Сегодня три из пяти соседствующих здесь островов – это части бывшего Стронгиле. Первый – Тира, самый большой осколок в форме полумесяца, называемый так же Санторини, второй, поменьше – Тирасия, и третий – совсем крошечный Аспрониси. А вот Палеа-Камени, Неа-Камени, составляющие середину новой композиции архипелага – совсем другое дело. Эти сравнительно небольшие кусочки суши появились значительно позже.

Оказалось, что дремлющий под океанской толщей огнедышащий великан не прочь пошалить и слегка пригрозить мельтешащим подле него людишкам. Несколько раз на памяти жителей Санторини вода в центре кальдеры начинала бурлить, и невольные зрители на большом подковообразном острове могли наблюдать, как лава поднимается на поверхность и, застывая, образует новую, живую и трепещущую, как свежепойманная рыба, землю. Большая чернильная клякса островка Неа-Камени расширяла свои границы постепенно: в семнадцатом, восемнадцатом и даже двадцатом веке, пока не превратилась в практически круглый участок тверди, площадью около трех квадратных километров.

Не удивительно, что в наше любопытное во всех отношениях время даже эта безжизненная вулканическая пустыня страдает от нашествия туристов. Сюда тянутся многочисленные катера и яхты с соседних островов, чтобы дать возможность всем желающим своими глазами увидеть лунные пейзажи в угольно черных тонах, потоптаться по кромке кратера и пощекотать себе нервы в такой пугающей близости от пусть и весьма гипотетической, но все-таки опасности.

Вечером, к счастью, все они возвращаются в фешенебельные отели, сидят на белоснежных террасах и, поглощая местные деликатесы, любуются прекрасными видами Санторини, растиражированными на миллионах фотографий, открыток и магнитиков. Лазурно-голубые купола храмов и выбеленные стены небольших игрушечных домиков облепили его крутые склоны, как улитки и морские желуди – прибрежные камни. Ленивые смирные волны ласково льнут к берегам, и с шуршанием облизывают разноцветный песок желтых, черных и красных пляжей. Сочное яркое средиземноморское солнце скатывается в море, покрывая благородной позолотой все вокруг, и делая заполненную водой бездну кальдеры похожей на чан с расплавленным драгоценным металлом. А в центре этой струящейся красоты чернеет подкрашенный теплой охрой, но все еще мрачный, Неа-Камени.

Сейчас, во время краткого вечернего затишья, остров наконец может стряхнуть с себя шелуху прилипчивых взглядов непрошеных гостей с их вечно щелкающими фотоаппаратами и телефонами. Редкие струйки ядовитого сернистого пара, вырывающегося из небольших отверстий в почве, пара хиленьких пучков истрепанной ветрами сорной травы, чудом зацепившейся за эту мертвую землю, да несколько кустиков красных суккулентов, научившихся выживать, сохраняя драгоценную влагу в собственных мясистых листьях – вот и все признаки жизни, которые можно наблюдать здесь в отсутствие людей.

Но только есть в этом месте что-то особенно, что не бросается в глаза и не метит на звание главной достопримечательности Греции, но заставляет сотни людей ежедневно отправляться в паломничество в столь безрадостный край.

– Все-таки папочкина мания преследования – штука весьма своеобразная. Ну где логика: обосноваться на условно необитаемом острове, но настолько условно, что днем он просто кишит туристами, да и просматривается отовсюду чуть ли не в обычный бинокль?

– Не знаю, Ник, но, думаю, твой отец получше нас с тобой разбирается в логике и маскировке, вспомни хотя бы его «Сибирскую вотчину». Вот куда бы не хотел еще раз добираться – шесть часов в самолете, потом вертолет, потом уазик какой-то по тайге и бездорожью, и все ради двухчасовой выволочки за то, что недоглядел за тобой тогда в Риме. – Говоривший даже поморщился от неприятных воспоминаний.

Двое молодых людей, совсем юная девушка и парень на вид чуть старше, лет двадцати пяти, стояли на борту маленькой быстроходной яхты, которая стремительной белой стрелой летела по волнам, приближаясь к Неа-Камени.

