Масло в лампах догорело, и они погасли. Жозефина все глядела на их с Бонапартом звезду, но и она вдруг пропала.

На следующий день, когда к ней снова пришел Бонапарт, такой страстный, взволнованный, пылкий, стремительный, она, шагнув ему навстречу, протянула руку в белой перчатке.

– Вот то немногое, что я могу вам предложить, – нежным голоском проворковала она, – то, что вы считаете важным для своей судьбы залогом. Берите, она ваша!

Бонапарт порывисто опустился на колено, прижавшись губами к мягкому атласу ее перчатки.

Революция коренным образом изменила привычный неторопливый, размеренный уклад жизни в стране, и это, разумеется, коснулось священного института брака. На смену крепостному, церковному пришел либерально-гражданский, развод разрешался, и все французы, изнывавшие прежде под тяжестью брачных оков, бросились в мэрии, чтобы поскорее от них избавиться.

Жозефина опасалась, как бы без обещанного Баррасом «свадебного подарка» – командования Итальянской армией – генерал не передумал, не отказался от всей этой затеи. Пока «твердое обещание» директора повисло в воздухе. Может, этот велеречивый болтун из Прованса только бахвалился, морочил ей голову, негодовала будущая мадам Бонапарт. Она постоянно, чуть ли не ежедневно, стучалась в массивные дубовые двери его кабинета, умоляла своего любовника поскорее принять решение, не терять зря времени.

Как выяснилось, Баррас не мог сам, единолично, назначить генерала-корсиканца на эту должность. Для этого требовалось еще согласие его коллеги Лазаря Карно, который в Директории отвечал за все вооруженные силы в стране и за рубежом.

Это с их помощью все пятеро пришли к власти в октябре 1794 года. Роза давно заметила, что Карно к ней неравнодушен, постоянно бросал в ее сторону пронзительные, многозначительные взгляды. Тогда она принялась за «обработку» этого директора, прибегая к своему испытанному оружию – своим креольским чарам.

Но Карно – это вам не взбалмошный Баррас, который под горячую руку мог подписать все что угодно. Рассудительный, спокойный Карно прежде принялся за тщательное изучение плана Итальянской кампании, составленного Бонапартом, который со свойственным ему безрассудством ставил перед собой почти невыполнимые цели – разгром Северной Италии, Пьемонта, изгнание оттуда австрийцев и заключение мирного договора в покоренной столице империи – Вене.

– Эко куда хватил, – воскликнул ошарашенный таким дерзким планом выскочки-корсиканца мастер взвешенных решений генерал Луи Бертье, будущий военный министр. – Чтобы осуществить такую безумную операцию, нам потребуется еще тысяч пятьдесят штыков!

– План составлен безумцем, и только безумец способен его осуществить, – вторил ему генерал Шерер, бывший командующий Альпийской армией.

Но Карно все же одобрил план операций. Назначение генерала Бонапарта на должность командующего Итальянской армией было подписано 2 марта 1796 года, и в тот же день Жозефина лично передала своему жениху заветную бумагу. Их бракосочетание было назначено на девятое, ровно через неделю. Когда они составляли брачный контракт, ее адвокат Кальмеле, ростом с карлика, шепнул ей незаметно на ушко: «Опомнитесь, мадам Богарне, что вы делаете? Вы еще пожалеете об этом! Мыслимо ли – выходить замуж за человека, у которого всего добра-то – дырявый плащ да сабля».

Но решающий шаг был уже сделан, и путь к отступлению отрезан. И Роза и Наполеон – оба островитяне, их далекие острова Мартиника и Корсика в это время были оккупированы врагами Франции – англичанами, и получить оттуда их метрики было делом безнадежным. К тому же у них на это не было времени. Тогда оба они пошли на небольшой подлог, чтобы, по словам Жозефины, «выровнять их брачный возраст». Бонапарт принес ее адвокату Кальмеле свидетельство о крещении своего брата Жозефа, оказавшегося проездом в Париже, и в результате «постарел на два года». Она воспользовалась документом своей покойной сестры Катрин Дезире и «помолодела», таким образом, на «целых шесть лет».

