Но когда мы подошли к выходу из зала, аукционер произнес:

— Наш первый лот — пара туфель от Кристиана Лабутена[28] с автографом. В дождь, дамы, вы их носить не захотите! Быть может, для рождественского подарка еще слишком рано?

Гретхен остановилась как вкопанная, резко развернулась и сказала:

— Постой, минутку.

Она удержала меня за руку.

— Начальная цена — пятьсот фунтов. Кто даст такую цену? — бодро осведомился ведущий аукциона.

Я покачала головой. О таких туфлях можно было только рыдать в голос. Разве не проще было спасти тигров, где бы они ни находились, сделав прямое пожертвование.

— Благодарю, мадам, пятьсот фунтов, — мгновенно произнес ведущий, указав, как мне показалось, прямо на меня.

Я от удивления раскрыла рот — я ведь даже головой не качнула! Но тут же поняла, что ведущий аукциона обращается к Гретхен, стоящей рядом со мной. Она взволнованно кусала губы и чуть-чуть подпрыгивала на месте, подняв руку. Пятьсот фунтов! Она что, сбрендила?

Но если так, то сбрендила не только она. Еще несколько женщин, как выяснилось, мечтали заполучить эти красные лодочки, и цена быстро подскочила до полутора тысяч. Я окончательно протрезвела и не могла поверить собственным ушам. Тигры, спору нет, были достойны благотворительности, но…

А потом все понеслось на бешеной скорости. Ведущий аукциона, крайне довольный тем, как идут дела с самым первым лотом, дерзко поднял планку до двух тысяч фунтов — и Гретхен кивнула. Я осторожно прикоснулась к ее плечу.

— А вдруг они не подойдут тебе по размеру?

— Какая разница? — хмыкнула она. — Возьму и куплю себе новые ноги.

Другая женщина назвала цену две тысячи сто. Гретхен сдвинула брови и порывисто выкрикнула:

— Пять тысяч фунтов!

По залу прокатился одобрительный гомон. Люди начали оборачиваться, глазеть на нас. Я чуть не выронила бокал с коктейлем. Подумать только, сколько фотографического оборудования я могла накупить на такие деньги!

Ведущий лучисто улыбнулся Гретхен.

— Чудесно! Пять сто никто не предложит?

В зале воцарилась выжидательная тишина. Все молчали.

— Тогда… один… два… три… Продано очаровательной даме за пять тысяч фунтов!

Гретхен возбужденно рассмеялась.

— Вот это да! — вскричала она. — Это даже лучше, чем Дэниел Крейг!

С таксистом мы договорились, что он сначала отвезет домой меня, а потом Гретхен. Гретхен выкурила сигарету, погладила свои новые туфли и сказала:

— Просто прелесть.

Я покачала головой. В салоне такси было темно.

— До сих пор не могу поверить, что ты сделала это.

Гретхен откинула голову на спинку сиденья.

— Понимаю… Надо было послушаться тебя. Но в конце концов, это ведь всего-навсего деньги. И в итоге вечер получился просто волшебный.

— Это точно!

И действительно, так и было. Настроение у меня поднялось, сердце словно бы пело от счастья, и это напомнило мне о Лос-Анджелесе.

Гретхен неожиданно перешла на серьезный тон.

— Эл, — сказала она, — я должна тебе кое в чем признаться. Обещаешь, что не возненавидишь меня?

— Обещаю, — заинтриговано проговорила я.

— Понимаешь, я вроде как пригласила тебя сегодня, потому что подумала — если все будет выглядеть так, словно я оказываю тебе помощь, то ты смогла бы свести меня с кем-нибудь из модных журналов. Ты просто не представляешь, как чертовски трудно добиться того, чтобы тебя сочли хорошей моделью, если только ты не замужем за Брэдом Питтом[29], или не обладательница «Оскара», или еще что-нибудь в этом роде. А мне действительно нужно повысить мой статус.

— О, — выговорила я. И мне сразу стало паршиво. Гретхен тут же перестала напоминать мне Вик.

— Прости, — продолжила она чуть стыдливо. — Это было немного подло с моей стороны. Ой, только не над о делать такое лицо! — Она крепко сжала мою руку. — Я знаю, что ты обо мне думаешь, но мне на самом деле было весело. Правда, правда! — В ее голосе звучало как будто искреннее удивление. — И в Лос-Анджелесе мы прекрасно оторвались. И еще кое в чем я должна тебе признаться: эти туфли мне велики на полразмера. У тебя какой размер? Хочешь их?