– Ох, Иво, ну хватит ворчать-то уже. Сколько раз мне еще нужно извиниться? Ты же знаешь, не собиралась я ничего такого там делать, особенно в нарушение Кодекса. Библиотека Ватикана, тоже мне экзотика. Они ведь добровольно пошли мне навстречу, все показали-рассказали, потому что сами мечтают до нашей Библиотеки добраться – вот где тайны, а у них-то что? – Пара сотен ценных для нас манускриптов (и то не в оригинале, чаще всего).

– Да я так, к слову пришлось. Я к тому, что главе Гильдии виднее, где ему свои штаб-квартиры, а точнее штаб-дворцы и штаб-подземелья, устраивать и как их от посторонних глаз защищать. Ты главное ему этого не выскажи. Держи себя в руках.

Судно приблизилось к небольшому укромному причалу с северной стороны острова. Собеседница лишь хмыкнула в ответ, продолжая думать о чем-то своем.

Папочке, конечно, не откажешь в умении скрываться даже на виду, но все-таки он невыносимый позер. Вся эта таинственность, черные камни, нагоняющая жути тишина, как будто вот-вот услышишь грохот запертого под водой вулкана – эдакий выпендреж по-взрослому.

Дядьки попроще и с более бедной фантазией в его возрасте покупают красные «Порше», футбольные команды или яйца Фаберже десятками, а папочка обзаводится новыми тайными офисами экстра-класса, – не без ехидства размышляла Ника, сходя на берег.

Иво, её главный помощник, наставник и телохранитель, который сегодня выполнял обязанности рулевого, на «торжественную аудиенцию» (как саркастически называла она свои редкие встречи с отцом) приглашен не был, и поэтому остался на борту.

Девушка же грациозной, слегка пружинящей походкой двинулась по еле заметной дорожке, ведущей от пристани вглубь острова. Высокая, стройная, стильно и со вкусом одетая: белые льняные брюки на высокой талии, нежно-мятного цвета рубашка ассиметричного покроя с рядом перламутровых пуговиц наискосок, элегантные итальянские лоферы из мягкой кожи солнечно-желтого оттенка, идеально подобранная бижутерия, умело уложенные волосы – Ника смотрелась здесь чужеродным элементом, как яркая капля краски, ненароком упавшая с кисти художника на монохромный карандашный эскиз.

Она шла, не оборачиваясь и не торопясь, но всё равно было видно, как слишком жестко вытянулась ее спина, как сдержанно, скованно двигаются руки, словно она пытается контролировать каждую свою мышцу, каждое, даже мельчайшее движение тела, способное выдать ее волнение.

Иво с тревогой смотрел на удаляющуюся в сумеречную дымку фигуру. Как правило, он везде и всюду следовал за ней, оберегая от всевозможных напастей, которые так и клубятся вокруг дочери Главы Гильдии. Да и магистр дает ей все более сложные задания, заставляя жить практически на пределе возможностей.

Конечно, она и сама очень честолюбива и с радостью готова на любые, даже самые опасные испытания, а в свои девятнадцать рассуждает и действует так, как будто за плечами у нее многолетний опыт настоящей полевой работы. К тому же, как и многие хронисты (как называют активных агентов-путешественников), она, понятное дело, совсем не выглядит на свой возраст.

Те, кто периодически проваливается во времени и частенько проживает месяц, а то и год-другой в иной временно́й константе, в какой-то момент устанавливают особые, до сих пор малопонятные отношения со своими биологическими часами.

Некоторые студенты начальных курсов Истфака в четырнадцать-пятнадцать лет выглядят на все двадцать пять, а некоторым преподавателям в их девяносто не дашь больше сорока. При такой путанице количество прожитых лет становится возможно определить только по глазам, да и то весьма приблизительно.

Что касается искристо-серых глаз Ники – они смотрели на мир уверенным пронзительным взглядом человека, будто бы знающего значительно больше об устройстве и законах жизни, чем все окружающие. Но за последние пять лет Иво, профессиональный хронист, который одинаково эффективно мог оберегать как память о переплетениях временных линий, так и жизни людей, слишком хорошо узнал эту девчонку, чтобы не понимать, что с ней происходит что-то из ряда вон выходящее.