Из того, чему Егорыч стал живым свидетелем, он тогда выделил главное. Прежде всего то, что Славик своих японцев возлюбил, как детей малых. Чуть ли ни на руках носил. Да и они в нем души не чаяли, только и слышно: «Слава-сан, Слава-сан»…

– Один по-русски, – продолжал мой собеседник, – немного кумекал, так он рассказывал, что Славка быстрее всех разобрался с японской «машинкой» и даже подсказал, как получше защитить от пыли передаточные механизмы. У нас чеки огромные, пылища столбом, но японцы своим шофером восторгались и были убеждены, что автобус, на котором он их возил, «Славик-сан» сделал сам. «Дед» опровергать не стал, посчитав, что догматичный японский ум сроду бы не понял, что автобусы в СССР делают в том числе и в системе Министерства культуры, где они от самодельных мало чем отличаются.

После той командировки в жизни Егорыча тоже произошли изменения – он перешел на работу во ВНИИ риса. Как часто бывает, помог случай. Однажды на полевой машинный двор заруливает белая, вся в никеле, фасонистая «Волга-24». За рулем моложавый подтянутый мужчина, явно не колхозного вида. Правда, дорогой кремовый костюм оттеняет сильно загорелое лицо, прикрытое темными заграничными очками.

– Хлопцы! – подходит к механизаторам с радушной улыбкой, – че-то машинка дергается, не посмотрите?..

Хлопцы сразу «кажут» на Егорыча, который перед выходом в поле тестировал комбайновые бункеры, чтобы (Боже упаси!) не было утечек зерна.

– Вон у нас дока. Егорыч! – зовут его, – иди, помоги человеку…

Тот подошел, попросил завести мотор. Все как в культовом рязановском фильме «Берегись автомобиля»: «Посмотрим, пощупаем, понюхаем». Через полминуты диагноз поставлен:

– У Вас, уважаемый, скорее всего карбюратор засорился. Откройте капот…

А еще через десяток минут машина послушно завелась и работала ровно и тихо, без всяких сбоев и дерганий.

– Надо бы еще воздушный фильтр поменять, – посоветовал Егорыч «франту» (так он окрестил про себя водителя «Волги»). Тут на дорогах очень высокая запыленность, особенно летом, поэтому карбюратор не справляется.

– Сколько я Вам должен? – спросил благодарный «франт», пытаясь вынуть кошелек.

– Да что Вы! – искренне удивился Егорыч. – Бог с Вами, какие деньги? Езжайте спокойно, и вообще, не стоит благодарности.

– Как вас зовут? – вдруг спросил «франт».

– Иннокентий Егорович, фамилия Батура, механик бригадного гаража. Прикомандирован на время жатвы из Усть-Лабинского района, – решил вот так развернуто представиться бывший танкист Кантимировской дивизии. Когда снимал майку, то блистал «тридцатьчетверкой», вытатуированной в полгруди.

– Грехи молодости! – объяснял обычно, но военным прошлым гордился. Еще бы, кантимировец!..

– А я директор Всесоюзного научно-исследовательского института риса, Алешин Евгений Павлович. Располагаемся тут неподалеку, в поселке Белозерном. Знаете такой?

– Ну, конечно! – подтвердил Егорыч.

– Хочу вам сделать предложение – перейти ко мне в институт…

– В качестве кого? – опешил Егорыч.

– Для начала механиком, а впоследствии, думаю, завгаром. К Новому году наш Пал Палыч уходит на пенсию, вам карты в руки. Предприятие большое, развернуться есть где…

– Как-то неожиданно все это… – протянул Егорыч. – Надо подумать…

– Подумайте! – согласился Алешин. – Вот моя визитка. В любом случае жду звонка, а заодно и проверю качество ремонта, – хлопнув дверцей, лихо развернулся и, газанув, уехал, оставив дымный след.

– Эх! – с сожалением махнул рукой Егорыч. – Надо было бы ему подсказать, чтобы поршневые кольца поменял. Поизносились…

Мы с Егорычем одногодки, более того, родились в один и тот же день – 11 мая. Значит оба Тельцы, со всеми плюсами и минусами. Лично я не очень верю во все эти чудные приметы, но что-то такое этакое есть. Особенно когда речь идет о людях, что знаешь с молодости. Их Тельцы помнят и хорошо относятся всю жизнь.

