— Нет. Правда. Только чуточку посиди, поговори со мной.

Я огляделась — Гэри, кажется, вдохновенно беседовал с известным театральным режиссером, питающим склонность к пикантному хулиганству, — и поэтому села.

— Расскажи, как прошел день, — попросил Алекс, всегда с удовольствием выслушивавший последние сплетни о наших клиентах. Чем хуже, тем лучше.

И я поведала, как Гэри бился в припадке из-за того, что продюсеры позабыли прислать ему цветы на счастье, не забыв, однако, про актрису, играющую его сестру, у которой всего три строчки текста.

— Тогда как у него сорок восемь строчек, — добавила я.

— Откуда ты знаешь? — рассмеялся Алекс.

— Гэри сам заставил меня сосчитать. Не знал, что в оригинальном варианте пьесы у его персонажа восемьдесят три строчки. Роль явно сократили, когда решили дать ее ему.

Алекс фыркнул, я дрогнула от удовольствия, видя, что удалось его развеселить.

— Ничего не заметил?

— Нет. Оригинала не читал. Фактически никогда пьес не читает. Подсчитывает строчки текста и проверяет, что персонаж не умер на пятой странице.

Алекс уже так смеялся, что я начала рассказывать, как Лорна пожаловалась Джошуа и Мелани, что ее рабочий стол меньше моего, а это несправедливо, так как она работает в агентстве «Мортимер и Шиди» дольше меня и поэтому имеет право на больший стол.

— Тогда я их измерила, — продолжала я. — Разница в дюйм. Всего в дюйм!

— Ты должна все измерить, составить перечень всего, что у нее больше, чем у тебя… — начал он, но его перебила сама Лорна, объявив, что, по мнению Мелани, Гэри должен ходить по всему залу и поэтому кто-нибудь должен вырвать его из лап коварного режиссера.

— Сама разве не можешь? — спрашиваю я. Разве не видно, что я разговариваю?

— С ног валюсь, — сообщила она, падая на диван.

Я рассерженно встала, пояснила Алексу:

— Вот, это Лорна! — и отошла в уверенности, что он постарается от нее отделаться, наслушавшись от меня жалоб и зная, что я ее на дух не выношу.

— Боже мой, умираю, ног под собой не чую, — слышен был позади меня стон, — туфли только вчера купила, и, хотя у меня шестой размер, в магазине был только пятый с половиной, ну, думаю, черт с ними, должны разноситься, сто лет будешь дожидаться шестого, а к тому времени они мне, может быть, разонравятся, не захочу их носить, в любом случае у меня нога узкая, порой шестой размер кажется великоватым…

Вы себе даже не представляете. В монологе ни одной точки. Ни на секунду не передохнула. Я оглянулась.

Алекс просто смотрел на нее, характерно задрав одну бровь и все запоминая, чтобы мы вместе потом посмеялись. Я улыбнулась и двинулась дальше.

Наконец, мы с Алексом отчалили в первом часу, завалились в такси и поехали к нам. Естественно, предполагалось, что он у нас останется. Алекс ненавидит новую квартиру, поэтому почти постоянно живет в нашей свободной комнате. Вдобавок, должно быть, он надеялся, что Дэн еще не спит, можно будет с ним выпить, заняться самобичеванием (пожалуй, тут уместно вспомнить, что он сильно тоскует по девочкам; не слишком ли я эгоистична?). Уже в такси Алекс начал вести себя странновато. Не знаю, возможно, мне просто показалось, что он слишком долго и пристально на меня смотрит, пока я равнодушно глядела в окно. А когда оглянулась, болезненно улыбнулся, что меня на мгновение встревожило.

Здесь надо повторить, что между мной и Алексом никогда, ни на долю секунды не пробегала трепетная искра. Ничего подобного. Даже когда мы с ним остались в снятом на все лето доме, а Дэн, поссорившись со мной после впервые прожитого вместе учебного года, вернулся на пару месяцев в родной город, где работал в юридической конторе своего отца, а Изабелл пришлось выполнять опрометчиво данное обещание отправиться с подружкой в тур по Европе. Два с половиной месяца мы жили одни — сексуально озабоченный двадцатилетний старичок и внезапно оставшаяся в одиночестве девятнадцатилетняя старушка с разбитым сердцем. И ничего. Насколько мне известно, ни один из нас не испытывал никаких побуждений. Ни на миг. Вообще никаких.