Теперь можно было ехать в мэрию. Обоим молодоженам – по двадцать восемь! А то ведь скандальозность какая – «молодой» невесте тридцать два, а жениху нет и двадцати шести…

…Вечером 9 марта 1796 года пять человек поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж дома номер три по улице Д’Антен, где находился «дворец бракосочетания» 2-го района Парижа. Они вошли в торжественный «золотой» зал, на резном потолке которого порхали влюбленные крылатые амурчики с луками и стрелами. Впереди шел первый свидетель, важный, надувшийся как индюк Баррас в бархатной шляпе с тремя тяжелыми лохматыми страусиными перьями. За ним почтительно, неторопливо вышагивали второй – Тальен и третий – адвокат Жозефины Жером Кальмеле. На деревянной ноге скакал комиссар Директории Колен Лакомб. Не хватает лишь четвертого свидетеля, адъютанта Наполеона Лемеруа, да и… еще самого жениха.

Прошло несколько минут. Бонапарта нет. Все тревожно поглядывали на мерно раскачивающийся маятник больших напольных часов. Все, кроме инвалида-комиссара, который, воспользовавшись неожиданной паузой, прикорнул у горящего камина.

Полчаса… Час… Нет Бонапарта…

Вязкая, бередящая душу тревога овладевала Жозефиной. Может, он вообще не придет? Раздумал? Нет, такое невозможно. Он не просто любит, он обожает ее, боготворит, жить не может без нее и одного дня, особенно после того, как впервые насладился ее телом. Пишет ей такие нежные письма, записки. Не сумасшествие ли вся эта их затея с женитьбой? Они с ним такие разные. Он – свирепый ревнивец, человек любящий, как и все военные, во всем порядок, прижимистый. Она – легкомысленное создание, готовое откликнуться на первый же порыв приближающегося любовного урагана, импульсивная, мотовка, без царя в голове. Любила ли она его на самом деле? Пока она не могла этого сказать, так как чувства к нему, если она их и испытывала, только вызревали в глубине ее растревоженной души, а кто мог поручиться, что там взойдут крепкие всходы. Она сопротивлялась, отказывалась подчиниться Баррасу. Но если директора и просили ее об этом, то лишь для проформы. Она знала, что руки у нее связаны, она стала заложницей политических интриг, и тут ничего не поделаешь.

Лично для нее Бонапарт был лишь «генералом с улицы Сен-Оноре», где 13 вандемьера по его приказу пушки стреляли по толпе. Как и многие другие, она восхищалась его смелостью и отвагой, ей нравилась живость и ясность его ума, горячность сердца, но вместе с тем он внушал ей опасения, даже страх, своей ревностью, своей мощной железной хваткой, своим беспрекословным навязыванием всем окружающим, в том числе и ей, Жозефине, своей воли.

Ее самолюбию, конечно, льстила мысль о том, что это она, мартиникская дикарка, сумела вдохнуть в этого «кота в сапогах» такую сильную, необузданную страсть.

Что, если после того, как их свяжут узы Гименея, он ее разлюбит?

Не станет ли он ее упрекать, корить, кем она была, не припомнит ли все ее любовные связи? Если его страсть к ней поостынет, если он к ней охладеет, то ей, Жозефине, такого человека, как Бонапарт, ничем больше не удержать возле себя, тем более что она до сих пор не могла решить для себя, любит ли она его или не очень.

Что же ей останется в таком случае в утешение? Да ничего, одни невыплаканные слезы…

Полтора часа… Бонапарта нет…

По бегающим глазам, по нервной походке Барраса было видно, что тот волнуется гораздо сильнее других. Неужели этот пылкий любовник, этот Везувий страсти, подвел?

Неужели струсил, пошел на попятный? Он уже довольно потирал руки, радуясь тому, как ловко ему удалось сбыть с рук надоевшую любовницу, и вот теперь, если Бонапарт не явится, она могла вернуться к нему. Куда же ей деваться? Неужели он, Баррас, просчитался?

Два часа… Бонапарта нет…

Все молчали, чувствуя холодок неловкой ситуации. Беседа не вязалась. Огарок свечи в оловянном подсвечнике на каминной полке нещадно коптил, тускло освещая радостных амурчиков, резвившихся на лепнине потолка.