В первый же месяц его губернаторства, будучи руководителем ГТРК «Кубань», я летал с ним в качестве обычного репортера. Это была его идея – запечатлеть в документальном фильме реальное состояние дел в «жемчужине России», опрокинутой в состояние тонущего корабля, получившего гибельную торпеду в самое уязвимое место, ее сердце – кубанскую станицу.
К этому месту я бы припомнил, как в шестидесятые годы знаменитый газетный «киллер» Юрий Черниченко, по команде свыше, в полном смысле размазал по страницам газеты «Советская Россия» (орган ЦК КПСС) первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС Георгия Воробьева. Статью назвал весьма симптоматично – «По кораблю ли плавание?» Имея в виду, что «капитаном» одного из самых могущественных советских «кораблей» – Краснодарского края, Воробьев был никудышным.
Это была явно заказная несправедливость, ибо накануне Кубань «за успехи в социалистическом соревновании и выдающиеся достижения в сельском хозяйстве» была удостоена ордена Ленина. Но кому это сейчас интересно, поскольку у власти уже Брежнев, и он знал, что Воробьев проявил нерешительность, не поддержав его заговор против Хрущева. И «корабль», где Георгий Иванович капитанствовал несколько лет, тут же стал плохим…
Но к этому надо добавить, что тот же Черниченко, который в горбачевскую перестройку вошел в еще большую известность совершенно безудержной демагогией и даже организовал собственную так называемую «Крестьянскую партию» (хотя крестьянином был только в бреду), гибель всей «советской агрофлотилии» воспринял как закономерный крах всей колхозно-совхозной системы. Он и коммунистом-то был до тех пор, пока ему было выгодно. Таких тогда оказалось полным-полно, в том числе и в Краснодарском крайисполкоме, где я лет пятнадцать служил на небольшой должности.
– Сукин сын, вот он кто! – гневно утверждал Кондрат. – Я ведь ему наш фильм «Времена года», демонстрирующий весь масштаб рукотворного развала самого могучего в стране сельхозпроизводства и вызывавший у нормальных людей крайнее потрясение, показывал. Что ты думаешь, он пожал плечами и изрек, что это исторически оправданная неизбежность… Ну, не мерзавец ли? Народ, который прошел через страшные испытания и опустошающие голодухи, хотя и догадывался, что дела на Кубани неладны, но чтобы до такой степени? А он видите ли: «Историческая неизбежность»!
– Дай Бог, чтобы на сей раз ничто или никто не помешал! – сдержанно и как-то очень по-крестьянски (а он был по роду и сути подлинным селянином) молвил губернатор. Было видно, что хоть немного, но сердце успокаивалось.
Путь в Крыловскую из Краснодара не близок, говорим о разном, в том числе затрагиваем еще недавно крамольное. Горбачева, например. Когда Николай Игнатович слышал это имя, тут же начинал клокотать, считая, что «Горбатый» – главный виновник всех наших бед.
– Конечно он! – безапелляционно восклицает «Батька». – Помнишь, – и, резко повернувшись, спрашивает, – «бабий бунт»? Вот тогда я уже понял, что это только начало, – но вдруг рассмеявшись, добавил, – меня даже в заложники взяли…
– Как?! – воскликнул я.
– Очень просто… Получилось, что в это время на «хозяйстве» остался один Азаров. Он звонил в Москву, чтобы хотя бы приостановить мобилизацию резервистов. Когда к крайкому я подтянулся, то площадь уже гудела, что твой майдан. Вот тогда, – Кондратенко поднял палец и как-то особенно этим жестом подчеркнул что-то глубинное, – я воочию рассмотрел, как из-за спин безумствующих баб выходят уже совсем иные типы. И даже не типы, а просто вражеские морды… Вдвоем с Азаровым пытаемся вести переговоры с Москвой, и, когда ему потребовалось уйти, мне мягко, но вполне очевидно сказали, что я останусь до тех пор, пока не появятся результаты «народного протеста» – «Конечно, мы вам верим, но все равно не отпустим!» Так и просидел, пока Азаров снова не появился…
– В то время, – Кондратенко непривычно оживился, – у меня вообще начинался любопытный период жизни. Я ведь происхождением из казачьего рода, где если и обращались к народной мудрости, то нередко: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся…» Отца практически не помню, он пропал в Крыму во время гибельных красноармейских десантов сорок второго года, мать всю жизнь в колхозе. Это она меня, молодого да звонкоголосого, накачивала подобными сентенциями. А я уже в гору иду – район возглавляю. 1 мая и 7 ноября на трибуне, здравицы в честь праздников через микрофон выкрикиваю. Приеду, бывало, после демонстрации в родную пластуновскую хату, где каждый уголок знаком, энергичный, полный сил, размашистый такой. А мама, только вдвоем остаемся, погладит меня по голове и говорит тихо-тихо:
– Ты, Коленька, поосторожнее будь!
