Его спальня находилась близ сенной двери; разговор Нади с Никитишной разбудил его.

– Повыдь-ко, сударь, посмотри, кто к нам приехал-то.

– Кто приехал, что ты врешь?

– А ты повыдь!

Старый ротмистр поспешно надел халат, вышел из своей спальни, и крик радости вырвался у него из груди:

– Наденька!

– Папа… папочка!

Молодая женщина замерла в объятиях своего отца.

Радости и счастью старого ротмистра не было границ. Не менее его была счастлива и Надя; она целовала у отца лицо, руки и просила прощения.

– Ты, Наденька, ни в чем передо мной не виновна.

– Я, папа, причинила тебе столько горя.

– Все-все забыто. А мать-то твоя не дождалась радости – умерла, сердечная.

– Простила ли она меня? – со слезами спросила у отца молодая женщина.

– Она в последние дни своей жизни молилась за тебя.

– О, я виновница смерти мамы, и мое письмо ее убило.

– Полно, Наденька! Твоя мать умерла от болезни, – старался Андрей Васильевич успокоить свою дочь.

– Мое письмо ускорило ее кончину, – с плачем говорила Надя.

Несмотря на глухую ночь, в доме городничего все поднялись; все необычайно были рады приезду Нади; она перецеловала своих братьев, сестер… и была счастлива в своем семейном кругу.

Но скоро кавалерист-девица стала скучать; она создана была не для семейной жизни; вопросы любопытных знакомых смущали ее, надоедали ей, а преследование мужа выводило ее из себя.

Василий Чернов не терял надежды сойтись с женой.

Однажды он явился в дом своего тестя, по обыкновению, под хмельком и стал приставать к Наде, чтоб она шла к нему, угрожая в крайнем случае силой ее взять. Это рассмешило молодую женщину.

– Что же, возьми меня силой, – проговорила она.

– И возьму. Думаешь – не возьму?

– Бери.

– Волей не идешь, так силой пойдешь, – грозился жене Василий Чернов.

– Где у тебя сила-то? И какая такая сила, любопытно узнать?

– Увидишь!

– Не боюсь я тебя, Василий.

– Побоишься.

– Ты грозить мне задумал?

– А то смотреть буду на тебя!

– Поди вон, ты пьян!

– А ты спроси, с чего пью?

– С горя, что ли?

– Известно не с радости; надо мной все смеются: у тебя, говорят, жена – гусар; вдовцом соломенным называют. Легко ли мне переносить насмешки?

Чернов нашел нужным заплакать.

– Этого еще недоставало. Ах, Василий, баба ты, баба! Ты жалок мне и смешон.

– Смейся, только гляди, чтобы твой смех в слезы не обратился.

– Пожалуйста, не грози! Я говорю, что между нами все кончено.

– Тогда кончится, когда нас разведут.

– Дело о разводе уже начато. Прошу, оставь меня, – недовольным голосом проговорила Надя.

Василий Чернов ушел. Вернувшись домой, он напился еще более и завалился спать.

Теперь он стал совсем пропойцей, гулякой; от службы его уволили. В Сарапуле у Чернова был небольшой домишка; в одной половине он сам жил, а другую сдавал жильцам. Существовал он доходом, который получал с жильцов; доход его был так скуден, что едва хватало на хлеб. Большая часть имущества была продана и заложена.

В доме Чернова был страшный беспорядок; хозяйство было запущено.

Чтобы поправить свои дела, Василий Чернов должен был во что бы то ни стало вернуть жену. Эта мысль не покидала его; он ночей не спал, обдумывая, как примириться с Надей, как ее заставить жить с ним, но после последнего разговора с Надей он потерял всякую надежду.

В Сарапуле у него был один знакомый, которого прозывали Хлопушкой. Это был человек сомнительной нравственности, промышлявший темными делами, хитрый, пронырливый, несколько раз судившийся за худые дела.

Хлопушка, однако, умел, как говорится, сухим выйти из воды. Он в огне не горел, в воде не тонул.

Хлопушку весь город знал за отъявленного негодяя, и все его боялись.

Не раз городничий Дуров выгонял Хлопушку из города. Выгонит его в одну заставу, а он пройдет в другую. Бился-бился с ним городничий, да так и махнул на него рукой.

