Я негромко хлюпнула носом и в очередной раз высморкалась.
— Ты все это говоришь только для того, чтобы мне стало легче?
— Конечно нет! Прекрати заниматься самобичеванием! Тебе столько всего дано, Элис! Ты поразительно талантлива, ты сделала потрясающую карьеру, и теперь ты свободна и можешь взяться за любую работу, за какую только пожелаешь! Я бы посоветовала тебе наконец заняться тем, о чем ты всегда мечтала, — видовыми съемками.
— Да, знаю, надо бы, — сказала я. — По крайней мере, мне повезло в том, что я занимаюсь любимым делом.
— Вот умница! — похвалила меня Вик. — А с этим уродом тебе больше видеться не надо. С этого момента у тебя начинается новая жизнь. Ну, что ты сегодня собираешься делать? Тебе не стоит оставаться одной, потому что теперь ты можешь злиться на всех и вся, а потом опять впадешь в тоску.
Потом? У меня уже сейчас глаза снова наполнялись слезами. Она была права! Наверное, я виделась с ним в последний раз. Мы в последний раз в жизни поцеловались. О-о-о-о-о-о-о! Как же больно…
— Почему бы тебе не повидать родителей? Может быть, стоило бы немного погостить у них?
— У меня завтра с утра работа. Мне надо поехать на съемку. А съемка предстоит приятная, спокойная. Только я, клиентка и коробка с лаками для ногтей. Слава богу.
— Вот и отлично. Потом сходи куда-нибудь перекусить. Послушай, наверняка ты не забыла, — сказала Вик, — но на всякий случай я тебе напомню: сегодня Хеллоуин. В Штатах его празднуют на всю катушку, так что имей это в виду, если будешь пытаться дозвониться Гретхен. А теперь мне бы хотелось, чтобы ты позвонила своей маме. Хорошо? А мне еще разок позвони вечером, когда вернешься домой.
Я повесила трубку и еще поплакала, гадая, где сейчас Бэйли и чем он занимается. Потом я подумала: не послать ли ему эсэмэску — спросить, все ли с ним в порядке, и добавить, что я надеюсь, мы все-таки «останемся друзьями», и что я не хотела говорить ему, чтобы он убирался ко всем чертям. Набрала текст сообщения.
Но потом я поразмыслила над тем, о чем мне говорила Вик, и стерла сообщение. Я набрала телефон родителей. На дорогу к ним ушло бы два часа, но так хорошо было бы обняться с мамой и папой и поплакать дома.
Мама взяла трубку после двух гудков.
— Френсис, ради бога! Это всего-навсего ложные схватки, а мне нужно идти! Чем чаще ты мне названиваешь, тем сильнее я опаздываю.
— Это не Френсис, — сказала я, жалобно шмыгнув носом. — Это я.
— О, Элис, — сказала мама. — Не шмыгай, высморкайся. Послушай, я бы рада с тобой поболтать, но у меня совершенно нет времени. Твоя сестра абсолютно уверена, что у нее начались схватки и она родит на полу в кухне. Правда, должна признаться тебе, что это происходит уже в четвертый раз за два дня.
Теперь мне стало понятно, почему Френ не перезвонила мне вчера, сразу после того, как от меня ушел Бэйли.
— Мало того, так еще Фил с папой готовы друг другу глотку перегрызть, потому что у Фила вчера в гостях были какие-то его дружки, а теперь в заборе на заднем дворе здоровенная дыра. Филип! — сердито сказала мама, не отводя ото рта трубку, — что ты себе позволяешь! Что за непристойные жесты! Да, папа знает, что это означает, но дело не в этом! — Потом она снова заговорила со мной: — Мне пора идти, дорогая. Слава богу, что у меня есть ты. Надо было родить тебя первой и остановиться на этом. Я тебе попозже позвоню. Филип, поговори с сестрой.
— Йо, Эл, — сказал Фил. — Что новенького? А у нас тут папа бесится, и у Френсис тоже крыша поехала, звонит всю дорогу и воет в трубку, просто жуть. О боже! Ладно! Эл, мне пора сваливать. Тут один чокнутый старикан на меня вопит и говорит, что я должен забор починить, хотя я здесь ну совершенно ни при чем. Передаю ему трубочку.
Трубку взял отец и натянуто выговорил:
— Здравствуй, Элис. У нас сегодня все вверх ногами. Филип, как ты, надеюсь, поняла, все еще не нашел работу и ведет ночной образ жизни — то есть валяется на диване, поедает все, что только найдет в холодильнике и на плите, пьет мой виски и к тому же ради забавы разрушает дом. Нет, ты сделал это, Фил! — взревел отец таким зычным голосом, что мне пришлось отодвинуть трубку подальше от уха. — Ты что, меня совсем дураком считаешь, черт бы тебя побрал? Прямо возле забора футбольный мяч валялся!