– Чего так! – удивляюсь, – сейчас-то кого бояться? Посмотри, какие дела разворачиваются! – имея в виду, конечно, успехи нашего Динского района. А она потихоньку, прямо в ухо шепчет:
– Э-э, милый! От тюрьмы да от сумы не зарекайся…
– А я, неразумный, хохочу весело… Да кто бы мне тогда сказал, что наступят времена и против меня, руководителя огромного края, легко и просто возбудят уголовное дело, да еще за измену Родине? Дикость какая-то!
Ведь так стало… И возбудили, и в прокуратуру ходил, пытался выяснить у следователя: «Какой родине я изменил? Та, которая была или та, которая явилась ей на смену. И когда это я был членом ГКЧП, если о нем, как и все, узнал по радио?»
– Так вот еще в январе 1990 года, за полтора года до того самого ГКЧП, стал понимать, – продолжает «Батька», – что наступает время, когда власть в стране представляют никчемные люди, не способные реагировать даже на спонтанные всплески народного гнева, как тот «бабий бунт». Ни понять, ни оценить причины этого события, ни предложить народу ничего, кроме своей собственной растерянности. Неужели было неясно, что самый простой путь разжечь междоусобицу, особенно у нас, на Кавказе, где вся история пропитана кровью – это пытаться разрешить обиды двухсотлетней давности?..
Кондрат уже кипел неподдельным негодованием:
– Вижу, как абсолютно беспомощный, мало что понимающий Полозков, (он таки появился), покорно выполняет все понукания наглеющей толпы, послушно ходит с теми женщинами куда-то опять звонить, кого-то униженно просить. Зато у микрофона, перед телекамерами (активисты бунта заставили, ведь все это безобразие транслировать на край) уже появились люди, которые не только поняли, но и хорошо знают, как вести себя в подобных случаях. И призывы откровенно антисоветские зазвучали. Глядишь, вот-вот «к топору» начнут звать… Кто тогда мог предполагать, к чему дело клонится?.. А через год и мне в изменниках Родины пришлось побывать!
Николай Игнатович вдруг весело всплеснул руками, словно давным-давно, в какой-то другой жизни с ним произошел случай из комедии несуразных положений. А прошло всего лишь лет пять…
– Да-а! – мысленно протянул я. – Это сейчас вы такой благодушный, а тогда, когда (да заодно и мне, руководителю краевого радио) стали предъявлять обвинение в пособничестве ГКЧП и грозить уголовным преследованием, было совсем не до смеха. Упоенные успехом победители ГКЧП «ведьм» бросились искать с первых минут. Я запомнил это на всю жизнь.
Трагически гибнет Зоя Боровикова, глава знаменитого Курганинского района, где снимались «Кубанские казаки»; Дьяконов показательно передвигается в бронежилете, во всех кабинетах его ставленники, типажи, словно ожившие персонажи фильмов Михаила Рома об октябрьском вооруженном восстании. Только там большевики в коже, а тут вообще непонятно кто и непонятно в чем? Особо безумствуют вузовские преподаватели, в мгновение ока превратившиеся в непоколебимых демократов, объявив себя просвещенными светочами новой эпохи.
Кабинет председателя крайсовета занимает доцент университета, археолог по профессии, солидный такой мужчина средних лет в больших роговых очках под широким лобным пространством. Че он там будет копать, неизвестно? Но некоторые из «вчерашних», особенно «партейных дам», уже спешат объявить археолога «обостренной совестью эпохи» и заверяют его в верности новым идеалам. Ни больше, ни меньше!.. А ведь еще вчера то же самое говорили Полозкову. Чудны дела твои, Господи!
