Мать подходит и щупает у нее пульс. Отец почесывает подбородок и оглядывается.
Мать. Ничего страшного, если температура, то невысокая...
Зиновия. Хочу апельсинов.
Мать. Послушай, котик, будь умницей... ты же знаешь, мы их бережем для папы, а ему нужно для здоровья...
Зиновия. Знаю... все равно очень хочется...
Мать. Зиновия, представь себе наше нынешнее положение. Апельсинов осталось совсем чуть-чуть, отец твой человек взрослый, зрелый; нельзя сказать, что у него все — в будущем, он — личность законченная, сложившаяся, сделавшая заявку на... мм... в общем, заявку. С одной стороны, ты девушка, почти ребенок, ты как... лотерейный билет, поставить на тебя можно, но есть определенный риск. Лично я убеждена, заметь, что в конце концов из тебя выйдет достойный человек, однако в данный момент я полагаю, что между цветком и плодом разумнее выбрать плод.
Зиновия. Это папа — плод?
Мать. Это всего-навсего сравнение, малыш, но, как видишь, выразительное. Цветок должен пожертвовать собой ради плода.
Зиновия. Вот как!
Отец (после долгих размышлений). Лучше всего было бы самой малышке сходить к соседу попросить кровать Ксавье. Он ей не откажет. Мне идти как-то неловко... Такая роль мне не подходит...
Мать. Она только об этом и думала, в сущности, кровать-то для нее, ну что, попробуешь сходить туда, золотко?
Зиновия (безжизненным голосом). Конечно... Все в полном порядке. Каждый выкручивается как может.
Мать. Тогда сегодня ты поспишь в нормальной кроватке...
Зиновия. Это самое главное... (Встает.)
Отец. В конечном счете, чем мы рискуем, если попросим у соседа кровать? А? Согласится — хорошо, а если откажет...
Зиновия. Откажет.
Отец. Ну вот... Опасности никакой.
Зиновия (облокачивается на стол). А ты когда-нибудь опасность видел? Как же ты можешь о ней говорить?
Отец. Когда она приходит, я ее осознаю. Ты считаешь, что можешь лучше ее разглядеть?
Зиновия (смотрит на шмурца). Я ее давным-давно разглядела.
Отец. Но ты ведь соседа не боишься. (Смеется и пинает шмурца.)
Зиновия. Нет... соседа — не боюсь. (Идет к входной двери, открывает ее. Видно, как она пересекает лестничную площадку, стучится к соседу и ждет.)
Отец (кричит). Стучи сильнее... он наверняка дома...
Мать набрасывается на шмурца, отец садится за книгу. Зиновия стучится, пытается повернуть ручку соседской двери, возвращается и говорит с порога.
Зиновия. У него, видимо, заклинило дверь...
Отец. Да нет... цыпочка, позвони... Ты уже вполне взрослая, чтобы самой сделать такую простую вещь...
Зиновия пожимает плечами. Она снова идет на лестничную клетку и стучится к соседу. Вдалеке нарастает Шум. Зиновия нерешительно отходит от соседской двери. Входная дверь квартиры отца медленно начинает закрываться, потом стремительно захлопывается. В какое-то мгновение видно, как Зиновия бросается назад, но уже слишком поздно. Она стучится в закрывшуюся перед носом дверь — Шум все нарастает. Отец и мать в оцепенении. Мать потрясена случившимся, но с места не двигается. Отец откладывает книгу. Шум стихает. Мать подходит к входной двери, пытается ее открыть, бессильно опускает руку. Шмурцу, по-видимому, это нравится. Мать возвращается, садится на кровать, машинально разглаживает покрывало. Стук Зиновии прекращается. Тишина.
Отец. Успокойся, моя хорошая... Рано или поздно дети всегда уходят от родителей. Такова жизнь. (Подходит и бьет шмурца.)
Третье действие
Комнатка-мансарда еще теснее, чем раньше. Где-то очень высоко заметна фрамуга ярко-голубого цвета. Дверь заперта, остался только выход на лестницу, через который вылезет отец. На сцене — мрак. Никаких удобств. Убогая кровать. Стол. Мутное зеркало. Шмурц — в комнате, но, когда поднимается занавес, его не видно. Лестницы наверх нет. Верха вообще нет. Однообразный отвратительный резкий Шум. Тусклый свет проникает из лестничного люка, проделанного в полу. Снизу раздаются глухие звуки какой-то возни. Мать кричит, но что — непонятно, откуда-то снизу слышен голос отца, он так же, как в первом действии, поднимается по лестнице.