Алекс пользовался неизменной популярностью у девушек. Самоуверенность возрастала по мере сознания собственной привлекательности, хотя его внешность — стройный блондин, скорее хорошенький, чем красивый, — была не столько мужской, воспламененной тестостероном[2], сколько бесполой мальчишеской. Этакий безобидный ухажер девчонки-подростка, который за ней таскается как пришитый. Вдобавок он был невыносимо тщеславен, но настолько явно, что недостаток каким-то образом превращался в достоинство.

«Боже, как я великолепен», — говорил он, проходя мимо зеркала, но произносил это с такой нарочито выспренней интонацией, что любой его спутник смеялся. Все считали, что он сам глубоко в душе в это верит, только почему-то никто его не осуждал. Люди лишь закатывали глаза и вздыхали: Алекс есть Алекс. Его спасало остроумие. В присутствии Алекса творилось нечто невообразимое. С ним никогда не было скучно. Он всегда значился первым в списке приглашенных в любую компанию.

Его внешность фактически выдержала испытание временем. Он по-прежнему похож на мальчишку с огромными глазами, гладкой кожей (наверняка пользуется увлажняющими кремами, хотя почему бы и нет, на дворе, в конце концов, двадцать первый век), с густой гривой светлых волос. Просто я предпочитаю темно-землистые волосы Дэна.

Не поймите превратно, мы с Алексом обожаем друг друга. Всегда обожали. Если у нас с Дэном все общее — не только поверхностное вроде любимой музыки, занятий в выходные и в отпуске, но и чисто личное: ценности, политические пристрастия, вопросы воспитания детей, — то Алекс вечно меня смешит. Никогда никого не встречала забавнее. Он все превращает в шутку — ну, в данный момент не совсем, должно быть, уход из семьи отразился на его чувстве юмора. Помню, этим летом почти каждый день он затаскивал меня в местный магазин, где любой товар стоит фунт, набирал кучу упаковок и но одной предъявлял продавцу.

— Сколько стоит?

— Фунт.

— А это?

— Тоже фунт.

— Да? Слишком дорого. А вот это?

— Все по фунту. — Продавец поднимает глаза к потолку.

— А это?

— Я уже сказал, каждый товар в магазине стоит фунт.

Алекс то и дело обращался ко мне и взволнованно восклицал:

— Слушай, Бекс, всего фунт! Купим? — Потом вновь поворачивался к продавцу: — А если я возьму две штуки?

— Тогда будет два фунта.

— А если возьму две этих?

И так далее. В конце концов его изгоняли. Стоило посмотреть.

Мы с Дэном склонны относиться ко всему с излишней серьезностью, беспокоиться из-за того, что еще не случилось, поэтому для нас обоих присутствие поблизости Алекса было прекрасным противоядием. Он был ходячей таблеткой от стресса, глотком свежего воздуха — по крайней мере, прежде. А самое главное — он был одним из моих ближайших друзей. Входил в первую тройку — после Дэна, но наравне с Изабелл. И больше никем. Только другом.

Поэтому просто скажем: я ни сном ни духом не предвидела декларации. Вернувшись в квартиру, только подумала, что он какой-то не совсем нормальный. Какой-то несчастненький. Убедившись, что Дэн и дети спят, мы уселись в гостиной — Алекс все равно настоял на бутылке вина, — и тут он положил руку мне на колено. Конечно, я ее стряхнула, постаравшись сделать это небрежно, мимоходом. Не хотелось открыто обращать внимание, признав факт реальным. Он опять потянулся, я строго прикрикнула:

— Перестань! — и это как бы его подтолкнуло все выложить.

Потрясающе. Лучшая ночь в моей жизни.

Утром я с трудом поднялась на работу. В глазах туман, очертания по краям расплываются, я как будто не я, а истертая копия. Нельзя пить. Видно, организм старается предупредить, что я слишком старая. Голова болит. Милый Дэн встал со мной вместе, предложил сделать кофе и тосты, но желудок не принимает. Он удивился, не обнаружив Алекса в свободной комнате, я на долю секунды подумала, не объясниться ли, но отказалась от этой мысли. Ничего не было. Мимолетный сбой на пути Алекса к просветлению после Изабелл. Только Дэн все равно бы смутился, чего мне совершенно не хочется. Вдобавок я абсолютно не сомневалась, что Алекс, если даже помнит о вчерашнем, мается в тисках духовного и физического похмелья. Не каждый день объясняешься в любви жене лучшего друга. Он наверняка себя чувствует полным дерьмом, обливается холодным потом при мысли, что я сообщу о случившемся Дэну. Решено: лучше вообще об этом не упоминать. Никому. Никогда.