– О, сеньор Этторе, давайте без вульгарной патетики, – предложил с насмешкой рассчитавший все наперед Даль, сопроводив фразу карикатурным размашистым типично итальянским жестом. – Господин Гривас, который поддерживает мою точку зрения, пребывает сейчас в самом сильном из находящихся здесь тел. Похоже, этот мужчина был каким-то борцом или просто отличным грузчиком. В любом случае ему хватит одного точного удара, чтобы отправить в нокаут вашу щуплую фигурку, да и оружие, – громила играючи достал из прикрытых плащом ножен внушительный меч, – есть только у него, так что не стоит поддаваться эмоциям.

У вас есть, скажем, десять минут (часов здесь нет, но у нас с вами прекрасное врожденное чувство времени, не правда ли?), чтобы принять решение и сообщить мне о нем. После чего Вера сможет совершить переход и назовет моим помощникам имена тех, кто проявил благоразумие в столь важном, но довольно простом выборе.

Вера Раевская-Даль, с прямой, как мачта, спиной и отчаянно сцепленными в замок руками, не веря своим глазам и ушам, смотрела на мужа, но эмоциями она владела прекрасно, и никогда не показала бы прилюдно свой испуг и неуверенность: не взметнулись удивленно насурьмленные брови стронгильской госпожи, не дрогнули уголки ярко-красных напомаженных хной губ, сохраняя искусную маску спокойствия даже на чужом лице.

Только глубокие искристо-серые глаза, по странному совпадению такие же, какими она смотрела каждый день в зеркало там, в своей уютной реальности, где у нее был любящий муж и двое прекрасных детей, будто бы потемнели, как схватившееся льдом горное озеро.

Что ж, она давно сделала свой выбор, вопреки всему, что говорили про Виктора эти бездарные завистники младшие магистры и даже её собственный отец, чье место она заняла в Совете всего несколько месяцев назад. Семья – прежде всего, и отступать уже поздно. Легкий, еле заметный кивок головы – заодно с мужем, всегда, и пусть История рассудит, правы ли они.

Орел видел, как среди собравшихся на площади началась какая-то сумятица: они бросались резкими, острыми, как гарпуны, словами, кричали, махали руками и… боялись. Теперь они, наконец-то, стали похожи на людей, которыми выглядели только внешне – на тех, кто вот-вот потеряет всё, что ему дорого, а может, и собственную жизнь. Улетучилась их спокойная уверенность и праздное любопытство, уступив законное место настоящему всепроникающему страху.

Внезапно, будто ожидавшая именно этого момента, гора проснулась. Орел почувствовал это за мгновение до того, как ночь взорвалась мощным, идущим через толщу морских вод, оглушительным грохотом. Вершина горы раскрылась, словно тигровая лилия, что решительно, с треском превращается из невзрачного скрученного бутона в прекрасный цветок. Длинные и острые его лепестки – языки жаркого подземного пламени, в окружении мириадов искр вырвались из жерла, осветив огненным заревом контуры горы и облицованное золотом и орихалком здание Дворца у её подножья.

Затем вся земля пришла в движение, и из бурлящих недр ожившего вулкана поднялся столп плотного белого пепла, как будто хранящие остров боги, которым день за днем возносились молитвы и возлагались подношения на алтарях дворцовых святилищ, устремились на небеса, покидая обреченную землю.

Клубы раскаленного дыма поднимались к самим предвечным звездам, и лишь там останавливались, собираясь в огромное круглое облако. К желто-рыжему свету, источаемому плещущейся в горной воронке магмой, добавился ярко-белый блеск молний, пронзающих трепещущую растущую вширь и ввысь пепельную колонну. В ее причудливых клубящихся очертаниях, как в театре теней, проступали и тут же распадались на части фантасмагорические, пугающие и прекрасные образы.