Отец (оборачивается и кричит). Желтую сумку... Пожалуйста, Анна, не забудь желтую сумку, там овощерезка... (Появляется, с трудом вытаскивает снизу какие-то пакеты, ставит их на пол, снова спускается на пару ступенек и делает то же самое.) Анна! Анна! Ты идешь? Давай поскорей... Передай мне желтую сумку. (Нервничает.) Нет, не бойся!.. Ну, давай мне желтую сумку, мы все успеем... (Вылезает, ставит сумку, опять спускается.) Теперь фибровый чемоданчик. (Мать что-то неразборчиво шепчет.) Господи, ну конечно, он рядом с туалетным столиком, я его сам приготовил... (Снова спускается, берет фибровый чемоданчик, опять вылезает.) По-моему, остался только мешок с бельем. (Голос матери: «Я не успею».) А я говорю — успеешь, о Боже мой, сколько разговоров из-за пустяков... (Снова спускается.)
Слышится страшный крик матери.
Анна! Анна! Что происходит? (Осторожно поднимается наверх.) Конечно, я здесь, дорогая... постарайся... Спуститься за тобой? Послушай, Анна, не глупи, у меня руки заняты сумками...
Еще один вопль, похожий на хрип.
Анна! Прекрати меня пугать, ты уже не маленькая... (Осторожно отходит, потихоньку вынимает инструменты и доски и начинает заколачивать люк — приникает к нему — и произносит с волнением, но скорее, пожалуй, с любопытством.) Анна! (Обращаясь к самому себе.) Как же так... не может быть... она больше не отвечает? (Вслушивается.)
Шум внезапно прекращается, слышна только глухая возня на нижнем этаже.
Анна... ты ведь понимаешь, что нехорошо так бросать человека... (Свет из окна постепенно освещает комнату и падает на шмурца, стоящего в углу. Отец, с молотком в руке и гвоздями, зажатыми во рту, лихорадочно заколачивает люк и сбивчиво бормочет.) После двадцати лет совместной жизни... вот так бросить мужа... Все-таки женщины — потрясающие создания... (Качает головой.) Потрясающие. (Приколачивает последнюю доску, распрямляется.) Ну вот... вроде ничего... (Встает, осматривает комнату, видит шмурца и вздрагивает от удивления.) Надо же... Хм... а тут симпатично... (Обходит комнату, идет вдоль стен.) Неплохие стены. (Смотрит вверх.) Крыша не течет. (Оглядывает стены, пытается тщетно открыть дверь.) Двери нет, ну конечно... то есть я так и предполагал, что она просто не понадобится. (Проходя мимо шмурца, пинает его ногой.) Что совершенно логично. Дураку понятно. Но я-то не дурак. Отнюдь нет. (Застывает на месте.) Кто я? (Вещает.) Краткая характеристика. Леон Дюпон, сорок два года, полость рта санирована, прививки равномерно распределены по организму, рост метр восемьдесят, согласитесь, выше среднего, здоров духом и телом. Есть основания полагать, что умственные способности тоже выше средних. Сфера деятельности — понятно, комната, вполне просторная, во всяком случае, человеку достаточно... одному. (Пауза.) Одному человеку. (Хихикает.) Представьте, одному. То-то. (Пауза.) Вопрос: что делает этот человек один в своей камере? (Спохватывается.) Нет, камера, пожалуй, чересчур... Окно довольно широкое, чтобы пролезть человеку нормального телосложения, (идет к окну) чтобы он смог (смотрит вниз, выпрямляется, отходит от окна) разбиться вдребезги и переломать себе кости, упав с высоты двадцати девяти метров. (Возвращается к окну.) Но есть балкончик, на котором, за неимением прочих развлечений можно было бы развести герань в горшочках, душистый горошек, вьюнки, настурции, жимолость, штамбовые розы. (Замолкает.) Эта манера все перечислять почему-то мне кого-то напоминает. Кого? Вот в чем загвоздка. Впрочем, я просто так сказал «развести», честно говоря, растения сами прекрасно разберутся. (Отходит на середину комнаты.) Я уже давно задаюсь вопросом: что делает этот человек один в... своем убежище. Хм. Убежище. Слово не совсем подходящее. То есть, конечно, подходящее, если иметь в виду одно из его вполне употребительных значений, когда речь идет об отшельнике или монахе-бенедиктинце... Но слово «убежище» подразумевает... бегство от противника. А если я поднимаюсь — это считается бегством? Достойный человек (подходит к шмурцу и бьет его) никогда не убегает. Убегает только кофе. (Не смеется, ждет.) Нет... не смешно. Любопытно. Между прочим, заметим, по здравому размышлению, что обычно бегут сломя голову. Кому? Противнику. Таким образом, из-за того, что события приняли несколько странный оборот, эта камера... это убежище... станет моей победой над противником. Каким? (Пауза.) Вот что надлежит уточнить. (Долгая пауза, во время которой он взад и вперед ходит по комнате и наконец останавливается перед фибровым чемоданчиком. Возобновляет с повествовательной интонацией.) Достигнув зрелого возраста, подобно всякому свободному индивиду я не смог не проявить своей привязанности к невидимой, но ощутимой, неосязаемой, но, о! сколь притягательной целокупности, что принято называть родиной, но именуемой иначе в других языках. При помощи обычно присущих мне достоинств, служа родине, я по всеобщему признанию был отмечен некоторыми знаками отличия в виде золоченых цветочков, скромно появившихся на грубой ткани рукава моего кителя. (Нагибается, чтобы открыть фибровый чемодан, распрямляется, вопрошает.) Что побуждает меня в данную минуту снова облачиться в мундир коннетабля запаса? Разве я — животное, чтобы действовать сообразно инстинкту? НЕТ. (Отходит от чемодана.) Совершая любой поступок, я руководствуюсь здравым умом, разумной предусмотрительностью, живым, но фактически искусственным интеллектом, поскольку он подчиняется более мудрому, чем я, закону — беспристрастности. (Чешет подбородок.) Шум, бесспорно, служит причиной моего продвижения наверх. Зачем мне надевать мундир, когда раздается шум? А если какой-нибудь рассыльный, запачканный кровью и засохшей грязью, войдет в комнату, потрясая посланием в черной рамке, полным горького смысла, вскричит: «Тревога!» или... «К оружию!» и геройски падет на землю, естественно, в подобном случае это будет вполне оправданным... (Стучит ногой по чемодану.) А что, собственно, произошло? Я услышал Шум. Поднялся. (Подходит к шмурцу.) За исключением некоторых конкретных деталей ситуация аналогичная той, что была внизу. А конкретные детали меня абсолютно не интересуют. Следовательно... (Поражен очевидностью вывода.) Следовательно, поскольку... (бьет шмурца) поскольку все одно и то же, нужно бороться с источником... это все из-за Шума. (Ухмыляется.) Одно время, когда он начинался, я делал вид, что его не слышу. Да... видимость... все-таки семья. (Замолкает.) ...Моя семья? Следовательно, у меня была семья. (Размышляет.) ...Иногда можно подумать, что это воспоминания не мои, а кого-то другого. (Смеется.) Кого другого — я же тут совсем один... умора. А что касается шума, никто меня не разубедит, что это — сигнал. (Замолкает. С задумчивым видом.) Тогда я был уверен, что исключительно отсутствие полной тишины не позволило открыть истинную причину происходящего. (С довольным видом.) Доказательство налицо, не так ли? Я ощущаю, что нахожусь на пороге великого открытия. (Пауза.) Сигнал. Сигнал тревоги, прежде всего. Мой сигнал тревоги. Роль, которую он для меня играет. Сигнал, который откликается этой ролью. (Пауза.) Допустим, проблема решена. Я сматываюсь. (Спохватывается.) Нет... поднимаюсь на один этаж. Хорошо. Зачем? Потому что я услышал сигнал. Разумеется, сигнал дается в знак протеста, против того, чтобы я оставался. А кому мешает, что я остаюсь? (Подходит и бьет шмурца.) Мне это по-прежнему интересно. Но так устроен мир. Сигнал направлен против меня. Значит, он угрожающий. Это сигнал к нападению. (Возвращается к чемодану.) То, что кто-то хочет напасть на такого человека, как я, повергает меня в полное недоумение. Но это очевидно. Нападение подразумевает оборону. А оборона подразумевает... (Наклоняется, открывает чемодан, достает оттуда свой мундир, разглаживает его.) Слава Богу, к обороне я готов. (Расправляет складки на мундире.) Коннетабль запаса... не Бог весть кто... зато они прежде хорошенько подумают. (Начинает переодеваться, снимает верхнюю одежду и надевает мундир.) Вот мое положение и прояснилось. На меня нападают. Я обороняюсь. По крайней мере, готовлюсь к обороне. (Смотрит по сторонам.) В случае отсутствия выхода из данной комнаты, я, как уже говорилось, склоняюсь к мысли о беспредметном характере последующих атак. Если кому-то было нужно, чтобы я отсюда убрался, то, как уже было отмечено, мне предоставили бы возможность это сделать. (Пауза, поправляет мундир.) Моя сабля... (Идет к одному из тюков, вынимает саблю, надевает ножны.) Фуражку я надену, когда придет время и для этого будут веские основания. (Пауза.) Помню... (Пауза, затем хладнокровно замечает.) Нет, не помню. Мужчина моего возраста не живет своим прошлым. Я строю будущее. (Молча медленно подходит к шмурцу, затем неожиданно набрасывается на него, избивает его и долго душит. При этом разговаривает обычным голосом.) Полагаю, на подоконнике лучше всего посадить душистый горошек. Мне запах нравится. (Поднимается.)
