Больше она ничего сказать не успела, так как мы поравнялись с нашими спутниками. Да я и не знала, сколько еще смогу терпеть этот разговор. Чувство у меня было такое, словно мне на плечи легла тяжкая ноша. То, что началось как непринужденная болтовня насчет моего легкого увлечения, вдруг превратилось в нечто совершенно иное. Злой джинн наполнил воздух вокруг меня удушливым дымом, вырвавшись из бутылки.

Я попыталась улыбнуться Тому. Он снял носки и туфли и весело шевелил пальцами.

— Жарко, — признался он. — Даже не верится, что еще только апрель. Да здравствует глобальное потепление. Хорошо бы пойти и выпить чего-нибудь прохладительного и праздничного.

Я опустила глаза, посмотрела на его пальцы и заметила, что ноготь на одном из них слишком длинный. Просто-таки неприлично длинный.

— Хорошо бы тебе состричь этот ноготь, — сказала я.

— А как же я тогда буду играть на гитаре? — спросил Том, быстро обратив мои слова в шутку.

Я рассмеялась. Ну вот, он тоже умел юморить. Он меня рассмешил! И Вик была права. Том добрый, предусмотрительный, надежный…

Но все же почему-то я знала: так, как прежде, уже не будет. И в этом была виновата только я, неуклюже признавшись Вик в том, что влюбилась в Бэйли.

Все необратимо изменилось, и теперь я понятия не имела, как можно все вернуть назад.

— Ну что за эгоизм! — бушует Том. Он порывисто встает. Дешевый больничный стул скользит по полу и ударяется о стену. — Это просто-таки опасно. Мы не знаем, следует ли принять какие-то решения насчет Гретхен, которые откладываются из-за того, что его здесь до сих пор нет! И как только он мо…

Я уже плохо соображаю.

— Том, он просто опоздал на самолет! Пожалуйста! Ради бога!

— Вот подожди, — произносит Том, качая головой, и снова садится. — Он притащится сюда, и окажется, что он даже не был ни в какой треклятой Испании, лживый подонок. Он, только он виноват…

— О Том! — в отчаянии взрываюсь я. Мой голос звучит хрипло, надтреснуто. — Перестань, прошу тебя, перестань!

Нас прерывает медсестра, появившаяся в дверях.

— Теперь вам можно вернуться, — говорит она, глядя на Тома, а потом на меня — немного неуверенно. Наверное, услышала нашу перепалку. — Если вы готовы.

Том свирепо зыркает на меня и встает.

— Да, готовы.

Но я не готова. Мне совсем не хочется возвращаться в палату. Я не могу. Я не могу это сделать. Я не в силах сидеть там рядом с ним… и просто ждать… не зная, что на самом деле произошло. К тому же вот-вот приедет Бэйли. Что может выкинуть Том, когда Бэйли появится здесь?

Я поднимаюсь со стула. Ноги у меня как ватные. Мы выходим из комнаты и вместе медленно идем по коридору. Мне кажется, что он неуклонно сужается, мое сердце начинает бешено колотиться. Очередной приступ паники и тошноты наваливается на меня.

А потом мы поворачиваем за угол и входим в палату. У меня все плывет перед глазами, но я все же ухитряюсь сесть на стул около кровати, на которой лежит Гретхен. Том садится рядом со мной. Мы молчим. Медсестра, сидящая у дальней стены палаты, что-то записывает в историю болезни. Воцаряется атмосфера спокойной деловитости.

А Гретхен выглядит точно так же, как до тревожного писка сигнализации. Глаза закрыты, руки вытянуты вдоль тела. Она совершенно неподвижна. Из капельницы, подсоединенной к игле, в вену на руке Гретхен стекает странная прозрачная жидкость. Я пытаюсь сосредоточить взгляд на пузырьке, поднимающемся к поверхности раствора в прозрачном пластиковом флаконе. Пузырек исчезает без следа. Господи помилуй. Я хочу — хочу! — чтобы она точно так же исчезла.

— Можно к ней прикоснуться? — спрашивает Том у медсестры почти шепотом.

Медсестра утвердительно кивает.

— Можно.

— Ей не будет больно? — осторожно интересуется Том.

— Нет, — благожелательно отвечает медсестра.

