомнил.

— Хочу оставить твою фразу.

— Не зли меня опять.

— А если буду злить, то что? Пустишь мне кровь и будешь наслаждаться?

— Тобой можно насладиться и иначе.

Септум поспешно отпрянул от меня, а я, сам смутившись собственных слов, не стал его удерживать.

— Мне не нравятся подобные шуточки.

— Ладно. Прости. Будем считать, что я просто хотел, чтобы ты немного взбодрился… И делал это неудачно, — натянуто улыбнулся.

В этот момент раздалось вежливое покашливание, а после женский голос:

— Извините, продавец, можно рассчитаться?

Я, чувствуя, как начинаю медленно пунцоветь от шеи и вверх к ушам, направился к кассе.

— Молодёжь нынче такая бесстыдная, — сетовала тётушка, качая головой, пока я пробивал её покупки, а мне хотелось провалиться сквозь землю от неловкости. И ведь не станешь втолковывать незнакомому человеку, что ты тут вовсе не с теми намерениями с парнем зажимался, о которых она подумала.

— Молодёжь нынче и правда такая бесстыдная, — поцокал языком Септум, когда покупательница покинула магазин.

— И не говори. Прям хоть из дома не выходи, — картинно ударил себя по лбу. — Что случилось-то?

Парень вопросительно выгнул брови.

— Я про то, почему побитый такой? — пояснил.

— Школьное насилие, — произнёс нарочито обыденно и, отвернувшись, стал с повышенным интересом перебирать шоколадные батончики на полках.

— Расскажешь?

— А что рассказывать-то? Будто ты сам не в курсе, о сложившейся ситуации в школах нашей страны. Ученики толпами убивают себя, лишь бы прекратить это, а ты не знаешь?

— Да знаю, знаю. Я спрашиваю конкретно о твоём случае, — беспокойство подступало прямо к горлу, отчего голос становился приглушённым и каким-то сиплым. — Почему тебя гнобят? Из-за внешнего вида?

— Слышь, в школе нынче не такие древние как ты учатся, чтобы считать мой внешний вид странным, — явно оскорбился тот. — Я выгляжу очень даже круто!

— Хорошо-хорошо, как скажешь.

— Не знаю, почему не свезло именно мне, — он опёрся рукой на витрину, задумчиво глядя в пол невидящим взглядом. — Возможно потому, что я всегда был одиночкой. Так что был удобен в качестве жертвы, ведь за меня некому заступиться. На самом деле… — замолчал на пару секунд и продолжил уже довольно оптимистично: — всё не так уж плохо. Бывает гораздо хуже, я знаю. Поэтому стараюсь держаться. Разве чужие слова, чужие поступки, чужие ноги по рёбрам — достаточный повод, чтобы захотеть умереть? На самом деле, я считаю, что достаточный. Но упорно стараюсь себя переубедить. Выходит, правда, не очень.

— В тот день, когда ты зашёл сюда впервые… И сказал, что завтра найдут твой труп… — слова давались с трудом. — Ты тогда действительно хотел… покончить с жизнью?

— Люди, выбравшие самоубийство, не хотят покончить с жизнью, они хотят избавиться от боли. Жить хотят все… А у меня, видимо, высокий болевой порог, — ухмыльнулся, — раз уж я всё ещё здесь. Я правда собирался сделать это тогда. Но не смог решиться.

— Может, всё же можно как-то решить эту проблему?

— Если бы можно было, уже бы решил. Взрослые — ещё хуже этих жестоких детей, — выдохнул гневно. — Они равнодушны и безучастны. Учителя всё знают, но делают вид, что всё в порядке, что так и надо. А если я пойду в полицию, им просто дадут штраф и всё. Зато я за такое стукачество потом точно рискую поплатиться жизнью. Наше общество — сплочённое и крепкое, оно способно на подвиги. Но оно поддержит тебя только в том случае, если ты достаточно хорош для него, и если ему это выгодно. Моя внешность — лишь капля того, что это общество не устраивает. Я гей — вот это уже вопрос покрупнее. Наша страна всё ещё не готова принять так легко подобное. Это хвалёное общество просто пытается переживать и изрыгнуть подобных мне.

— И в школе знают это?

— Да, — он ненадолго примолк, кусая губы. — Это не было ни на чём основано, ведь я ни с кем подобным никогда не делился, да и не встречался я с парнями, чтобы меня можно было в этом уличить. Просто кто-то пустил слух забавы ради. А остальные дружно его поддержали, как это всегда бывает. И мне стало доставаться больше.

— А родители?

— Я как-то раз пожаловался им… А они сказали: «Сам виноват. Если был бы как все, такого бы не случилось». Вот и всё сострадание.

— Тогда я… — набрав полную грудь воздуха, надрывно начал я. — Я пойду…

— Ты же сейчас не хочешь сказать, что пойдёшь в школу разбираться с моими обидчиками, верно? — окинул меня любопытным взглядом. — Ты себя в зеркале давно видел? Как ты с ними разбираться будешь? Погрозишь им пальчиком и оставишь без обеда?