— Ал, можно выдохнуть, я не так уж и плох, — горько усмехаясь и комкая в руке пергамент, он обернулся к Дамблдору, который стоял неподвижно, уставившись в свой пергамент и, кажется, глядя в одну точку. — Ал?

— Ты только посмотри на него! — вместо него ответил раздражённый Геллерт. — Одиннадцать «Превосходно» и одно «Выше ожидаемого», а он раскис! Ал, — он снова повернулся к Дамблдору. Приподняв его голову за подбородок, заставляя таким образом заглянуть ему в глаза, Гриндевальд уже спокойнее заговорил: — Перестань заниматься самоуничижением. Ты гений, Ал, ясно? Гений. Жалкая оценка по Нумерологии ничего не значит, к тому же «Выше ожидаемого» — прекрасный результат, тогда как многие дегенераты получили «Тролль».

Альбус криво усмехнулся.

— Ну спасибо, любимый, за сравнение.

— Перестань, ты же не хочешь, чтобы я злился, — в ответ на такое Альбус лишь приподнял бровь. — Ладно. Хорошо, — Геллерт стиснул зубы. — Ты же не хочешь испортить наверняка прекрасный вкус торта мрачным настроением.

На этот раз Дамблдор засмеялся.

— Ты прав, — сильно обняв Гриндевальда за шею, он горячо зашептал ему на ухо: — Спасибо, Лер. Что бы я без тебя делал.

— Вероятно, заедал бы такое горе тортом, а то и двумя, — съязвил тот, теснее прижимая его к себе.

— Вероятно, — эхом отозвался Альбус.

Гарри чувствовал себя лишним. Уже в который раз сказка рассыпалась разноцветными острыми осколками, впивавшимися в кожу, оставляя его наедине с реальностью. Вот он, их мир, гармоничный, целый, один мир на двоих, где он определённо был лишним. Ох, Мерлин, ну зачем он остался в прошлый раз? И в позапрошлый? И во все предыдущие разы? Зачем он раз за разом по доброй воле душил себя и свои чувства, потому что было так правильно — по крайней мере, в его мазохистском представлении и видении мира? Гарри опустил взгляд в пол, предпочитая рассматривать паркет, чем лицезреть это. Глаза жгло, но не настолько, чтобы признать, что ему было больно это видеть и стоять при этом отдельно. Это было правильно, да, так и должно было быть, с чего бы ему страдать.

— Гарри, — слегка надтреснутый голос Ала разбил повисшую тягучую тишину. — Ты что-то говорил.

Поттер несколько раз моргнул, прогоняя эту резь в глазах, и поднял голову, растянув губы в болезненной улыбке.

— Нет, ничего. Это не имеет значения, не обращай внимания.

— Что? — Дамблдор обеспокоенно нахмурился. — Ох, Гарри, мой милый, глупый Гарри.

Гарри с долей горечи усмехнулся.

— Ну спасибо, Ал, — голос, этот чёртов предатель, дрогнул, заставив щёки адски гореть от нахлынувшего чувства стыда.

— Иди сюда, иди к нам, Гарри, — мягко позвал Альбус, протянув к нему руку.

Гарри не собирался снова проявлять слабость, он должен был быть непреклонным и независимым, сильным и хладнокровным, но радость, счастье, надежда, желание быть нужным, любимым и оберегаемым в очередной раз взяли своё. Он проклинал себя, мысленно сравнивая с тринадцатилетней влюблённой девчонкой, волочившейся за популярным квиддичным игроком (или одной из тех девиц, что в своё время преследовали его самого), но ничего не мог с собой поделать. Ноги, не слушаясь, сами направились к Дамблдору и Гриндевальду, руки собственнически обвили их, да так, что расцеплять эти объятия пришлось бы приложив огромные усилия, а голова спокойно и так уютно пристроилась на плече у Ала, что всё было до боли гармоничным. Даже мыслей типа «о Мерлин, что я делаю, зачем я обнимаю Геллерта Гриндевальда, он же меня ночью подушкой за это придушит» не возникало. А уж когда Геллерт обнял его в ответ, на удивление мягко поглаживая ледяными пальцами шею, все зачатки сомнений испарились.

Неужели он мог думать, что что-то, помимо этого, было правильным? Что за вздор! Правильно было вот так — без ругани и скандалов, рядом с Алом и — да, чёрт побери — Геллертом. Правильно было сейчас. Остальное не имело значения.

*

Остальное имело значение. Очень многое имело значение, помимо его детских мечтаний о любящей семье. Друзья, война, хоркруксы, битва с Волдемортом… что там ещё было в списке?