Вот праматерь Европа на белоснежном быке плывет через океанские воды, чтобы впервые ступить на благословенную критскую землю, и дельфины пляшут в волнах и поют ей свои песни. Вот косматые медведицы Гелика и Киносура со страшным рыком отверзают пасти, охраняя колыбель с божественным младенцем Дием. Вот могучий герой Иасион впрягает в плуг свирепых быков, и погоняя животных копьем, вспахивает поле для Праматери Деметры – темные жирные комья земли разлетаются из-под бронзовой бороны, но вот он уже пал, сраженный перуном Вседержителя …

Орел завороженно смотрел на сменяющие друг друга в густых клубах дыма картины, и понял, что пришла пора и ему отправиться в свой Последний полет. Всполохи пламени, снопы искр, вспышки молний, раскаты подземных громов, и вот уже сама кровь земли изливается алыми реками, уничтожая, сжигая, сметая все на своем пути, а с неба идет дождь из раскаленных до красна мелких камней.

Крылья не слушаются, потоки горячего воздуха швыряют из стороны в сторону, как кусок никчемного оборванного паруса. Жар. Боль. Перья вспыхнули. Вода в кальдере шипит, встречаясь с потоками лавы, но вдали от берега волны всё ещё холодны. Туда – пусть море погасит пламя, да и нет лучшей могилы, чем его мягкие прохладные объятья.

– Обратите внимание на цвет моря, по волнам которого так живописно движется наша яхта. Удивительно, сколь непохоже описывали эту стихию люди, принадлежащие к разным культурам, разному времени. Мы бы назвали эти волны бирюзовыми, синими, голубыми, лазурными, ультрамариновыми.., – девушка-гид с завидным энтузиазмом распиналась перед слегка растёкшейся от жары публикой.

Не смотря на ранее утро и освежающий морской ветерок, температура воздуха по оценке среднего россиянина уже подбиралась к отметке «жарко, но терпимо», а к полудню могла перевалить за «О, Боже, почему я не поехал в отпуск на Камчатку».

Небольшая группа туристов расположилась на облупившихся белых скамейках под навесом прогулочного катера. Он вышел рано утром из ираклионского порта на специально организованную для них экскурсию в сторону небольшого островка Дия, лежащего напротив критской столицы.

Всего их было человек двадцать, собранных из соседних отелей для того, чтобы познакомиться с красотами какого-то всеми богами забытого осколка суши. Единственными достопримечательностями Дии, судя по фотографиям на Трипадвизоре, были серые безжизненные камни и полное отсутствие хоть какого-то намека на развлечения, что на Крите, действительно, редкость.

Тэс сидел на скамье рядом с мамой и младшей сестрой, почти не слушая, что говорит экскурсовод. Как и каждый день этого долгого нудного отдыха, парень прибывал в плохом настроении. Хотя внутренне он уже смирился с неизбежностью очередного раннего подъема и необходимостью опять куда-то бежать, чтобы посмотреть на «ценнейшие и прекраснейшие» древние развалины или замшелые музейные экспонаты, но веселья ему это не добавляло.

Мать Тэса, преподаватель античной литературы в одном из крупных московских ВУЗов, полагала, что для детей на отдыхе нет ничего лучше, чем приобщиться к наследию Древней Греции, а не валяться целыми днями на пляже, поедая мороженное, попивая коктейли и играя в волейбол, как «эти беспечные англичане».

С сожалением и завистью Тэс осознавал, что к такому вполне себе шовинистскому маминому определению можно было подставить любую национальность, потому что все нормальные туристы в их отеле – англичане, немцы, французы, итальянцы, чехи, поляки и прочие, предпочитали именно так и делать, на всю катушку пользуясь возможностями «олл-инклюзива».

Но Елена Александровна считала, что приехать на Крит и не увидеть все сто тысяч древностей, щедро раскиданных по острову обитателями давно ушедших эпох и активно раскапываемых не менее фанатичными, чем она сама, археологами – это сущее преступление. Спорить с ней было бесполезно. Честно-честно, сколько сын ни пытался, он ни разу не вышел победителем.

«Твой отец мне никогда бы этого не простил» или «Олег поступил бы именно так» – и всё, точка, против такого аргумента ничего не возразишь, потому что отец больше года назад погиб, а мама только-только научилась вообще хоть как-то говорить о нем, без рыданий и ухода в себя настолько, что другим туда и отбойным молотком не достучаться.