Она протянула мне туфли.

— Глупости! — возмутилась я. — Вложишь стельку или еще что-нибудь придумаешь. Вот только ума не приложу, как ты компенсируешь пять тысяч, которые отвалила за них, чокнутая.

Гретхен пристально воззрилась на меня.

— Ты на меня не обиделась? Друзья?

Я растерялась.

Она нетерпеливо ждала, судорожно сжимая в руках пару туфель от Лабутена. Ее профиль темнел на фоне окна такси. Ей просто-напросто хотелось сняться с задранными ногами на обложку глянцевого журнальчика в этих бессмысленных, идиотских туфельках… а потом она снизошла до честности и решила во всем признаться. И ведь небось говорила именно то, что хотела сказать. Но с другой стороны — какая разница? Мне с ней было хорошо. Так редко встречаешь по-настоящему интересного человека, который бы вдобавок умел слушать. Яркие новые друзья вроде Гретхен не каждый день падали мне с неба, и к тому же разных друзей для разных дел не бывает. Не все знали меня насквозь, как знала Вик, не все могли оказаться рядом, случись что. А Гретхен была явно отличной напарницей для кофе и коктейлей.

— Друзья, — ответила я.

Я решаю, что все из-за запаха — больничного запаха, который я не переношу. Я закрываю глаза и пытаюсь глубоко дышать ртом.

Том не может сидеть спокойно рядом со мной. От паники, страха и беспомощности он то вздрагивает, то привстает и тут же садится. Я чувствую каждое его движение, потому что мы держимся за руки — крепко-крепко, словно от этого зависит наша жизнь. К счастью, в помещении для родственников, где мы сидим, больше никого нет. Стены здесь бледного мятно-зеленого цвета. Мне кажется, что холодно, хотя вдоль стен висят старомодные металлические батареи. Я дрожу. Повсюду в изобилии разложены глянцевые журналы. Небольшая стопка лежит на автомате с прохладительными напитками и кофе. Несколько стульев и маленький столик стоят впритирку вдоль стены. Слева от меня сидит Том.

Мы оба настолько напуганы, что впервые за все время нам нечего сказать друг другу. Зубы у меня начинают постукивать. Я пытаюсь стиснуть их, но не получается. И мне, и Тому невыносимо думать о том, что может происходить за дверью этой комнаты, дальше по коридору. У меня перед глазами стоит красная линия на экране монитора — плоская, ровная, тянущаяся через середину экрана. Непрерывающаяся, неоспоримая, окончательная. Я пытаюсь думать о чем-нибудь, хоть о чем-нибудь другом и по какой-то немыслимой причине представляю, как мы с Френ и Филом в детстве кружимся на карусели около дома. Фил отталкивается ногами от земли и разгоняет нас все сильнее и сильнее… и вдруг поперек нарисованной мною картинки протягивается красная черта и разрезает ее на две половинки.

В этот момент открывается дверь и входит весьма реальная медсестра. Красная черта сразу исчезает. Я отчаянно вглядываюсь в лицо медсестры, ищу хоть какой-нибудь ответ… Она улыбается? Или сочувственно хмурит брови, готовая помочь нам пережить то, что мы сейчас услышим? «Простите, мы делали все, что могли, но…»

Медсестра подходит к нам и садится рядом. И потом все происходит — я даже не успеваю вообразить, что будет дальше.

— У Гретхен была проблема с сердцем, — говорит медсестра и добавляет: — У нее была остановка сердца.

Вокруг меня все замедляет ход. Меня словно посадили в ледяную ванну. Слова медсестры звучат откуда-то издалека. Я смотрю ей в глаза, а ощущение у меня такое, словно она говорит под водой. Я так крепко сжимаю руку Тома, что, наверное, делаю ему больно.

— Теперь ее сердце снова бьется нормально, — продолжает медсестра. Я слышу ее голос четче, словно всплываю на поверхность из глубины. — Однако, — продолжает она, — мы озабочены тем, что это вообще произошло. Гретхен, очевидно, приняла очень сильные лекарства, раз они так подействовали на ее организм. — Медсестра озабоченно сдвигает брови и ждет, пока мы уясним смысл сказанного. — Но поскольку она в коме, это не принесло ей дополнительных страданий.