В конце, по-видимому, в качестве личной компенсации он выставил такое необычное требование: «Я очень хочу, чтобы моя жена приехала ко мне сюда, в Италию».
Письмо-ультиматум неспешно добиралось до адресата в Люксембургском дворце, а легкомысленная Жозефина уже вовсю развлекалась со своим новым избранником в своем особняке на улице Шантарен.
Какие уморительно веселые шуточки откалывал этот ее новый красавец кавалер, молодой лейтенант, гусар, как умопомрачительно каламбурил, какие нежные словечки находил для нее, нашептывая их ей на ушко, почтительно склонившись у нее за спиной и легко касаясь губами ее пышной, пахнущей тонкими духами высокой прически.
Неожиданная встреча с лейтенантом Ипполитом Шарлем, адъютантом генерала Леклерка, с которым они отличились в битве под Безансоном, стала для Жозефины громом среди ясного неба. Он был на девять лет моложе ее, вылитый Адонис, приехавший с юга, чтобы развеять одолевавшую ее скуку. Рост, правда, подкачал – метр шестьдесят семь, всего на несколько сантиметров выше коротышки Наполеона, но зато все остальное, как у античной статуи. Покатый широкий лоб, глаза цвета небесной лазури на загорелом лице, черные блестящие кудри, густые брови, ослепительной белизны ровные зубы, стройные, обтянутые тугими панталонами ноги, сильные мускулистые руки, умеющие ласкать женское тело. Ни одна женщина не могла бы устоять перед этим богом любви, а сраженная им Жозефина даже и не пыталась.
В тот упоительный момент, когда она, задыхаясь от нахлынувшей страсти, капитулировала перед бравым лейтенантом, она и не вспоминала о своем любящем муже, который добывал славу Франции на кровавых полях сражений на Апеннинах.
А распалившийся от легкой победы над Жозефиной, ослепленный ее шармом и красотой салонный шутник пошловато посмеивался над рогоносцем, главнокомандующим Итальянской армией:
– Гражданка, как это муж такой молодой и красивой женщины желает овладеть не ею, а Миланом?
Жозефина заливалась веселым смехом, награждая находчивого острослова звонким поцелуем. А как он неотразим в своем лазурном мундире с алым кушаком! Стройный стан затянут доломаном с серебряной тесьмой, мягкие элегантные сапоги из красного сафьяна, поверх всего – небрежно наброшенная на одно плечо гусарка с воротом, отороченным переливающимся лисьим мехом. Кривая сабля болтается у бедра в кожаных ножнах. Пышные закрученные бакенбарды, черные усы добавляли этому светскому хлыщу особой лихости, а о напудренной косичке и хохолке, задорно торчащем над этой красивой головой, и говорить нечего. Сколько слабых сердечек светских модниц заходилось от восторгов при виде этого неотразимого, как на картинке, кавалера!
«От него можно сойти с ума, – спешила сообщить о своих первых впечатлениях Жозефина своему другу Талейрану, ставшему недавно министром иностранных дел Директории. – Такие красавицы, как Рекамье, Тереза Тальен и Амлен, кажется, совсем потеряли голову из-за его красивой головки. Я вам его непременно представлю. Он высказывает такие интересные мысли».
Стоит ли осуждать Жозефину за этот глуповатый лепет влюбленной по уши «пожилой девчонки»? Вряд ли. Ведь она искренне считала Ипполита своей второй настоящей любовью (первой, как известно, был генерал Луи Ош) и не меняла своего мнения до конца жизни. Ну что же, любовь порой набрасывает свой искажающий реальность магический покров и на женщин куда более высокого умственного и нравственного уровня.
Он умел здорово смешить, и это больше всего нравилось в нем Жозефине. В его компании она беззаботно, до упаду, смеялась. А этот «полишинель», как его часто называли в салонах, этот придворный шут потешал всех своими смелыми каламбурами и, как тогда называли, «мистификациями».