В общем, к родителям я не поехала. Похоже, там все просто сошли с ума. Так что большую часть дня я лежала на кровати и плакала. Не самое лучшее начало новой жизни. А позже, около пяти часов вечера, я вдруг обнаружила под кухонной раковиной бутылку персикового шнапса. В результате еще чуть позже мне стало гораздо хуже.
Дрожащими пальцами — то ли это была нервная дрожь, то ли первые признаки того, что у меня начала шалить печень — я набрала номер и затаила дыхание, услышав в трубке непривычные иноземные сигналы. Черт! Гудки идут! А я даже не была уверена в том, что у него прежний номер мобильного, а уж тем более в том, что его телефон работает в Америке. Я ждала, но он не отвечал.
Весь вечер всякий раз, стоило мне подумать о Бэйли, который до вчерашнего дня был моим бойфрендом и которому я могла позвонить в любое время, я просто умирала от боли и желания. Но хотя голова у меня шла кругом, я, словно какая-нибудь мазохистка, начала все острее ощущать вину перед Томом. Так ли он чувствовал себя, как я сейчас? Неужели ему пришлось отправиться в другую страну и вести себя так, словно все в полном порядке, быть веселым и приветливым, приступить к новой работе в незнакомом городе, чувствуя себя настолько паршиво? О бедный, бедный Том.
Получился жуткий, неудобоваримый коктейль из стыда и страданий, и к одиннадцати вечера я окончательно утратила способность мыслить логически, мне только было жутко тоскливо. Я страдала по Бэйли и тосковала по Тому. Я решила, что будет очень правильно позвонить ему в Штаты и извиниться за то, что разбила его сердце.
Том ответил радостным:
— Алло?
Будто и не было тех шести месяцев, что мы с ним не разговаривали.
— Привет, — проговорила я шепотом. — Это я. Ты не спишь?
— Элис? — проговорил Том очень удивленно.
Еще бы ему не удивляться. Правда, я не почувствовала, что он не рад моему звонку, и сочла это хорошим признаком. Но с другой стороны, я была слишком пришиблена и, даже стукнувшись физиономией о дорожный знак, приняла бы это за символ грядущих радостей.
— Я просто хотела сказать, как мне жаль, — промямлила я, бродя по квартире Гретхен с беспроводным телефоном. — Мне так ужасно жаль. Бэйли бросил меня, и я подумала, может быть, ты захочешь об этом узнать. Ведь это же плохо. И знаешь, Том, у меня было очень тяжело на душе, потому что ты такой хороший, Том. Хороший, добрый, щедрый, у тебя такое большое сердце. И я ужасно по тебе скучаю. Мне так хотелось бы обнять тебя. — Тут я опять расплакалась. — С тобой так хорошо обниматься.
— Элис, ты пьяна? — спросил Том.
— Конечно нет, с чего ты взял? — осторожно проговорила я, бросив взгляд на почти опустевшую бутылку шнапса. — Я знаю, как я себя чувствую, ведь это я говорю. И совсем я не пьяная. — Я кашлянула, чувствуя, что язык у меня и в самом деле немного заплетается, и подошла к дивану. — Я в полном порядке. Правда.
А потом мне показалось, что я услышала чей-то голос рядом с Томом. Женский голос.
— Элис, я сейчас никак не могу поговорить с тобой, потому что ухожу.
Я плюхнулась на диван.
— С подругой? — спросила я, вспомнив, как Вик говорила мне насчет того, что Том начал встречаться с американками.
— Да, — смущенно ответил Том. — Что-то вроде хеллоуинской вечеринки. Я могу позвонить тебе, когда здесь будет утро, если хочешь.
— Нет-нет, не надо, — сказала я, качая головой.
Мне вдруг стало очень тоскливо и стыдно. Все было плохо, все наперекосяк. Его голос… такой родной и знакомый, но при этом он сейчас находился в незнакомой комнате, в другой стране, с какой-то неизвестной мне женщиной.
— Я… ммм… Я завтра вечером иду в ресторан с Гретхен, — солгала я. Мне вдруг захотелось показать ему, что у меня тоже есть своя жизнь и я не какая-нибудь там унылая алкоголичка, оглушившая в одиночку бутылку фруктового ликера. — Так что меня не будет. — Я почувствовала, как глаза опять наполняются слезами, и попыталась совладать с голосом. — Так приятно снова поговорить с тобой. Когда вернешься, встретимся? Ты не против? Посидим где-нибудь, выпьем?