Гарри прислонился лбом к холодному стеклу. Ночь была безлунной, и от этого звёзды казались ещё ярче. Россыпь белых искр на чёрном фоне. Каждая — его невыполненный долг. Слишком многое скрывалось за тем «но». Обязанность, честь, пророчество. Возможно, смерть, ну да мелочи, что там. Наследство, прощение и прощание, снитч. Сплошные загадки. Неприглядное будущее-настоящее, забиравшееся иглами под кожу. Тоска, горькая, но уже тупая и совсем не ранившая. Одряхлевшая и обветшавшая, подпитываемая скорее воспоминаниями, чем реальными чувствами.

Он не хотел возвращаться в своё время, не хотел снова быть одиноким и нежеланным, вечно всем что-то должным и гонимым пробиравшими до костей ветрами. Он не хотел возвращаться… куда? Домой? Даже язык больше не поворачивался назвать то место домом. У него там никогда не было дома, никогда и не будет, если он вернётся.

Если вернётся. Теперь мысль об этом не радовала, совсем даже наоборот.

Что делать? Что делать с этим «но»? Что он вообще мог сделать, чёрт побери? Ведь он пытался, на самом деле пытался. Даже Альбус пытался — и ничего. Всё было тщетно и бессмысленно, глупые романы, бессонные ночи и душевная близость. Ладно, не всё, естественно, но по большей части.

Целый год прошёл. Целый год в девятнадцатом веке, кто бы мог подумать. Целый чудесный год, по странности не уступавший ни одному из предыдущих в его жизни, целый год, полный — хоть раз за всё время его существования! — радости и счастья. Да будь он проклят, этот мир, слишком много требовал для своего спасения. Слишком много — жизнь одного-единственного Гарри Поттера. Слишком много. С каких пор его жизнь стала хоть что-то стоить?

— Эй, Эванс.

Гарри обернулся. Гриндевальд, какая неожиданность.

— Ал начинает волноваться.

«Ал, — горько думал Поттер. — Милый, милый Ал, постоянно переживает и волнуется за меня, словно я фарфоровая статуэтка, такая хрупкая, что даже за водой один сходить не в состоянии». «Ага, — некстати вмешался внутренний голос, которого он не слышал уже довольно долгое время. — Однажды ты вон, в туалет пошёл, а вернулся перепачканный кровью василиска, а ещё один раз…» Усилием воли Поттер заставил его замолчать.

— Просто он любит тебя.

Геллерт оказался пугающе близко за такой короткий промежуток времени. Гарри испуганно взглянул на него, пытаясь за считанные мгновения вспомнить всё, чему его учил Снейп на уроках Окклюменции, и выстраивая некое жалкое подобие ментальных щитов. Гриндевальд тихо рассмеялся, хотя взгляд его оставался серьёзным.

— Я не читал твои мысли, — глухо обронил он. — Просто это естественно.

— Что? — всё ещё несколько подозрительно спросил Поттер.

— Я же тоже иногда бываю на твоём месте, вообрази. Конечно, я не так неуклюж и хлипок… ну да сейчас не об этом.

Он подошёл совсем близко, так что Гарри мог чувствовать тепло его дыхания. Целое мгновение, растянутое в вечность, Геллерт что-то пытался найти в его взгляде, выражении лица, скованных от усталости и напряжения движениях, но, видимо, так и не смог.

— Что тебя беспокоит, Гарри? — напрямую спросил он.

Поттер криво усмехнулся, и Гриндевальд, словно разбитое зеркало, отразил эту усмешку, перенятую у него.

— Я не вижу своего будущего.

— Ты не одинок в этом, полагаю, — Геллерт выгнул бровь. — Помнишь, о чём мы говорили днём? Судьбы нет, и мы сами строим свою жизнь. Так построй своё будущее, зачем тебе его видеть и уж тем более ждать или надеяться, что оно когда-нибудь наступит?

Гарри передёрнул плечами.

— Проблема как раз в том, что раньше я знал, что меня ждёт, — он нахмурился. Объяснение без посвящения в подробности было подобно описанию слепому цветов. — А сейчас я мало того, что запутался, так и не могу ни на что повлиять.

— Решения находятся, не всегда сразу, но всё же, — после недолгой паузы ответил Геллерт. Гарри показалось, что сделал он это скорее для того, чтобы последнее слово осталось за ним. После минутного молчания он продолжил: — Но всё же тебя это продолжает беспокоить.