Я смотрю, как он протягивает руку и нежно гладит бледную щеку Гретхен — ласково, как можно было бы гладить спящего новорожденного ребенка. Потом Том наклоняется и берет руку Гретхен, вялую, неподвижную. Ее веки не дрожат — она по-прежнему не шевелится. Мне больно смотреть, как Том прикасается к ней, но я не имею права ничего говорить. Я отвожу взгляд и смотрю на крошечный обрывок мишуры на потолке, в дальнем углу палаты. Мишура осталась от Рождества. Я не представляю, как можно здесь встречать Рождество, и надеюсь, что тот, кто в праздник лежал на этой кровати, теперь здоров и находится дома, с родными и близкими.

— Никогда не видел ее такой спокойной, — негромко смеется Том, но его смех звучит надтреснуто — будто тонкий лед в мелкой лужице хрупает под чьим-то ботинком. В этом смехе нет тепла. — Я не понимаю, Эл, — шепчет Том. — У нее столько всего было впереди. Все, абсолютно все принадлежало ей. Только-только все пошло хорошо. Почему же она захотела сотворить с собой такое?

— Не знаю. Да она, наверное, и не хотела.

Лживые слова слетают с моих губ, и мне становится плохо. Я не могу смотреть на Тома. Лишь мысленно говорю самой себе, что именно этого Гретхен и хотела.

— Как она сейчас? — спрашивает Том у медсестры.

— Никаких особых изменений, — отвечает та. — Как только приедет ее ближайший родственник…

— Да-да, я знаю, — устало кивает Том.

Медсестра сочувственно смотрит на него и молча садится у дальней стены. На ее пальце сверкает обручальное кольцо.

— Ведь за это время он уже мог слетать сюда и обратно, — шепчет мне Том сквозь зубы. Он опять начинает злиться.

О, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО! Я невольно кидаю на него свирепый взгляд, и он умолкает. Я с облегчением опускаю глаза и начинаю рассматривать собственные руки.

— А когда ты нашла ее, — неожиданно спрашивает Том (ему, как обычно, надо куда-то направить энергию), — она выглядела так, словно проглотила очень много таблеток? Наверное, много, если у нее была остановка сердца.

Я резко смотрю на него.

— Я им все рассказала, Том, — говорю я и бросаю взгляд на медсестру. — Не беспокойся.

— Да, но никто ничего не рассказывает мне, — тоскливо говорит Том. — А это не из-за лития, который она принимала? Ведь это по-настоящему опасно?

— Я понятия не имею, как выглядит литий. Просто белые таблетки. Я отдала бутылочки врачам «неотложки». Все произошло так быстро, Том, не было времени подумать.

— Бутылочки? Не одна?

— Не знаю… Не могу вспомнить. — У меня начинает кружиться голова, часто бьется сердце. — Она была без сознания… я жутко испугалась.

Медсестра кашляет.

— Быть может, вы хотите поговорить об этом в коридоре?

Том отзывается:

— Хорошо, хорошо… простите.

Медсестра опускает голову и снова что-то пишет в истории болезни.

— Слава богу, что ты к ней пошла. — Том наклоняется, берет меня за руку, крепко сжимает и отпускает. — Ты такая хорошая подруга для Грет. Ты ведь сделала бы все для нее?

И тут же я слышу, как перестает поскрипывать авторучка медсестры. Может быть, это просто совпадение. Я смотрю в пол.

— По крайней мере, этому мерзавцу Бэйли удалось сделать одно доброе дело, — продолжает Том. — Представь, что могло бы случиться, если бы он не позвонил тебе и не попросил сходить к Гретхен. — Он поеживается.

Некоторое время мы молчим.

Но Том явно напряженно размышляет. Неожиданно в его взгляде появляется изумление.

— Погоди-ка… — произносит он. — Но как ты попала в квартиру, если Гретхен была без сознания?

О боже.

Краешком глаза я замечаю, что медсестра резко поднимает голову. Я провожу по лицу дрожащей рукой.

— Я…

Но прежде чем я успеваю произнести хоть слово, дверь палаты открывается. Мы все оборачиваемся. На пороге стоит Бэйли. Он, как и Том, когда появился здесь, тяжело дышит. Том кривит губы и отворачивается. А у меня при виде Бэйли сердце бьется радостно. Я порывисто встаю. На нем куртка, под курткой — толстовка с капюшоном. Он в спортивных брюках и кроссовках, с большой дорожной сумкой, переброшенной через плечо. В глазах — паника и усталость.