‘Cause for all we know

We might be dead by tomorrow.

(Подари мне всю свою любовь сейчас,

Ведь, вопреки тому, что нам известно,

Уже завтра мы можем быть мертвы.)

SoKo — We Might Be Dead By Tomorrow

Ночь на крыше международного магического борделя, расположенного где-то на полуострове, поделённом между Данией и Германией (да что уж, Гарри просто безумно нравилось, как это звучит), стала тем тёплым воспоминанием, которое удерживало его на плаву, когда казалось, что так тщательно налаживаемая на протяжении долгого времени жизнь катится в бездну. Именно воспоминания о той ночи заставляли верить, что плохие времена — это лишь этап, который вскоре кончится, и всё вернётся на круги своя. Но силы Гарри были на исходе, а плохие времена не собирались кончаться, и всё было не сказать чтобы розово и радужно. Впрочем, чего он и ожидал.

К огромному удивлению обоих — и Геллерта, и Гарри, — Ал вернулся на пасхальные каникулы почти вовремя, однако никакой радости его приезд не принёс. Альбус был холоден и сдержан, как никогда прежде, но делал вид, что всё в порядке. Выходило это у него из рук вон плохо. Он ничего не говорил, за него говорило его поведение, и это злило Гарри, и раздражало, и вводило в ступор, а ещё — безумно угнетало. Они стали реже ужинать вместе, проводить вечера и разговаривать, каждый существовал в какой-то своей реальности. Казалось, что-то отталкивало их друг от друга, точнее, что-то отталкивало Альбуса от Гарри, как бы тот к нему ни тянулся. Роль буфера, которая до этого безраздельно принадлежала Дамблдору, теперь перешла к Геллерту, но справлялся он с ней… точнее сказать, с ней он не справлялся. Да ещё и дом превратился в сплошное минное поле: между Геллертом и Аберфортом всё было отнюдь не гладко, и напряжение нарастало, казалось, на пустом месте — по крайней мере, Гарри не видел для этого объективных причин. Он задавался вопросом: когда же наступил тот переломный момент, после которого всё пошло прахом? Ведь только недавно он был счастливейшим человеком во всём мире, упоённо целовал одного из самых красивых (нет, серьёзно, вполне объективно) людей в его жизни и думал, что жизнь эта просто не может быть лучше, где-то в глубине души всё же надеясь, что лучше может быть и будет, но…

На четвёртый (пятый? Шестой? Дни были похожи один на другой, и он уже давно сбился со счёта) день Гарри проснулся посреди ночи и обнаружил, что находится в спальне совершенно один. Часы показывали далеко за полночь, и ему совершенно не нравилось, что Ала и Геллерта где-то там носит, как листики ветром. Укутавшись в одеяло, он вылез из кровати и поплёлся вниз. Пол холодил босые ноги, и отчего-то волосы на затылке становились дыбом. Гарри изо всех сил пытался подавить неприятное предчувствие, но всё было тщетно. Внизу горел тусклый оранжевый свет, уже на лестнице послышались тихие голоса Геллерта и Альбуса. Гарри замер, не решаясь показаться им… но да, так и быть, скрывать от самого себя было бесполезно и глупо: он подслушивал.

— Разве ты не видишь, что он просто пытается всё испортить? — в голосе Гриндевальда звучало раздражение.

Гарри нахмурился. О чём это он? Не о нём ли, часом? Но почему? Всё же было хорошо, он действительно смог найти общую линию поведения с Геллертом и даже больше того…

— Да ну? И зачем ему это, интересно?

— Не будь наивным, Ал. Он эгоистичный вредный ребёнок, который не может смириться с тем, что не является центром мироздания. И как любой эгоистичный ребёнок, он готов сломать всё, что дорого родителям, разрушить весь мир, если понадобится, чтобы привлечь к себе внимание.

— Я ему не родитель, — Ал фыркнул. Гарри не смог сдержать улыбку: пожалуй, впервые за эти дни Альбус был прежним: непосредственным, раскованным и естественно-открытым.

— Не притворяйся, ты прекрасно понимаешь, о чём я.

— Да ну? Я же наивный, откуда мне знать. Потрудись объяснить, — в голосе Альбуса звучала совсем не свойственная ему ирония.

— Хорошо, — Геллерт шумно выдохнул, будто пытался усмирить свой гнев и взять себя в руки. — Ты не мог не заметить, что твой брат не любит… нет, даже не так, что он ненавидит Гарри по вполне очевидным любому, кто приглядится ко всей этой ситуации, причинам.

