Неужели уже тогда существовал план выступления верных Маршалу отрядов, от которого он сам в последний момент отказался? Похоже, что такая гипотеза находит подтверждение в информации, содержавшейся в секретном донесении полковника Пашкевича начальнику Генерального штаба, датированном 23 ноября 1925 года: Докладываю, что 13 ноября с. г. (за два дня до демонстрации в Сулеювеке. — Авт.) у меня был полковник Генерального штаба Венява-Длугошовский и в беседе со мной начал крайне резко критиковать всю деятельность военного министра генерала Сикорского. Хотя полковник Венява-Д. не оговорил доверительность беседы, я считаю ее частной. Но так как с аналогичной критикой полковник В. обращался и к другим офицерам и в прессе появились почти идентичные нападки на пана министра Сикорского, считаю эту акцию полковника В. спланированной ради устрашения и дезориентации ряда офицеров, тем более что это происходило в тот момент, когда эмоциональное возбуждение было сильным, — во время кризиса кабинета министров. Поэтому я считаю своим долгом доложить об этом пану генералу. <…>
Спустя несколько дней, в 3 часа в ночь с 15 на 16 ноября (я спал в своей квартире) (сразу же после демонстрации. — Авт.) ко мне прибыл полковник С. Г. Абрахам и, говоря о том, что с паном генералом Сикорским «покончено» раз и навсегда, потребовал от меня ясного ответа: перехожу ли я на «их» сторону. Я спросил, что сие означает? Полковник Абрахам ответил: 1) пан Маршал Пилсудский завтра-послезавтра возьмет власть в свои руки. 2) Весь варшавский гарнизон перешел на сторону пана Маршала Пилсудского. 3) С президентом они считаться не будут. Я на это ответил кратко: я солдат и всегда останусь верен присяге и прикажу поступить так своим подчиненным. Должен отметить, что после ночного визита ко мне полковник Абрахам нанес такие же визиты другим офицерам».
Неизвестно, какова же причина того, что Маршал в последний момент остановил операцию. Может, его застала врасплох та поспешность, с которой Сейм сформировал новый коалиционный кабинет во главе с Александром Скшиньским?
А может, слишком много ночных бесед закончилось с тем же результатом, что и с полковником Пашкевичем, и он не решился идти на риск конфронтации, не будучи до конца уверен в лояльности варшавского гарнизона? Ноябрьские события должны были открыть ему глаза на то, сколь необходима интенсивная заговорщицкая подготовка в армии. Раз уже он решился вести дело к перевороту, а в этом исходя из процитированных документов сомневаться не приходится, то элементарным ходом становился расчет соотношения сил своих и противника. О том, что такие действия должны предшествовать схватке, знает каждый командир любого уровня.
Поэтому ошибаются те авторы, которые утверждают, что к моменту переворота в армии не было конспиративной пилсудчиковской организации. Иначе поведение Маршала должно было соответствовать образу дилетанта, создававшемуся в эндековских пасквилях. Ведь не случайно то длинное и мало «боевое» выступление в Сулеювеке закончилось призывом: «Благодарю вас, господа, за память обо мне, и я прошу о том, чтобы вы никогда не теряли связи между собой (подчеркнуто нами. — Авт.), чтобы защитить наше служение на благо Родины». Публично он большего сказать не мог. Какие же инструкции выдал тайно, неизвестно.
В целом трудно отыскать более точные данные о заговоре, потому что в таких ситуациях всегда стараются тщательно затереть следы. Это было также тесно связано с шагами по созданию очередного мифа о Маршале. После мая 1926 года утверждалось, что выступление Маршала и верных ему войск стало спонтанной реакцией на негативные явления, все шире распространявшиеся тогда в Речи Посполитой. Признаваться же в том, что подготовка к выведению войск на улицу велась давно, пилсудчики вовсе не собирались. Даже в воспоминаниях, когда обнародование правды не имело уже большого политического значения.