Последние годы мы встречались нечасто, но когда автомобильная нужда брала за горло, я обязательно искал Егорыча. Он мог с абсолютной точностью определить причины любой неисправности. Долгое время, работая у Алешина, слыл нужным и даже близким ему человеком, и когда Евгений Павлович был вынужден уйти с должности, ушел и Егорыч…

Но для многих из нас все привычное и, казалось, такое прочное, рухнуло в одночасье. В ночь на 26 апреля 1986 года…

– Рано утром позвонили прямо домой из военкомата, – рассказывал Батура как-то при встрече, – попросили срочно явиться с паспортом. Там же вручили повестку, а через два часа я был в Динской, на сборном пункте. Туда уже жена привезла кружку-ложку, смену белья, пирожки какие-то. Никто ничего не знал. По крайней мере, ничего толком не говорили: «Куда, зачем?» Слух прошел, что, якобы по распоряжению министра обороны начинаются масштабные учения запасников.

– Что-то случилось? – спрашиваю шапошного знакомца в погонах. Месяц назад помпу ему на «шестерке» менял…

– Честно говоря, толком не знаю, но скорее всего поедете на Украину, на ликвидацию какой-то большой аварии, – отвечает почему-то шепотом. Ба-а! Одна радость – в толпе призывников вижу Славика. Его подняли тоже чуть ли не из постели. Обнялись, как родные…

Егорыча выручил Алешин, к той поре уже довольно масштабная для Кубани фигура: академик, народный депутат СССР, лауреат Государственной премии. Часто с самим Медуновым дружески общается, по телевизору выступает, фотографии в газетах печатают, статьи. Во всех президиумах представлен…

– Откровенно говоря, он тоже не ведал о масштабах случившегося, – продолжал вспоминать Егорыч. – Просто не хотел лишаться нужного человека, на котором много чего завязано. Позвонил кому надо, нажал на кнопки, и меня в Батайске с эшелона сняли, уже на подъезде к Ростову. Там обмундировывали, формировали в роты, батальоны. А Славик поехал дальше… Долго с подножки вагона махал мне рукой, даже прослезился при расставании, – Егорыч помолчал, а потом, достав платок, стал сдержанно сморкаться. В конце концов, признался, – я, Володя, по сию пору не могу прийти в себя…

Вот так заключил свой рассказ бывший гвардии старшина танковой роты Кантимировской орденов Ленина Краснознаменной 4-й гвардейской дивизии, на все трудные вопросы всегда отвечавший одинаково лаконично:

– Броня крепка и танки наши быстры!..

Славик из Чернобыля не вернулся. Он был в числе ликвидаторов, когда толком еще никто и ничего не ведал. Самое главное, не знали о степени реальной опасности, вырвавшейся на волю из разверзнутого пылающего ядерным огнем реактора. Он, как всегда, шоферил, подвозил людей к месту аварии. Его могучее тело, созданное природой на большие дела и долгую жизнь, буквально притягивало невидимые, неслышные, неосязаемые, ничем не пахнущие потоки «альфа, бета и гамма» излучений, пронзающих каждую частицу его плоти, каждую капельку крови.

Когда его, обездвиженного, обернутого свинцовой противохимической простыней, грузили в санитарный вертолет, дозиметр беззвучно вопил от отчаяния…

– Умер уже в Киеве, куда первых бедолаг свозили десятками, – заключил свой печальный рассказ Егорыч, тиская смятый носовой платок.

Из четырех мужиков нашего ГСК, что призвали в Чернобыль, последний ушел из жизни года через три. Болел долго и мучительно. Жена, вся в черном, иногда приходила в гараж, что-то там брала, но выйдя наружу, прерывисто и бессвязно рассказывала, рассказывала, как ей до беспамятства тяжко, слезы горючие вытирала. Однажды принесла и показала серебряный крест на нарядной малинового цвета колодочке. Орден, которым удостоили ее Георгия, назывался «Мужества».

– Все, что осталось от мужа, – промолвила и, прислонившись лбом к поцарапанной железной двери, за которой ее Жорке было так хорошо, молчала долго-долго.

К той поре наши посиделки уже прекратились. Да и судачить было не о чем. И так все было ясно…

Рушилось тогда многое, и рушили его мы сами, вот этими собственными руками. То, что дело сильно «пахнет керосином», лично мне стало понятно, когда возле ступеней крайкома партии вспыхнул так называемый «бабий бунт».