Тесей уже не слышал этих слов. Как будто в голове переключился какой-то тумблер. «Мой телефон, последний подарок отца, ну уж нет!» – подумал он, и скинув легкие спортивные сланцы, одним точным, привычным для натренированного тела прыжком оказался в море.

На катере послышались возгласы: «Человек за бортом, остановитесь скорее!». «Это мой сын, остановитесь!» – в отчаяние кричала Елена Александровна. Только девушка-экскурсовод с древнегреческим именем Афина стояла, замерев в солнечных лучах, как каменная статуя, и светилась загадочной, удовлетворенной улыбкой, какую можно видеть только на губах античных скульптур.

– Черепаха ползла куда-то по своему привычному черепашьему маршруту, по своим обычным черепашьим делам, как делала это день ото дня, сколько себя помнила. Она переползала через маленькие и огибала большие камни, минуя пучки выжженной летним знойным солнцем и истрепанной буйными морскими ветрами травы. Её твёрдый панцирь цвета заболоченной земли впитывал в себя солнечные лучи и соленые морские брызги, изредка долетающие со стороны обрыва, отделяющего твердую и надежную почву под ногами от накатывающих водных валов.

В отличие от большинства своих сородичей, боящихся покидать уютные, вдоль и поперек исхоженные леса и тропы, маленькое, но решительное животное проделало уже очень большой путь, и продолжало двигаться, повинуясь какому-то только ей ведомому стремлению.

Возможно, главной целью этого упорного неутомимого движения были сочные вкусные растения, которые можно найти на побережье, или ей просто нравилось мерять своими когтистыми лапками бесконечную огромную твердь острова. Как бы там ни было, черепаха ползла вперед, не обращая внимания на палящее солнце и превратности ландшафта.

Вообще, черепахи на небо, как правило, не смотрят. Да и на то и дело скользящие по панцирю и поверхности земли тени тоже не обращают внимания. Мало ли – облако или чайка какая. Вот и орла, стремительно пикирующего к своему будущему обеду, черепаха не заметила. А если бы и заметила – спрятаться-то все равно негде, кроме собственного переносного убежища, столько раз неизменно выручавшего черепаху, о чем многозначительно свидетельствовали большие царапины от когтей и падений на её костяной броне.

Только когда привычная перспектива резко сменилась, а тело, инстинктивно втянутое внутрь панциря, начало покачивать из стороны в сторону, черепаха поняла, что с ней произошло что-то из ряда вон выходящее. Она зажмурилась: мир окутала тьма, а под ногами словно разверзлась черная бездна.

Ее влекло и поднимало все выше и выше, ветер с силой задувал под надежный природный доспех, а твердая теплая земля превратилась в нечто далекое и огромное. Черепаха открыла глаза. Как ни странно, она не испытывала страха. Неужели она, вечно пресмыкающаяся и ползающая по земле, парила в вышине, как птица?! Страх отступил перед любопытством, черепаха высунула голову и стала смотреть.

Она увидела заливающий все вокруг свет, такой немыслимо яркий, до самого горизонта. Она видела, как свет соединялся с кобальтовой синевой вод, обнимающих землю пенными бурунами. Видела, как морские валы с грохотом накатывали на скалистую твердь берега и плавно отступали в шипящей пене. Видела сочную пахучую пашню и колышущиеся многоцветье трав и деревьев, от глубокого черно-малахитового до яркой бирюзы и пшенично-желтого.

Видела гладких маслянисто блестящих дельфинов, загоняющих к берегу рыбу и с победным криком выпрыгивающих из воды. Видела птиц на деревьях и ящериц на камнях, зайцев в полях и оленей в лесах, тигров и львов в горных чащах, коз и овец в загонах и на пастбищах, и людей, их охраняющих.

Видела величественный Кноссос, красноколонные дворцы Фестоса, Малии, Закроса, Кидонии и разбросанные тут и там тенистые виллы, утопающие в кучерявой пене виноградников. На какой-то миг маленькая черепаха увидела весь Крит, весь наш мир.