Итак, заговор существовал, причем при этом специфические черты легионерской среды придавали ему исключительный характер. Подчиненные Коменданта еще со времен службы в I бригаде по-своему понимали принципы послушания. Доверяли исключительно своим командирам. К австрийским офицерам, как правило, стоявшим выше в служебной иерархии, относились просто с презрением. Не относились также серьезно к присяге, если она не была санкционирована Пилсудским. В результате I бригада все более приобретала черты личной гвардии вождя.
Это «своеобразие» в отношениях подчинения по службе, признание только собственных авторитетов при имитации послушания командирам, которые не принадлежали к пилсудчиковской группировке, была перенесена легионерами и в собственно польскую армию. Многие из них в возрожденном войске очутились под командованием офицеров, которые пришли из вооруженных сил государств — захватчиков Польши. Имели место и такие случаи, когда они служили под командованием тех, кто во время первой мировой войны не скрывал враждебного отношения к легионам, а позже и неприязни к бывшим легионерам. Подпитывавшаяся силой давней привычки к нынешними антипатиями, разделившими армию, продолжала жить старая схема мышления, повелевающая со всей серьезностью слушаться только лиц, с которыми поддерживались доверительные связи. Чувство опасности, вызванное отстранением Маршала из армии, только упрочило этот процесс. А факт перехода вождя в оппозицию придавал этой психологической зависимости сходство с настроениями I бригады повиноваться исключительно Пилсудскому.
При таком положении не было необходимости создавать формальную конспиративную структуру с четко определенным членством в ней, приведением к присяге новых членов, со ступенями организационного подчинения. Так понимаемый заговор скорее всего создан не был, хотя нельзя забывать, что некоторые мемуаристы, причем пилсудчики, указывают, что до майского переворота просуществовали такие старые конспиративные структуры военных лет, как организованный в 1916 году В. Славеком «Союз W» и сформировавшаяся уже после ареста Бригадира «Организация А»[125].
В среде легионеров чаще всего было достаточно краткого разговора, чтобы сориентироваться, как данный офицер поведет себя в момент испытаний. Однако такой разговор означал также информацию о намерении Маршала покуситься на власть, а это было не чем иным, как первой ступенью посвящения в конспиративную деятельность. Людей, не связанных с легионами, необходимо было убеждать дольше и связывать затем словом о сохранении доверительности. В таких случаях посвящение в заговор наверняка приобретало более формализованный характер.
Наступили месяцы подготовки переворота. В этом аспекте следует рассматривать борьбу самого Маршала за назначение на должность военного министра преданного ему человека. Одновременно с укреплением своих позиций в армии он стремился сколотить коалицию, которая должна была расширить политическую и социальную базу переворота. Его люди готовили почву в левых партиях, что, впрочем, особого труда не представляло, принимая во внимание давние связи этих группировок с Начальником государства. Они предприняли также переговоры и по другую сторону общественной баррикады, с недоверием относившимся к Пилсудскому консервативными кругами. Характерно, что к этим переговорам подключился сам вождь. Как следует из одной из записей в дневнике Юлиуша Здановского, Маршал пригласил видного консерватора Александра Мейштовича[126] и предложил ему «программу, которая предусматривала прекращение аграрной реформы, разгон Сейма и т. п., спросив, может ли он рассчитывать на поддержку помещиков. Мейштович воспринял это как зондаж».
Таким образом, Маршал давал явные обещания правым кругам. По адресу же левых он делал жесты, рассчитанные на пропагандистский успех, изображал из себя демократа. Он демонстративно отказался в 1923 году от маршальского жалованья, предназначив его на благотворительные цели, содержа семью за счет гонораров от писательского труда. Как правило, появлялся на публике в старой куртке стрелка. По железной дороге путешествовал вторым классом. Это приносило необходимый эффект. «В нынешней Польше, — писала орган Польской социалистической партии газета «Роботник», — где люди идут на крупные сделки с совестью, судорожно вцепившись за уплывающее министерское кресло, этот гордый, но столь же скромный, простой человек, равнодушный к титулам и почестям, должен импонировать, должен пробуждать симпатию и доверие».