Василий Чернов решился посоветоваться с Хлопушкой, просить его содействия и помощи в деле водворения жены. Он позвал к себе Хлопушку и заперся с ним в комнате.

О чем у них шла речь – осталось тайной для всех.

Кавалерист-девица, живя в доме своего отца, очень скучала; ее тянуло в полк.

Однажды, чтоб убить как-нибудь время, она отправилась пешком за город.

Надя очень любила эти прогулки. День был морозный, но солнечный; снегу выпало много, и санная езда была в полном разгаре.

Андрей Васильевич предложил Наде, чем гулять пешком, проехаться.

Надя отказалась и пошла пешком.

Она вышла за город и направилась по дорожке, протоптанной пешеходами.

Снег хрустел у ней под ногами; молодая женщина задумалась.

Она и не заметила, как отошла от города верст на пять; далее она не пошла и вернулась назад.

Не доходя несколько до Сарапула, Надя повстречалась на дороге с мужем, который ехал в санях, запряженных парой лошадей; с ним в санях сидели какие-то две не знакомые Наде личности.

– А, женушка, здорово! – громко проговорил Чернов.

Он вышел из саней и подошел к Наде.

– Здравствуй! – сухо ответила ему молодая женщина.

– Гуляла?

– Да.

– Домой идешь?

– Домой.

– Садись, подвезу.

– Спасибо, я люблю гулять пешком.

– Садись, говорю, прокачу! Кони лихие!

– Оставь меня! Поезжай с богом.

– Нет, тебя я не оставлю, садись!

– Сказала – не сяду!

– Так насильно посадим! – нахально проговорил Василий Чернов.

– Что такое? – Надя вспыхнула.

– Сама не сядешь, так посадим.

– Как ты смеешь так говорить!

– Вона! Чай ты мне жена. Ну, садись, не то ведь прикажу молодцам – мигом посадят! – пригрозил жене Василий Чернов.

– Прочь с дороги! Не то стрелять буду!

Надя быстро вынула из кармана небольшой пистолет и прицелилась.

– Ну, барыня-сударыня, ты этой игрушкой не шути! – грозно проговорил бывший вместе с Черновым Хлопушка.

И он, как клещами, схватил за руку молодую женщину. Пистолет выпал у нее из рук.

Василия Чернова кроме Хлопушки сопровождал приятель последнего – Ванька по прозванию Косой, такой же пьяница и вор, как и Хлопушка.

Чернов уговорился с ними похитить жену; его сообщники стали за ней следить, и вот, воспользовавшись тем, что Надя пошла гулять одна, негодяи напали на нее днем среди дороги.

– Разбойники! Я буду звать на помощь! – стараясь высвободить свою руку, крикнула молодая женщина.

– Кричи сколько хочешь, сударка, никто не услышит. Ну-ка, Косой, помоги мне посадить барыню в сани, – обратился Хлопушка к приятелю.

Сколько ни отбивалась Надя, а принуждена была уступить. Ее силой посадили в сани; с ней сели Хлопушка и Косой и крепко держали ее за руки.

Василий Чернов поместился на облучке и правил лошадьми. Несмотря на то что лошади мчали во весь дух, Чернов беспрестанно погонял их.

Ехали в противоположную сторону от Сарапула.

– Куда ты меня везешь? – спросила Надя у мужа.

– Куда надо! – грубо ответил ей тот.

– Что вы меня держите, не убегу!.. Пустите, – с презрением проговорила Надя и стала вырывать свои руки из рук крепко державших ее негодяев.

– Ты, сударка, не дури, не то свяжем! – погрозил ей Хлопушка.

Надя смирилась; она знала, что эта угроза может быть выполнена.

Отъехали верст тридцать от Сарапула, повернули направо и покатили по проселочной дороге.

Надя была легко одета; ее начинал пробирать мороз, она дрожала всем телом.

– Озябла? – совершенно спокойно спросил у ней Хлопушка.

– Не хочешь ли согреться? У нас водка знатная есть, – предложил ей Косой.

Молодая женщина ничего им не ответила.

– Скоро приедем, успеешь согреться, – промолвил Чернов и стал хлестать лошадей.

Сказал он правду. Скоро вдали показалась какая-то деревенька, расположенная на крутой горе; они въехали в эту деревню и остановились около большой чистой избы, крытой тесом.