Что произойдет с ним там, за высокими Альпами, в чужой, враждебной стране, оккупированной австрийцами? Вернется ли он оттуда живым и невредимым? Вся его затея с Итальянским походом – бессмысленная авантюра, на которую пошла Директория, чтобы поскорее отделаться от него, Бонапарта. Как же ему, генералу, подолгу выстаивавшему в «прихожей» сильных мира сего, как этому генералу, пользующемуся протекцией Барраса и светской куртизанки, ставшей его женой, победить могущественную Австрийскую империю вкупе с королевством Пьемонт с 37 тысячами голодранцев, давно не получавших жалованья, воевавших на голодный желудок?
Может, ей, Жозефине, суждено во второй раз стать вдовой? Ее гадалка, правда, ничего на сей счет не говорила.
Глава VI
Война любви не помеха
По дороге в Италию и позже, уже из-за Альп, он засыпал ее нежными, страстными письмами, которые знатоки эпистолярного жанра относят к числу лучших в мире. Они летели к ней как белые голубки и садились не на жердочку голубятни, а находили свое пристанище за ободком ее глубокого выреза на платье на ее высокой, еще по-девичьи упругой груди.
Первую свою весточку, в которой он взахлеб говорил о своей к ней любви, он написал уже через три дня, 13 марта, из Шатийон-сюр-Сен:
«Каждая минута отделяет меня от тебя, прелестный друг мой, и с каждой минутой у меня убывают силы, не позволяя более выносить разлуку. Все мои мысли – только о тебе. Я пытаюсь, призвав на помощь свое воображение, представить, что ты делаешь, чем занимаешься. Если мне видится, что ты грустна, сердце мое разрывается от нестерпимой боли, если вижу, что ты весела, что забавляешься с друзьями, то осыпаю тебя упреками за то, что ты так быстро оправилась от горечи трехдневной разлуки. Значит, ты легкомысленна, ветрена и не способна на глубокие чувства…
Не очень сильно веселись, помни, что легкая меланхолия женщине всегда к лицу. Главное, пусть твоя душа не знает горя, а твое прекрасное тело – хвори. Пусть мой ангел-хранитель, покровительствовавший мне в самые опасные моменты жизни, оберегает тебя, лишив меня своей защиты.
Пиши мне, друг мой милый, пиши длинные письма. Прими от меня тысячу и один поцелуй, самый нежный, самый искренний от искренне влюбленного в тебя».
Ей почему-то совсем не хотелось ему отвечать на его столь пылкое послание – ведь нужно было стараться выбирать такие же пламенные слова любви, но она их не находила, разлука с ним не настраивала ее на любовный лад. Но все же, пересилив себя и взяв в руки перо, начала она свое первое письмо к Наполеону, своему мужу (как это странно, непривычно!), и вдруг, сама того не замечая, стала обращаться к нему на «вы», словно невинная скромница. Получив ее первое письмецо, Бонапарт взорвался:
«Ах ты негодная! Как ты могла написать мне такое холодное письмо! К тому же еще обращаешься на “вы”. Сама ты – вы! Ни на один день я не переставал любить тебя. Не прошло ни одной ночи, чтобы я мысленно не сжимал тебя в своих объятиях. Ни разу, садясь за чашку чаю, я не забывал поносить свою славу, свое честолюбие за то, что они отдаляли меня от души моей жизни…
Моя душа пребывает в печали, сердце заключено в темницу, а воображение рисует ужасные картины. Ты не любишь меня, как прежде. Ты утешилась. И придет день, когда разлюбишь совсем. Скажи мне честно. Я сумею достойно принять такое свое несчастье.
Прощай! Если ты не любишь меня, как прежде, то и вовсе никогда не любила. Жалок жребий мой. Жена!!!»
«Что означают эти три восклицательных знака в конце письма?» – терялась в догадках Жозефина. Может, он до сих пор сомневается, что она на самом деле его жена, что ему привалило такое счастье, и боится ее потерять? Чтобы его успокоить, она написала ему нежное письмо, в котором напоминала о тех восторгах, которые они оба испытывали в постели, – это чтобы не угасало его влечение к ней.
Через несколько дней она получила от него ответ: казалось, он пылал огнем. Ее хитрость удалась, ее сочные описания их сшибок, ее изысканных ласк пальчиками и языком, напоминания о ее неповторимых «зигзагах» бедрами и тазом, бесспорно, его возбудили, и его восставшее мужское достоинство, вероятно, долго не давало ему покоя, переполняя все тело любовным томлением, не находившим себе выхода. Какая это, должно быть, пытка!