«Талант мистификатора, – писал один из свидетелей таких развлечений, – состоял в том, чтобы, сидя с дамами за столом, корчить самые невообразимые гримасы, подражать крикам различных животных, или изображать режущий ухо визг пилы, или копировать голоса известных в свете людей. Но самой большой популярностью пользовался другой трюк. Этот весельчак, выбрав себе невинную жертву, начинал методически издеваться над несчастным, отпускать в его адрес язвительные, обидные замечания и повсюду его преследовать на потеху публики, не отставая от него ни на минуту».
Его проделкам самого дурного пошиба не было конца, здесь он поистине был неистощим. То привяжет незаметно саблю к ножнам своего начальника, генерала Леклерка, то каким-то загадочным способом у всех на глазах превратит его зеленую венгерку в синюю, то, намалевав физиономию сажей, начнет разыгрывать из себя креола и «дальнего родственника» Жозефины с Мартиники.
Подобные безвкусные эскапады, однако, всем поголовно нравились и Жозефину вовсе не коробили, – напротив, вызывали у нее к нему все новые приступы нежности.
Светская молва только подогревала чувства Жозефины, и она тем охотнее принимала у себя в будуаре «всеобщего любимца», «баловня света».
Там, в ее уютном гнездышке, раздавались порывистые вздохи, звучали приглушенные страстные слова любви, сплетались жаркие руки, накаленные неиссякаемым желанием трепетные тела, там Жозефина, как ей казалось, отдавалась своему новому любовнику с такой пылкой горячностью, так самозабвенно, как никому прежде.
Какое дело этим утратившим от великой страсти рассудок возлюбленным до названий замшелых итальянских деревень, где муж Жозефины вдали от родины громил противника, ее врагов, занося эти места в скрижали истории? Какой, однако, обидный парадокс. Имя генерала Бонапарта теперь было у всех на устах, но только не срывалось с искусанных припухших губ его законной жены.
Они проводили, словно в забытьи, целые дни в постели, и из его крепких объятий ее вырывал лишь стук копыт верховых курьеров, доставлявших ей от генерала письма, которые она не стесняясь громко зачитывала своему неистовому любовнику.
«Я получил от тебя недописанное письмо, так как ты, наверное, решила поехать прогуляться за городом. И после этого ты осмеливаешься ревновать меня, меня, который завален по макушку делами и падает с ног от усталости… Ах, моя милая подружка! Я, конечно, не прав. Сейчас весна, как хорошо дышится на природе! Тем более если рядом любовник, которому всего девятнадцать лет…»
Это была его первая мистическая догадка, которая вскоре перерастет в подозрение. Одно вызовет другое, и для этого будет немало оснований. Сбившись в темную тучу, словно злобные бесы, они будут постоянно лишать полководца радости от беспримерных, молниеносных побед.
В начале мая она получила от него письмо, которое повергло ее в тоску, – неужели скоро закончатся эти дни непередаваемого блаженства в объятиях Ипполита? Нет, нет, только не это. Она гнала от себя эту шальную, неприятную для нее мысль, от которой сразу застывала на месте, как холодная статуя, и у нее все валилось из рук.
«Твои письма – единственная радость всех дней моих, а счастливых у меня – раз-два и обчелся. Жюно везет в Париж трофейные знамена – двадцать две штуки! Ты должна приехать с ним. Слышишь? Если не прислушаешься к моей просьбе, то пусть он один не возвращается… Но ты ведь приедешь, правда? Ты будешь здесь, рядом со мной, лежать у меня на груди в моих объятиях, уста наши сольются. Скорее, скорее прилетай! Но поезжай не торопясь – дорога плохая, длинная, утомительная…
Чаще думай обо мне…
Целую в сердечко и ниже, ниже, ниже!
Б.».
Тем временем влюбленный генерал беспощадно крушил все на своем пути. Одна победа следовала за другой, одна громче другой.
После крупного выигранного им сражения при Лоди Бонапарт окончательно уверовал в свой военный гений, которому было все по плечу. Теперь он не считал себя просто генералом, главнокомандующим армией, – нет, теперь он генерал над всеми генералами, супергенерал! Тяжелое поражение австрийцев открывало ему путь на Милан, и он вскоре на самом деле въехал в столицу Ломбардии на белом коне, как истинный триумфатор, и миланцы восторженно приветствовали этого француза – освободителя от австрийской тирании.
