Я еле сдержал смех.
– Вы это серьёзно? – пряча охальную улыбку, спросил я.
– Куда уж серьёзней, Ваня! Здесь кривить душой не принято. Или ты в жизненной справедливости усомнился? Думаешь, Акакий Акакиевич не заслужил счастливой доли?
– Он-то заслужил, а вы-то тут при чём?
– Обижаешь, Ваня. Я никогда не халтурил, в роль влезал по самую маковку, всем сердцем и всей душой. Иной раз сам не мог разобраться, где я, а где Акакий Акакиевич.
– Когда же вы в театре успеваете играть?
– Всё можно успеть. Вот, кстати, хорошо, что напомнил: кассу проверять пора, – вздохнул Пётр Петрович и в ту же секунду исчез. Возле него две полные бутылки водки стояли, так их тоже как корова языком слизала. А ещё говорит – не бедствует…
Вот и поговорили… Огляделся я в замешательстве, хотел было с Сергеем Белозёровым потолковать, но и он тоже пропал куда-то.
Ольга Резунова, уже далеко навеселе, сидела среди «покойничков» и увлекательно рассказывала о своей нелёгкой бабьей доле; как говорится, присела на уши. Она поймала мой растерянный взгляд и, видимо, поняв мою оторопь, весело отлепартовала:
– Белозёров на дачу поехал… Слёзно извинялся, просил войти в положение… У него двенадцать спектаклей вечером…
Я смущённо отвёл взгляд.
Честно сказать, я себя ни верующим, ни атеистом никогда не считал, а просто жил и не тужил. Как все «нормальные» люди, у которых всё в жизни гладко, безоблачно и гром не гремит.
–Это что же получается?– сбивчиво размышлял я вслух – Если я умер, если я душа, тогда где тело? Почему я его не видел? Мистика какая-то! Как будто, наоборот, тело вылетело из души. Чушь собачья! Ничего не понимаю!
Все сразу как-то притихли и на меня недоумённо уставились. Какое-то время загадочно переглядывались, потом кто-то хихикнул, да тут же и все грохнули. Михаил Ерохин схватился за живот и с такой силой откинулся на спинку стула всем своим грузным телом, что стул не выдержал и развалился на куски. К нему подбежали, давай помогать, но из этого какой-то кордебалет получился – все смеются, руки дрожат.
И что я такого сказал? Смотрю на все эти трясущиеся физиономии и ничегошеньки не понимаю.
Алаторцев малость успокоился и поучать меня взялся.
– Опомнись, Ваня, никакая душа в теле не сидит, – еле сдерживая смех, сказал он. – Этой окостенелой глупостью только чертей дразнят. Ты про эту чушь забудь. Человечеству всегда было удобно так думать. Всем хочется жить вечно, умирать-то никому неохота. Вот и придумали, что после смерти душа из человека вылезает, а там уж живёт в ином мире или опять в другое тело вселяется. Самая простая и удобная схема бессмертия. А зачем душе в теле сидеть? Она и на расстоянии неплохо справляется. На расстоянии оно даже сподручней, эффекту больше, маневренности. Сознание – это тебе не тело, оно по всей Вселенной шуровать может.
– Неужели уже всё? Назад уже никак… нельзя?
– Больно ты там нужен, – фыркнула моя ненаглядная вдовушка. – Лично мне это не надо, у меня другие планы.
– Ваня, успокойся, – сказала Ольга Резунова. – Мертвецов с кладбища не забирают.
– А ты что, тоже умерла, вместе со мной? – спросил я жену свою.
– Кто, я? – Лера манерно выпучила глаза. – С чего ты взял? Я что, больная, что ли?
– Что тогда здесь делаешь?
– Тебе же объяснили… хотя… это неудивительно… Для особо одарённых… Здесь я – вроде души, а там я – вдова. Если хочешь знать, сейчас я там чёрное платье себе подбираю, платочек… и мне очень и очень грустно… – сказала она с таким сияющем и слащавым видом, как будто мёду объелась.
Я смотрел на Леру, которая так резко изменилась и преисполнилась цинизмом, и не знал, что и думать.
– Да ты не беспокойся! – заверила она. – На людях я буду, как полагается, обливаться слезами, рвать на себе волосы, биться головой о белую стену, упаду на могильный холмик…
– Здорово… А у тебя получится? Хотя… что я говорю: тебе всегда удавались двуличные роли…
– Не беспокойся, никто ничего не заподозрит, – с вызовом сказала Лера. – Я семь лет прекрасно играла роль любящей жены. Мне, может, действительно сейчас плохо. Да, я чувствую дискомфорт! Все эти похороны, поминки, они так утомляют, выбивают из жизненного ритма.