«Я получил все твои письма, но ни одно из них не произвело на меня такого сильного впечатления, как последнее. Ты всегда будешь писать мне такие, моя дивная подруга? Мое положение здесь и без того ужасно, а ты своими воспоминаниями о бурных наших ночах усиливаешь мои муки, переворачиваешь всю душу. Они обжигают огнем, и бедное мое сердце воспламеняется!
Ты – единственная мечта в моей жизни. Когда мне надоедают повседневные дела и заботы, когда опасения закрадываются в душу, когда окружающие становятся просто несносными и я готов проклинать свою несусветную жизнь, я, чтобы успокоиться, кладу руку на сердце. Там, в кармане, вместе с ним бьется твой портретик. Я вынимаю его, гляжу на него и понимаю, что любовь к тебе – это и есть абсолютное счастье, которое я испытываю в любой момент, хотя я так далеко от любимой».
В одном из его писем ее насторожила такая фраза: «И если среди ночи я встаю, чтобы поработать, то только для того, чтобы приблизить на несколько дней приезд моей милой подруги».
«Это что еще за новость?» – удивилась она. Какой такой ее приезд? Да, она в сутолоке расставания пообещала приехать к нему на фронт, но обещание вырвалось у нее из уст помимо ее воли. Она вовсе не собиралась ехать к нему в Италию, покидать полную светских удовольствий столичную жизнь, Париж…
…Тем временем в Итальянской армии старые генералы с изрядной долей скепсиса ожидали прибытия двадцатишестилетнего юнца, которому им волей-неволей придется подчиняться. Они не любили вспоминать, что их армия вот уже год топчется на одном месте на севере Италии, а их орудия фактически не произвели ни одного выстрела по противнику. Об этой брошенной на произвол судьбы захудалой армии, армии без провизии, обмундирования, боеприпасов и денег, Директория просто забыла в нудной текучке повседневных событий и закулисных интриг.
Наконец они очнулись, нашли нового молодого и энергичного командующего, пообещав ему деньги для выплаты жалованья солдатам и офицерам, подкрепления, без которых и мечтать о победах не приходилось.
– Что касается меня, – разглагольствовал высокий, крепко сбитый генерал Пьер-Франсуа Ожеро с крупным, мясистым обветренным лицом в палатке перед командирами за несколько дней до прибытия в армию Бонапарта, – то я считаю его назначение полным абсурдом. Ну а сама Директория разве не воплощение абсурда? Каким уважением, каким почетом среди нас, ветеранов, может пользоваться этот мальчишка, который еще сиську сосал у матери, когда мы храбро стояли под градом пуль и снарядов? Кто он такой, этот Бонапарт? Выскочка, любимчик Барраса, и всем нам преотлично известно, с чьей помощью добился он этого назначения. Он изменил орфографию в своем имени, вместо Буонапарте стал Бонапартом на французский манер, но нас на мякине не проведешь! Как бы там ни было, а командовать армией поставлен грязный итальяшка.
– Позвольте не согласиться с вами, генерал, – вступился за Бонапарта командующий артиллерией генерал Огюст Мармон. – Если граждане офицеры его увидят, то и не заметят, насколько он молод. Когда я сам впервые посмотрел на него, что я, боевой генерал, испытал? Не поверите. Чувство безотчетного страха. Этот человек рожден для власти. Не могу объяснить почему, но я до сих пор нахожусь под таким сильным впечатлением. Рано о нем судить. Как говорится, поживем – увидим.
Очень скоро все они смогли убедиться в правоте этих слов. 22 марта, сразу после своего прибытия в армию, Бонапарт развернул кипучую деятельность. Прежде всего он накормил голодных солдат, приказал выдать им вдоволь мяса, хлеба, фураж для лошадей. Без сытой боеспособной конницы нечего и соваться к противнику. На двадцатый день после своей свадьбы и на седьмой после прибытия в действующую армию он приступил к боевым операциям, удивляя всех своей неуемной, бьющей через край энергией и талантом полководца. За две недели этот беснующийся, не знающий покоя демон одержал шесть побед, в том числе крупные при Монтенотте, Миллесимо, Дего, рассеяв две армии противника – австрийцев и сардинцев, которые насчитывали на десять тысяч солдат больше. Он захватил у противника двадцать одно боевое знамя, взял в плен пятнадцать тысяч солдат и офицеров. Было убито и ранено более десяти тысяч человек. Захватив самую богатую часть Пьемонта, он подписал перемирие в Керраско. О своих ошеломляющих успехах он сообщил Директории. В письме Баррасу от 21 апреля он писал: «Следующая моя цель – Турин. Еще одна победа, и мы – хозяева Италии!»
