Икар обратил внимание, что они со временем все больше о чем-то с отцом шепчутся, запираются в мастерской и чертят, считают, проверяют. На вопрос что они там делают, отец отвечал уклончиво – как всегда, изобретаю, что я еще могу делать, и вообще не твоего мальчишеского ума дело.

Конечно, зато лучшие, самые большие и гладкие, папирусы у египтян выторговывать – его, Икара дело, царю на неудобные вопросы про то, что же они там в подвале так долго возятся, отвечать – его дело. Да, всех таких «важных дел» Икара и не перечесть, катушки по ночам наматывать, например.

Но главная причина беспокойства, настырно, как жук древоточец, сверлящего мозг Икара, была в другом. Мастером Дедалом завладела какая-то идея, которую он отказался озвучить даже собственному сыну и главному помощнику. По его бормотанию, да и по самой конструкции Икар, конечно, со временем стал улавливать некий замысел, но до конца понять его так и не смог.

Вот, например, центр всего механизма – переплетение тонких медных трубок, стеклянных и хрустальных колб, исписанное какими-то непонятными знаками и так неприятно напоминающее человеческое сердце.

Каркас висел над центральной площадкой, но до сих пор не был подключен ко всей системе. Там явно должен был располагаться какой-то накопитель или средоточие силы, но какое?

Последней странностью был то, что на днях Икар заметил у отца на столе карту острова, но на ней были обозначены такие дороги, которых на Крите точно не было, и несколько ярких точек там, где нет никаких поселений. Но по очертанию береговой линии точно было понятно, что это Крит! Опять загадка какая-то, небось карту эту тоже тельхины состряпали.

– Отец, все готово! – крикнул Икар, закончив дело и свои безрадостные размышления.

Дедал лишь кивнул в ответ, не удостоив сына ни похвалы, ни благодарности.

«Все-таки мне придется напомнить ему, ведь если он не завершит работу для ванакса в срок, его в лучшем случае изгонят с острова, а в худшем… про это даже думать не хочется», – размышлял Икар, поднимаясь по лестнице к отцу на его «островок», где на небольшом деревянном столе и прямо на полу были разбросаны свитки с записями и заметками, глиняные и каменные шестеренки разных диаметров, медные трубки, баночки с какими-то веществами и другие объекты не очень понятного назначения.

– Что еще?! – рявкнул Дедал, увидев, что сын забрался в его логово.

Икар в очередной раз проглотил обиду и как можно более спокойно произнес:

– Отец, у меня был разговор со жрицей Оталиссой. Она утверждает, что до Тавромахии остается максимум пара недель, и что Бык для тренировок должен уже быть закончен. Она спрашивала, чем занят мастер, но я не смог ей ответить… Я сделал практически все, и думал, может быть, ты захочешь… – Икар нерешительно замолк, видя, как лицо отца исказилось злостью.

– Что я должен по-твоему захотеть? Возиться с деревяшками, мастерить каких-то движущихся коров, чтобы эти безмозглые юнцы могли подготовиться к играм? Ты сделал все так, как и планировал?

– Да, отец, – смиренно отвечал Икар.

– Вот и доделывай сам, с подмастерьями! Даже с какой-то игрушкой не можешь справиться?!

– Могу, отец, – поднял голову оскорбленный Икар. – И могу очень хорошо, ты был мне хорошим учителем.

Дедал даже не заметил этого рокового прошедшего времени в словах сына. Ведь когда-то он действительно был хорошим отцом и наставником, внимательным и чутким к таланту своего наследника, а теперь он стал кем-то совсем другим. Гордецом, слышащим только зов своего многомудрого разума, превозносящимся над всеми людьми, и над собственным сыном…

– У меня нет времени этим заниматься, – отрезал Дедал, давая понять, что на этом разговор окончен.

Икар до последнего был уверен, что почтение и любовь к Великому празднеству и самому ванаксу Миносу должны одержать верх в запутавшейся душе отца, но, как видно, ошибся. Юноша развернулся и медленными тяжелыми шагами спустился с лестницы.