— Это по каким же?

Гарри, словно заворожённый, спустился на пару ступенек вниз, чтобы хоть краешком глаза увидеть, что там происходит. Прикрыв глаза, Гриндевальд молчал, устало потирая переносицу. Он не хотел говорить лишнего, изо всех сил сдерживал себя, чтобы не совершить сгоряча какую-нибудь необратимую ошибку, но Альбуса было не остановить.

— Договаривай, Геллерт. Ты же не привык обрывать мысль на середине, не так ли?

— Твой брат…

— Ты удивишься, но у него есть имя.

— …ненавидит Гарри из-за того, кто он. Из-за того, кем он не является. Из-за его нечистокровности.

Гарри словно молнией ударило. Он стоял в ступоре, не в силах сформулировать ни одной связной мысли, а Альбус тем временем продолжал:

— А ты сам? Нет-нет, подожди, — заметив, что Геллерт собирается возразить, Ал жестом остановил его. — Не ты ли, Лер…

— Это, — перебив, отчеканил Гриндевальд, — совсем другое дело. Тогда была другая ситуация, другие времена, так что не надо всю вину сваливать на меня.

— Легко сказать, что всё изменилось… Но ладно, дело даже совсем не в Эбби.

— О, правда, — Гарри физически чувствовал сарказм, разливающийся в воздухе, как густая патока. — А мне казалось, мы говорим именно о нём.

— Ты говоришь о нём, но Аберфорт прав, проблема в Гарри. Слишком много секретов и лжи, слишком много подозрительного, всего слишком много.

— Брось, — Геллерт оборвал его. — Мы все тут не пай-мальчики из частной школы, и ты тоже. В каждом из нас есть своя тёмная сторона, и прости, но ты не имеешь права дуться, как мальчишка, из-за того, что тебя что-то не устраивает, не соизволив даже рассказать ему, чем конкретно ты недоволен. Что, если это совершенно ничего не значит? Что, если это связано с его прошлым? Что, если он не хочет, чтобы это затрагивало тебя, потому что там далеко не безобидная ерунда, а он любит тебя слишком сильно, чтобы вываливать на твою рыжую, абсолютно бестолковую голову всё это дерьмо?

У Гарри сердце то бешено колотилось в груди, то падало куда-то в низ живота и поднималось обратно для того лишь, чтобы снова упасть. Он где-то прокололся? Допустил ошибку? Где? Когда? Как? Он ведь… он ведь не делал ничего такого уже очень давно и вовсе пытался отодвинуть ту жизнь и те проблемы дальше, спрятать их за этой, новой жизнью, он хотел этого всей душой, и у него даже получалось… но где, чёрт побери, он ошибся? В голове крутились десятки мыслей, но казалось, что ни одна из них не принадлежит ему.

— Я…

— Ты, Ал. Ты взрослый человек, так веди себя по-взрослому. Либо решай проблемы открыто и не мучай Гарри своим равнодушием и отстранённостью, либо прекрати это ребячество, смирись с тем, что тебя не устраивает, и продолжай жить так, как жил раньше, не пытаясь отыскать в каждой мелочи скрытый смысл.

Скрытый смысл? Что? Мерлин всемогущий, да что происходит?

— И Мерлина ради! — продолжал Геллерт. — Перестань слушать всё, что льёт тебе в уши твой драгоценный братец! Аберфорт та ещё змея, если ты не заметил за все те месяцы, на протяжении которых он так услужливо и, конечно же, не в собственных корыстных целях настраивает тебя против Гарри.

— Настраивает меня против Гарри! — явно возмутившись подобной характеристике брата, Альбус возмущённо всплеснул руками. — И конечно именно потому, что Гарри ему не нравится! Наверное, сейчас я открою тебе огромную тайну, но и к тебе Эбби особой любви не питает.

Геллерт ядовито расхохотался, но его смех оборвался так же внезапно, как и начался.

— О, поверь, я знаю, но если бы он и против меня попытался тебя настроить… — он покачал головой, дав понять, что Аберфорт явно не самоубийца, чтобы идти на такое. — До такого мальчик ещё не дорос.

Они замолчали, а Гарри… одна часть его полагала, что именно эта сцена — воплощение его худшего ночного кошмара, и как же хорошо, что это всего-навсего дурной сон, другая же отчаянно желала проснуться. Тишину разорвал глухой голос Альбуса: