Геллерт спал, улёгшись поверх одеял, и выглядел на удивление невинным, мягким, светлым. Всё это казалось крайне забавным, учитывая, что это был именно Гриндевальд. На открытой дверце шкафа тревожно дремал, тонко посвистывая, феникс. Прокравшись к кровати, Гарри присел и аккуратно устроился под боком Геллерта, уткнувшись носом тому в плечо. Гриндевальд заворочался, перевернулся на бок и обнял Поттера, но не проснулся. Гарри шумно выдохнул, чувствуя небывалую усталость и в то же время душевную пустоту. Разговор с Марком лишил его всяких сил, сказанное и не сказанное не укладывалось в голове, а его последние слова — да что там, все слова Марка — не предвещали ничего хорошего.

«Несмотря ни на что — ни на ваши желания, ни на ваши, может быть, душевные терзания, — вы не должны пытаться что-либо изменить, — Марк пожал плечами. — У вас всё равно ничего не выйдет. Время стабилизирует само себя, а Орден подчистит следы».

Гарри тогда, не совсем осознавая сказанное и припоминая, что в своё время ему по этому поводу говорили Гермиона и Дамблдор, ляпнул:

«А как же всякие временные парадоксы? Или как они называются? А моё здесь присутствие? Оно не является вмешательством Дамблдора в ход времени?»

Марк, иронично усмехнувшись, покачал головой.

«Так забавно, когда люди говорят о том, в чём не смыслят. Временных парадоксов, как вы назвали их, Гарри, не существует. Собственно, ваше присутствие здесь — часть временного потока, а вы — часть истории».

Гарри поморщился — подобная формулировка ему совсем не понравилась.

«Ваш рассказ тоже часть? — язвительно спросил он. — Или вы полагаетесь на то, что время всё поправит?»

Марк склонил голову, так что кудри упали на глаза, не позволяя Гарри увидеть его взгляд, и уклончиво ответил:

«В некотором роде».

И всё это полностью не устраивало Гарри. Не устраивало, что он буквально оказался в ловушке и не мог сделать ровным счётом ничего, чтобы не то что что-либо изменить, но хотя бы выбраться из всего этого. Он чувствовал себя подопытным кроликом, а сами ощущения были далеко не однозначными. С одной стороны, он был рад, что оказался в этой ситуации — здесь, в девятнадцатом веке, вместе с молодыми, амбициозными и ещё такими счастливыми Дамблдором и Гриндевальдом, — но с другой, было слишком много различных «но», забывать о которых он не имел права.

— Ты слишком громко думаешь, — сонно пробурчал Гриндевальд над самым ухом Гарри, заставив его вздрогнуть от неожиданности. — Если не рассказываешь, что происходит, то хотя бы имей совесть не мешать спать.

Гарри закатил глаза и, подумав немного, толкнул Геллерта в бок. Тот хрипло засмеялся и ещё сильнее обнял его, прижав руки к бокам так, что Гарри едва мог пошевелиться и с трудом дышал.

— Всё, теперь ты мой пленник, — выдохнул Гриндевальд, устроив подбородок на плече Гарри. — Не сопротивляйся, или будет хуже.

— Насколько? — фыркнул тот, снова поддавшись искушению испытать судьбу.

— Прикую к прутьям кровати и наложу Силенцио.

Хмыкнув, Геллерт замолчал и больше ничего не говорил: уснул он или притворялся, Гарри не знал, но проверять не стал — непрошеные мысли нагрянули вновь, и он при всём желании не мог от них избавиться. Нужно было срочно решать, что делать, но что делать? Поверить Марку? Это было слишком легко. Не поверить? Сложно — Марк обладал даром убеждать. Проверить правдивость его слов? Это звучало уже более реально. Помимо нахождения хоркруксов Волдеморта во времени Поттера, Марк рассказал и о тех местах и людях, где и у кого они скрывались сейчас. О том, что кольцо и медальон были найдены у Гонтов, Гарри уже знал, дневника и Нагини, конечно, даже и в планах ещё не было, но вот то, что чаша Хаффлпафф была в семье неких Чапменов, а диадема Равенкло — в лесах Албании, было довольно сомнительным утверждением, но и проигнорировать его Гарри не мог себе позволить. Что ему оставалось? Наведаться в Албанию и обшарить каждый акр земли? Смешно. «Не верите? Можете спросить у того, кто там её и оставил, — хмыкнул Марк и пояснил на недоумённый взгляд Поттера: — Серая Дама, Гарри».

Серая Дама… Перед взором сразу же возникла картинка — привидение женщины, грустной и одинокой. Она неторопливо плыла по до боли знакомым коридорам — мимо учебных кабинетов третьего этажа, подражая живому человеку, вверх по лестнице, задумчиво кружила по Астрономической башне… Замок был Хогвартсом, а женщина — Серой Дамой, привидением факультета Равенкло. Гарри моргнул, и наваждение исчезло, начало затуманиваться, будто кто-то нагонял туман в его мысли, но, хоть и с трудом, ему всё же удалось удержать образ.

Осторожно высвободившись из объятий Геллерта, он поднялся и спустился в гостиную. Уснуть бы он всё равно не смог, а подумать было над чем. Гарри слонялся по гостиной из угла в угол, не находя себе места, пока наконец не остановился около комода. Чего только на нём не было! Статуэтки, шкатулки, ваза с вечно не вянущими цветами, бесчисленные бутыльки с чернилами, исписанные пергаменты, свечи, палочки благовоний, пара запонок Гриндевальда — перечислять можно было бесконечно, потому что там копилось всё, что было одновременно и не нужно, и необходимо. От нечего делать Гарри стал поочерёдно выдвигать ящики. Все они были завалены до отказа, поэтому открыть их было не такой уж лёгкой задачей. В первом ящике хранилась память: перешнурованные потрёпанные дневники в кожаных переплётах, стопки пожелтевших писем, которым было явно не меньше десятка лет, и перевязанные лентой фотографии. Поддавшись любопытству, Гарри достал один из дневников и открыл его на первой странице.

«1884, 24 февраля.

Несмотря на то, что дитя ведёт себя довольно спокойно, ходить — и жить — становится всё труднее. Срок подходит. За детьми приглядывает Персиваль, но «приглядывает» — слишком громко сказано. Альбус добрался до шоколада, или, если говорить точнее, шоколад добрался до него. Уж не знаю, сколько съел, но весь покрылся красными зудящими пятнами, да только разве могло это остановить такого ребёнка, как Альбус!.. Персиваль разозлился — едва удалось уберечь ребёнка от наказания.

Аберфорт же злится, что у него проделать то же самое не вышло. Мальчишке два года от роду, а обиды в нём на десятерых взрослых магов…»

Запись оборвалась, а следующая была датирована тремя неделями спустя — что-то про забывчивость и детские болезни. Гарри захлопнул дневник. Его губы растянулись в улыбке от мыслей, что маленький Альбус был ещё более милым, чем тот, которого он знал (хотя, казалось, куда же милее?), но улыбка эта тут же погасла. Персиваль Дамблдор, исходя из тех крупиц информации, что Гарри знал, не был терпеливым и терпимым человеком. Наказать ребёнка за то, что тот объелся шоколадом? Мерлин, что за абсурд! Кто так поступает?

С каждой минутой праведный гнев разгорался в душе Гарри всё сильнее и сильнее. Сердито встряхнув головой, он собрался было вернуть дневник матери Ала на место, но остановился. Его внимание привлёк один из листов, неаккуратно торчавший и выбивавшийся из переплёта. Снова не сумев совладать с искушением, Гарри раскрыл дневник на той странице. То был небольшой рисунок углём: пара пухлощёких детей, похожих как две капли воды друг на друга, правда, один был чуть старше. Подпись гласила: «Альбус и Аберфорт, сентябрь, 1884». Вскинув брови, Гарри внимательнее вгляделся в нарисованные лица, с удивлением узнавая черты. Возможно, он всё это себе внушил, но братья Дамблдоры нисколько не изменились за все эти годы.

Ещё немного полюбовавшись, Гарри положил дневник на место и, достав фотографии, устроился на диване, подогнув под себя ноги. Он уже давно забыл об их существовании, хотя когда-то это новое увлечение Ала, с лёгкой руки поданное Гриндевальдом, доводило его до нервного тика. Гарри улыбнулся воспоминаниям. Потянув за ленту, он принялся одну за другой перебирать фотографии. По большей части на них был Альбус, на некоторых — Геллерт. Была среди них и та фотография, которую некогда вместе с фотоаппаратом прислал Гриндевальд — самая первая, где он хмурится, а потом улыбается — очаровательно, словно невинный ангелок. Тогда Гарри и подумать не мог, кем он был… и к чему всё это в итоге приведёт. Он неторопливо перебирал фотокарточки, водя пальцами по живым изображениям. Было среди них фото, которое заставило Гарри на мгновение задержать дыхание и долго вглядываться, — поцелуй Ала и Геллерта, слишком горячий и слишком будоражащий кровь. Мерлиновы подштанники, как до такого вообще можно было додуматься? Чёртовы дьяволы! С трудом заставив себя перевести взгляд на следующую фотографию, Поттер обнаружил на ней самого себя. И на следующей, и ещё на нескольких кряду. Одна из них заставила его покраснеть. Он чувствовал, как горят его щёки и как клетку за клеткой его тела охватывает стыд. Он помнил момент, когда она была сделана: это было за несколько часов до выпускного бала. Ал тогда долго уговаривал его надеть что-то «приличное» — а на взгляд Поттера, невероятно старомодное, — но тот ни в какую не соглашался. Конечно, простой отказ Дамблдор принять не мог, и Гарри пришлось сбежать от него в душевую. По возвращении его ожидал ошеломлённый Ал — ну, теперь-то ясно, чем он был так взбудоражен: на Гарри, конечно, была одежда, но от неё, намокшей и прилипшей к телу, не было никакого проку. Гарри на фотографии закатил глаза, но всё-таки улыбнулся, — и ослепляющая вспышка камеры.