Отец. Зиновия, тебе нужно отдохнуть.
Во время этого разговора Дурища уходит в левую кулису.
Отец и мать подходят к Зиновии.
Мать. Ты отлично знаешь, что тут никого нет. (Подходит к шмурцу и лупит его по голове.) Отлично понимаешь. (Отдувается.)
Зиновия (растерянно). Шесть комнат было... никого, кроме нас... и деревья под окнами.
Отец (пожимает плечами). Деревья! (Подходит к шмурцу, бьет его по голове.) Деревья... (Вытирает руки.)
Зиновия. Белоснежный туалет...
Дурища. Простите, месье...
Отец. Что тебе?
Дурища. Здесь только две комнаты, где мне лечь спать?
Отец. Сейчас скажу... мы ляжем вместе, жена, дочка и я... а вы... вы здесь...
Дурища (решительно и холодно). Ни за что...
Отец (смущённо улыбается). Ни за что... она говорит ни за что... тогда...
Мать (обращаясь к отцу). Сделай ей перегородку. (Обращается к Дурище, суровым тоном.) Будете здесь спать или нет?
Дурища (пожимает плечами). Если месье сделает перегородку... (Подходит к шмурцу и нерешительно бьет его.) С перегородкой, я, пожалуй, здесь останусь... (Снова пожимает плечами и уходит в другую комнату, держа какой-то инструмент. Пауза.)
Зиновия. Видишь... Всего две комнаты. Я была в этом уверена.
Отец садится. Впервые у него растерянный вид.
Отец. Две комнаты... вполне сносно... люди и не в таких квартирах живут...
Зиновия (в ужасе). Но почему... почему...
Мать. Что почему?
Зиновия. Почему каждый раз, как раздается этот гул, мы убегаем?
Отец и мать вжимают голову в плечи.
Что это за гул? Скажи мне наконец! Мама, скажи мне...
Мать. Зиновия, душенька моя, тебя же сто раз просили об этом не спрашивать.
Отец (с отрешенным видом). Нам неизвестно. Если бы знали, обязательно тебе сказали.
Зиновия. Обычно тебе все известно.
Отец. Обычно. А тут обстоятельства исключительные. А потом, известные мне вещи — это те, что существуют на самом деле, а не миражи.
Зиновия. Значит, этот гул на самом деле не существует?
Отец. В общем-то, нет.
Мать. Это образ.
Отец. Символ.
Мать. Ориентир.
Отец. Предупреждение. Только не надо путать образ, знак, символ, ориентир и предупреждение с самой вещью. Это было бы грубой ошибкой.
Мать. Путаницей.
Отец. А ты не вмешивайся.
Зиновия. Но если он на самом деле не существует, зачем же мы уходим?
Отец. Так безопасней.
Зиновия. Даже когда мы бросаем шестикомнатную квартиру, где больше никого, кроме нас, не было, и перебираемся в двухкомнатную, все равно так безопасней. (Смотрит на шмурца.)
Отец. Безопасность превыше всего.
Подходит к шмурцу, плюет ему в лицо и отходит.
Зиновия. У меня была комната, проигрыватель, пластинки, а теперь у меня больше ничего нет и все надо начинать заново.
Отец. Заново! Между прочим, здесь стоит буфет времен Генриха II в отличном состоянии.
Мать. Тебе грех жаловаться. Подумай о других.
Зиновия. Например?
Мать. Есть люди, которым гораздо хуже, чем тебе.
Отец. Чем нам. (С довольным видом.) Это точно. Двухкомнатная по нынешним временам...
Мать (декламирует). Как колотушка в дали дальней, печальные удары в спальне... Бум! Бум!.. (Внезапно замолкает.) Не то...
Отец. Хорошо начала и почему-то замолчала...
Мать. Устала...
Отец. А я очень лестницей доволен. (Идет и хлопает по ней ладонью.) Дуб.
Мать. Бук под дуб.
Отец. Нет... не бук. Уж в крайнем случае елка, но не бук. Бук — такое дерево, слишком... ну, ты понимаешь.
Мать. Где тут кухня?
Отец (указывает на дверь). Наверное, там.
Зиновия (произносит нараспев). Там внизу у меня была комната, голубая, как будто для мальчика; посредине — письменный стол, в правом ящике — альбом, куда я наклеивала портреты кинозвезд, в нижнем — школьные тетрадки, книжки на полках; я смотрела в окно на зеленые листья, и солнце светило все время, тогда май длился двенадцать месяцев, и в каждом мае было тридцать одно воскресенье, и пахло свежим воском и мятными конфетами, а у меня на кровати лежало кружевное покрывало, кружево не ручное, но очень красивое, его замачивали в чае, и оно становилось светло-бежевым, как хлебный мякиш. А по вечерам я танцевала.
Мать. Дорогая, тебе еще рано жить воспоминаниями. (Сидит, сложа руки.)
Отец открывает одну за другой все двери, шкафы, буфет и время от времени дает затрещины шмурцу.
Отец. А вот эта дверь выходит на лестничную площадку.
Зиновия. И потом приходит?
Отец. Зиновия, не надо понимать все буквально, у меня и так голова кругом идет.
Зиновия (шепчет). Буквально. (Пожимает плечами.) Отец. Ты бы лучше уроки сделала.
Выходит на лестничную клетку. Видно, как он пристально разглядывает дверь в квартиру напротив. Потом возвращается. Зиновия ходит по сцене с рассеянным видом.
Отец. Сосед вроде приличный.
Мать. Ты его видел?
Отец. Я табличку видел.
Мать. Мало ли на что можно табличку повесить. Ты мне постоянно это говоришь.
Отец. Он — советник.
Мать. Может быть, придется к нему обратиться.
Дурища. Что делать на завтрак?
Зиновия. На завтра или на завтрак?
Дурища. Сварить что-нибудь?
Мать. Лучше просто перекусим.
Зиновия. Пополам перекусим?
Отец. Так что мы перекусим?
Дурища. Телятину, суп, редиску, манную кашу, палтус, морковь или кнели? Или, если хотите, угря, салями, шпигованное мясо, свиную голову в уксусе и мидии.
Мать. А что осталось?
Дурища. Лапша.
Отец. Не хочу лапшу. Между прочим, после такой ночки...
Мать. Если больше ничего нет, тогда приготовьте лапшу.
Дурища. Зачем ее готовить, она и так готовая.
Мать. Тогда отварите.
Дурища. Хорошо. (Уходит на кухню.)
Отец. Интересно, какие он советы дает.
Мать. Кто? (Подходит к шмурцу и бьет его.)
Отец (валится в кресло и закуривает трубку). Сосед.
Мать. А, советник.
Зиновия. Мама, можно я радио включу?
Мать (обращается к отцу). Можно ей включить радио?
Отец. Радио... (Почесывает затылок.) А где оно? Я его завернул в желтое клетчатое одеяло. Оно у тебя было?
Мать. Нет... у меня был старый черный чемодан, сумка с бельем и продукты.
Отец. А у меня — корзинка, ящик с инструментами, доски... (Кричит.) Дурища! Дурища!