Тяжесть и горечь обиды довлели над ним, но Икар, собрав всю свою волю, выпрямил спину, расправил плечи и пошел прочь из подземного царства Дедала. Завтра он придет в Большую мастерскую и закончит все сам, как велит ему долг и сердце, а Мастер пусть делает, что хочет.

Он шел по коридорам дворца, мимо мощных величественных деревянных колонн, выкрашенных в красный, синий и черный, и вспоминал о том, как он вместе с отцом, будучи еще совсем маленьким мальчиком, бегал по дворцу и слушал его рассказы о мастерстве. Мать Икара умерла, еще когда он был младенцем, и отец научил его всему, что он знал в жизни.

– Колонна, мой мальчик, это не просто палка или подпорка, на которую кладутся перекрытия этажей и потолки залов. Колонна – это предвечное Древо жизни, соединяющее небо и землю. Оно несет на себе тяжесть разрыва между нашим миром и другим, прекрасным и совершенным Заморьем, куда каждый из нас, да будет воля богов, попадет когда-то. Это древо сращивает всё сущее и восстанавливает разрушенное.

Но помни и другое, на колоннах держится здание Дворца, как на верных людях держится всё наше царство. Если одна колонна даст изъян, например, по недосмотру поставщика стволов, который не заметил трещину, или, что хуже, по его злому умыслу, то весь этаж, а то и весь дом может прийти в негодность – покоситься и в конце концов рухнуть.

Так и мы должны верно исполнять божественные заветы и законы нашего ванакса, чтобы не рухнуло всё здание Минойского Царства, созидаемое многими поколениями наших славных предков. Долг наш велик – перед отцами и дедами, перед страной и Миносом, но и воздаяние прекрасно. Разве видел ты здание более красивое и совершенное, чем наш дворец? Разве есть в Ойкумене страна более благодатная, чем наша? – так учил Дедал маленького Икара, и сам искренне верил в истинность своих слов.

А что же теперь? Отец – столп, на который Икар столько лет опирался, и не знал опоры более надежной, дал трещину. Икар почти физически чувствовал, слышал, как трещат перекрытия его собственного мироздания, как скрипят, готовые рухнуть стены его личного внутреннего бытия, но, к счастью, он не забыл отцовских наставлений.

Дни и ночи Икар, выбиваясь из сил, молча трудился, чтобы работа была сделана в срок. Он внимательно отбирал самые ровные и могучие еловые стволы, чтобы выпилить из них крепкие, гладкие, гибкие доски. Он придумал механизм, который будет двигать деревянный каркас, обтянутый бычьей кожей. Он даже сам позолотил и притупил деревянные рога, чтобы танцоры во время тренировок к Тавромахии не были ранены раньше времени.

Икар верил, что его «механический бык» – изобретение, благодарность за которое, конечно, достанется Дедалу, будет спасать жизни юных неопытных «охотников», а это – лучшая награда. И чтобы сделать этого тавроса ему не понадобилась никакая глупая «магия», сверхъестественная «сила», или что там еще дни и ночи напролет ищет его обезумевший отец.

4 —There is no place like 127.0.0.1

Молочно-рыжий закат залил санторинский архипелаг густым теплым светом, заставляя все вокруг менять очертания и преображаться, расплавляясь в его бархатистых струях. Лучи угасающего солнца тысячекратно преломлялись в каждой капле морской дымки, которая изысканной вуалью окутала всё вокруг. Под ней даже самые невзрачные из этой семейки островов стали достойны кисти художника или, что значительно чаще, щелчка затвора объектива. Здесь на карте Греции Эгейское море разбивается о камни сразу пяти осколков суши, выстроившихся согласно необычной постапокалиптической геометрии полукругом, с центром в кратере спящего вулкана.

Судя по данным археологов, тысячи лет назад величественная громада горы Стронгиле разразилась страшным извержением, обрушив нескончаемые потоки лавы в море и изрыгнув тонны пепла в содрогающиеся от ужаса небеса. Поднялись волны высотой до тридцати метров, донесшие разрушительную силу в виде цунами до Крита и ближайших кикладских островов, а затем наступила ночь длиной в две недели и двухлетняя зима, довершившая уничтожение некогда великой Минойской цивилизации.