М. Герман справа. 1947

Отрочество текло одиноко. Иногда я предпринимал судорожные попытки «жить, как все» и ездил, скажем, на Острова в компании нескольких одноклассников. Но в привычку это войти у меня не могло. Любил гулять с мамой. А еще пуще в ту пору таинственных, светлых и угрюмых мальчишеских грез — в одиночестве.

Город был велик и таинствен; почему-то особенно помню, как возникал он в проеме нашей парадной двери вечерами, — то, о чем я рассказывал на первых страницах.

В программу одиноких странствий входило обычно кино. Я быстро рос, и меня уже пускали на вечерние сеансы.

Тогда я впервые посмотрел отечественное кино тридцатых-сороковых, которого не знал до войны в силу слишком юного возраста, позднее — из-за эвакуационной изолированности. Впечатления от этих картин смешивались в странный коктейль с заграничными и новыми нашими фильмами, но помню совершенно романтический восторг от немудреного, но блестяще и даже мощно сделанного «Цирка», впечатление полного идиотизма от «Веселых ребят» (виртуозности и эксцентрики утесовского джаза — единственного светлого пятна в безумном этом фильме — я, естественно, оценить не мог), растерянность перед триумфальными оперетками («Свинарка и пастух», «В шесть часов вечера после войны»), сентиментальную растроганность картинами «Моя любовь», «Сердца четырех», красотой очаровательных актрис Смирновой и Серовой. Песня «Все стало вокруг голубым и зеленым…» по сию пору заставляет меня волноваться, я вспоминаю, как билось мое отроческое сердце в надежде на романтическую любовь, красивую, как в кино.

Послевоенные фильмы 1940-х, которые сейчас смотрят чуть ли не растроганно, — «Весна» Александрова (1947), «Первая перчатка» Фролова, картонно-эпическое «Сказание о земле Сибирской» Пырьева (1948) — даже мной, мальчиком, воспринимались с недоумением. То ли дело «Подвиг разведчика» (1947) — первый настоящий и едва ли не бессмертный советский триллер! Триллеры, впрочем, случались и вполне нелепые, ныне совершенно и справедливо забытые, такие как «Неуловимый Ян» Исидора Анненского и Владимира Петрова (1942), где чешского подпольщика-супермена играл еще тогда не очень знаменитый Евгений Самойлов, или «Зигмунд Колосовский» Сигизмунда Навроцкого и Бориса Дмоховского (1946), не сходивший с экранов едва ли не год.

Афиша фильма «Подвиг разведчика». 1947

Но шли еще превосходные «романтические» фильмы, снятые до войны, которые я увидел впервые и был, конечно, потрясен. Как ухитрялись тогда снимать — и отлично для своего времени — картины из «заграничной» жизни, увлекательные, динамичные и в высшей степени профессиональные, — диву даюсь. Конечно, сценаристам и режиссерам приходилось многим жертвовать — Владимир Вайншток в «Детях капитана Гранта» (1936) лишил Гленарвана титула лорда (до него, впрочем, это сделали и советские переводчики), а в «Острове сокровищ» (1937) по Стивенсону заменил экспедицию за кладом героическим путешествием ирландских повстанцев за оружием. Но как это было снято (и сейчас эти фильмы смотрятся хорошо), какие актеры — Николай Черкасов, Осип Абдулов, какая была написана музыка Исааком Дунаевским — «Веселый ветер», «Жил отважный капитан». А песню Никиты Богословского из «Острова сокровищ» и мое отроческое, как от «Мушкетеров», волнение я и сейчас ощущаю как вчерашнее:

Надо при этом заметить, что в такого рода фильмах достойно выдерживалась точность исторических реалий — архитектуры, костюмов, мебели, оружия, посуды и т. д. Актеры тогда еще не забыли, как носят мундиры и фраки, хорошо двигались: культура театра, на которую опиралось кино, еще не разрушилась окончательно. Художники не разучились чувствовать стиль вещей и линии костюмов, портные не разучились шить. Это делало и подцензурные фильмы достовернее, и «детская романтика» кое-как выживала, а патетика воспринималась, да и была по справедливости, неизбежной частью приключенческого кино.

Только очень скверные фильмы смотрели единожды. Обычно, если картина была симпатичная, на нее шли снова уже на следующий день: феномен, практически исчезнувший с появлением телевидения и, тем более, видеозаписи.

Бешеную вспышку общественного возбуждения вызвал фильм «Девушка моей мечты (Die Frau meiner Traume)», фильм с Марикой Рокк (Рёкк) — любимая картина Гитлера, где впервые в СССР мелькнул робкий намек на целомудренный, в духе Третьего рейха, стриптиз и утвердился образец прически для наших дам на несколько лет. Один из самых идиотских по сюжету фильмов, он поразителен по профессионализму и чувству стиля — тупого и отменно отработанного кича, к тому же цветной, что было великой редкостью (на афишах обязательно писалось в таких случаях: «Новый цветной художественный фильм…»). Тогда же примерно видели мы едва ли многими замеченные первые картины послевоенной Германии, еще не ставшей ГДР, в том числе сухой и жестокий фильм Вольфганга Штаудте «Убийцы среди нас» (1946). Там была грозная и вовсе неведомая нам правда о жизни людей, которых мы все еще ощущали врагами. Штаудте сохранил стилистику классического экспрессионизма тридцатых, о которой я не подозревал, но ощущал особливость и редкую силу ритма и изображения (в 1955-м режиссер уехал в ФРГ и сделал много знаменитых фильмов, в том числе и известную у нас картину «Розы для господина прокурора»).

Вскоре после войны на экраны хлынула лавина иностранных фильмов, тех, что прокатывались не вполне законно (и потому несколько потаенно) и в большие кинотеатры не попадали. Перед титрами была обязательная надпись: «Фильм взят в качестве трофея…» — и иногда политически ориентированная аннотация, особенно перед вестернами, где индейцы изображались не слишком положительными героями. В эти фильмы я, да и не только я, погружался как в наркотик, все было не просто сказкой — видением иной, но, вероятно, все же существовавшей (может быть!) жизни…

Парадокс был в том, что этих картин словно бы не было, о них никто ничего нигде не писал, и лишенные информации зрители с одинаковой психологической установкой, не понимая, когда и в каком контексте был снят фильм, смотрели и мировые шедевры, и банальный голливудский ширпотреб. Наивной и напыщенной мелодрамой воспринимался первый великий вестерн — «Дилижанс» Джона Форда (1939) с Джоном Уэйном, шедший у нас почему-то под ухарским псевдонимом «Путешествие будет опасным». Помню, как я пересказывал его сюжет, упиваясь собственным саркастическим остроумием, даже не догадываясь, что в искусстве бывает наивная и высокая условность. Когда я смотрел его полвека спустя, не мог оторваться: вот где — при всей откровенной назидательности и сентиментальности сюжета — безупречное чувство стиля, пластики кадра, точнейший монтаж, да и актеры играли с пониманием заданного особенного жанра. Конечно, в леденящем кровь фильме Роулэнда Ли «Башня смерти (Tower of London)», где герцога Кларенса — будущего Ричарда III — играл зловещий и великолепный Бэзил Рэтбоун, угадывалось большое серьезное кино, но сколько картин ускользнуло, так и прошло мимо!