Когти орла неожиданно разжались, но даже за мгновение до того, как разбиться о камни, она была так счастлива, как никогда в своей черепашьей жизни. Она падала и падала, но вот, снесенная резким порывом ветра, черепаха приземлилась в мягкие объятья приозерной болотистой топи. Подняла голову, огляделась, так и не поняв, куда делся её хищный похититель, и опять направилась куда-то по своим очень важным черепашьим делам…

Голос Иды смолк, и на какое-то время в кухне повисла тишина. Слушатели сидели не шелохнувшись, боясь нарушить ход истории. Был слышен только шелест пламени трехрогой лампады над столом, треск очага, мерное бурчание варева в толстом медном горшке над огнем и отзвуки жизни дворца, наполнявшие каждый закоулок этого огромного здания-лабиринта: далекий гул разговоров, шаги и скрип мебели, хлопанье пологов, шум деревьев и журчание фонтанов во многочисленных внутренних двориках да стрекот сверчков. Но здесь, в тепле и обволакивающих запахах кухонного волшебства, было уютно и спокойно.

Принцесса Ариадна и Икар, сын Мастера Дедала, любили по вечерам вместе с другой дворцовой молодежью приходить на кухню, и, усевшись за большим столом для готовки или пристроившись на мешках с зерном и бобами, слушать рассказы старой Иды-кухарки.

Когда они были совсем детьми, то проводили здесь чуть ли не каждый вечер, но с возрастом стало появляться так много других нужных занятий, и ребята всё реже заглядывали в это волшебное царство. «Пора взрослеть» – твердили им родители, учителя, жрицы, старшие братья и сестры, и вообще все, кто считали себя серьезными взрослыми людьми, избавившимися от бессмысленных иллюзий детства. «Мы и так взрослые» – думали они, но иногда ноги сами несли их на кухню, в наполненные сладкими ароматами владения Иды.

Под Кухней в Кноссоском дворце понималась целая череда помещений, галерей, складов, подполов и несколько больших и маленьких внутренних дворов. Только трое специальных писцов-счетоводов да Высокопочтенный Управляющий Дворцом знали, сколько во власти Иды находится комнат, залов и подсобных помещений, теплых сухих кладовых и прохладных подвалов. А уж что говорить о поистине царских сокровищах, их наполняющих!

В амбарных комнатах штабелями лежали льняные мешки с фасолью, чечевицей, горохом и сладкими бобами рожкового дерева, цератонии. Огромные глиняные пифосы, более мелкие кувшины и чаны, у каждого вида которых было своё название, наполненные ячменем, пшеницей, вином, оливковым маслом, медом, солеными маслинами и каперсами занимали целые галереи.

В отдельных хорошо проветриваемых и освещенных комнатах-сушильнях на специальных стеллажах вялились яблоки и груши, смоква и айва, виноград и другие ягоды, а также фисташки, миндаль, лесные и грецкие орехи, сосновое семя, плоды можжевельника и различные съедобные корни.

Сочные, только собранные фрукты были аккуратно разложены на полках и в плетеных из прутьев и морской травы корзинах во фруктохранилище. Осенью их сменяли каштан, рябина, боярышник и терновник, а в конце зимы – бабилонская мушмула.

Овощной склад всегда был заполнен просушенными и очищенными дарами Матери-Земли Деметры, здесь были: репа и хрен, белая свекла и тыква, корни пастернака и клубни гиацинта, лук и чеснок. На грядках в Травном Дворе росла обласканная солнцем и заботливыми руками помощниц Иды свежая зелень и корнеплоды: подорожник, пастернак, укроп, мята, тмин, сезам, кориандр, сельдерей, цикорий, хрен, репа, огурцы и еще десятки растений.

В зале рыболовов и рыбоделов (предусмотрительно отделенном от остальных помещений длинным переходом и широким внутренним двором, засаженным пахучими цветами) кухарки, повара и их многочисленные помощники всегда могли найти свежую и соленую рыбу всех мастей и размеров: дораду, лобана, скарпену, рыбу-попугая, барабулю, сардин, анчоусов, тунца и даже грозную меч-рыбу. Некоторые придворные предпочитали более простую и незамысловатую пишу, которую тоже доставляли ежедневно – осьминогов, морских ежей, креветок и разные виды ракушек.