Мне стало невыносимо смотреть на её счастливое лицо, и я отвернулся.
– Значит, я и правда умер? – спросил Ольгу Резунову.
– Да, Ванюш, но ты не переживай. Это не смертельно… Всё проходит, – она погладила меня по голове, как дитя малое, – и это пройдёт.
– Почему же так рано? За что?
– Все гении рано умирают… – насмешливо сказал Алаторцев.
– Гениев вечно помнят, а его через неделю забудут, – просунулась из-за моего плеча Лера.
И пошёл я в разнос, и стал закидывать рюмку за рюмкой, стараясь не обминуть ни одного гостя. «Ничего, хуже не будет. Не помру», – со злорадством думал я.
Всё бы ничего, но мои собутыльники потихоньку пропадать стали. Только я от кого-нибудь отвернусь, а того уже нет. Первым, как помнится, сбежал Пётр Петрович Карпов. За ним и другие покойнички потянулись. Потом исчезли все зрители. А за ними Аркадий Стылый подевался невесть куда. Я как раз с ним выпить хотел. Набулькал полнёхоньки рюмки, поворачиваюсь, а того и след простыл. Зыркнул по сторонам, под скатерть заглянул – нет нигде Стылого. Сам, главное, говорит: «Вань, давай за тебя выпьем», и сам же по-хамски сбежал. Ну, пришлось обе рюмки одному дербалызнуть.
Так и чезнули почти все гости с этого «чудесного» праздника, и никто даже не попрощался. Старался я и так, и сяк, но так и не смог уловить, как им удаётся незаметно улизнуть. Не мог же я, в самом деле, смотреть одновременно за всеми сразу. Это же сколько глаз надо!
Допекли меня чудеса эти – хуже горькой редьки. Вся думка об одном – поскорей в сон ухнуть. Да вот незадача, не берёт меня пьяная одурь, и всё тут! Так только, лёгкий хмелёк голову кружит.
И вот остались только Лев Сергеевич Алаторцев и моя вдовушка Лера.
– Что, Вань, недоглядел за гостями, проворонил? – смеялся Алаторцев. – Это тебе наука на будущее. Человек не может смотреть одновременно за всеми, а вот душа может. Душа всё видит. И что у неё перед глазами делается, и что за спиной происходит, и на другой стороне Вселенной.
– Отвяжитесь от меня с этой душой, – устало отмахнулся я. Потом говорю жене: – Лерок, ну ладно, пошутили и хватит, пойдём лучше домой. Что-то я перепил сегодня.
Лера сразу скривилась, как будто у неё зуб прострелило, посмотрела с вызовом и, обливаясь ядовитым сарказмом, сказала:
– Извините, Иван Михайлович, теперь наши пути расходятся. Мне дальше жить надо. Без вас. Сами понимаете, нужно строить свою личную жизнь. И вообще, если хотите знать, у меня давно уже есть любимый молодой человек, настоящий…
– Лера права, – сказал Алаторцев. – Какой ты теперь супруг? Прямо неловко говорить…
Её язвительный тон покоробил, хватанул за живое, но всё же я, стараясь быть спокойным, лишь махнул рукой.
– Зачем тогда осталась? Все разбежались, и ты – давай…
– Нет уж, ты меня выслушаешь! Я должна сказать тебе всё, что думаю!
– Может, не надо?
– Извини, Ваня, мы всегда были с тобой чужие! – с обидой и негодованием швырнула она и давай сыпать шаблонными фразами: – Ты во всём виноват! Ты просто преступник! Ты исковеркал мне жизнь, украл у меня молодость! Я потратила на тебя лучшие свои годы!
– Да… наверно… Сказали бы раньше… Валерия Борисовна.
– Ты просто чудовище! – не унималась Лера. – Разве можно жениться без любви?! Ты неправильно жил! Таким, как ты, Бог не позволяет встретить свою любимую и родную душу! Но причём здесь я? Почему я должна была отвечать за твои ошибки?
Я хотел что-то возразить и уж было чего-то там пискнул в своё оправдание, но Лера презрительно швыркнула:
– Мне даже слушать тебя невыносимо! – и вдруг взорвалась в буквальном смысле этого слова.
Лерочку разорвало на мелкие кусочки – кровавые ошмётки разлетелись по сцене и по всему театру. Как ни странно, Льва Сергеевича совсем не задело, а вот меня обдало с ног до головы – чистого места не осталось – и что-то нелепое ударило меня по физиономии и опрокинуло навзничь.