– Картина неутешительная, – отвечал Лаваред, – но она меня не пугает. За неимением дороги, проложенной человеком, сама природа ее устроила, так как по обеим сторонам перешейка идет отлогий берег, по которому мы можем добраться до соседних республик. А Кордильеры ведь тоже дорога. Кроме того, если в лесах встречаются звери, которые могут нас съесть, то, логически рассуждая, там должны быть и такие, которых можно есть, как, например, лани и другие; наконец, в случае надобности можно проложить себе дорогу при помощи ружья.

– Я могу вам дать два, у нас нет в этом недостатка. Я даже лучше сделаю: нам, агентам канала, предоставляются некоторые льготы при проезде по железной дороге; я вас довезу до середины перешейка, в ущелье Кулебра в центре Сьерры. Среди моих служащих есть индеец из Путриганти, «добрый гений испанцев», хорошо знакомый с этой местностью. Он очень любит белых с тех пор, как французский доктор спас его жену от смерти. Если он согласится сопровождать вас, то будет очень полезен.

– Моя счастливая звезда посылает мне его, – сказал Арман, смеясь, – ведь я тоже немного врач.

Вскоре маленький караван отправился в путь, уводя и Буврейля в сопровождении Жеролана и Мирлитонов. Во время пути Лаваред обнаружил солидное знакомство с инженерными работами по прорытию канала.

Молодой француз не был молчалив от природы; Буврейль со своей стороны слишком старался узнать правду, и неудивительно, что разговор вскоре перешел на поразившее их зрелище.

– Канал, – говорил Жеролан, – сперва пересекает от Колона до Монкей-Хилл и Лайон-Хилл низкую равнину, где работы были очень легки, но дальше, между Гатумом и Табернильей, у Гамбуа, работать было очень трудно.

– Это местечко направо и есть Гатум?

– Да, это, кажется, самый большой склад бананов Центральной Америки. Вывоз в Нью-Йорк настолько возрос, что понадобилось построить специальные суда для перевозки и сохранения огромного количества этих фруктов.

– Ведь мы теперь на правом берегу реки? Может быть, это знаменитый Шагр, о котором так много говорят инженеры?

– Да, можно перейти на левый берег по железному мосту Барбакоа. Здесь Шагр спокоен, но дальше он страшен… Во-первых, вы видите кругом эти болота, в которых нужно было вырыть траншеи на протяжении тридцати километров… Подпочва не пропускает влагу, и мы здесь потеряли тысячи человеческих жизней.

В самом деле на всем видимом расстоянии равнина усеяна лужами со свинцовым оттенком. Над этими тинистыми болотцами постоянно стелется туман. Путешественники чувствовали себя окруженными тяжелой, вызывавшей тошноту атмосферой.

– Здесь, – продолжал Жеролан, – обильное испарение истощает человека. Неутомимая жажда мучает его. И подобно Танталу, он не может пить окружающей воды под страхом смерти. Не говорю уже о москитах и других насекомых, ядовитое жало которых прокалывало кожу рабочих.

Наконец они вышли из этого ада.

– Но, – спросил Буврейль, – разве нельзя было обойти эту местность?

– Это кратчайший путь к самой низкой части Кордильеров.

– В таком случае, – заметил Лаваред серьезно, – сохранили бы время, людей и деньги, если бы до начала работ высушили болота. Наши инженеры уже делали подобные чудеса во Франции, а итальянцы подражают им в топях близ Рима.

Они только что покинули железную дорогу, и Жеролан повел их за Табернилью. Оттуда виднелись новые траншеи, где все было разрыто. За болотами текла река Шагр, состоящая из ряда потоков, которых предприниматели, кажется, не имели в виду.

– Это, однако, особенная река, – сказал Жеролан, – так как иногда можно ее свободно перейти, но через два часа после дождя уровень ее поднимается от шести до семи метров. Тогда вода, бурно стекая с покатости, уносит громадные куски скал. В эти дни траншея бывает залита, работа нескольких недель пропадает. Снова начинают трудиться, а Шагр опять шумит. Это было бы смешно, если бы не грустные последствия.

– Но здравый смысл говорит всякому, что опасно возводить постройки одоло такого неудобного беспокойного соседа, – заметил Лаваред.

– То же самое замечание сделал при мне чиновник, присланный французским правительством.

– Ну, – заметил Лаваред серьезно, обращаясь к своим друзьям, – я сказал это легкомысленно. Конечно, нельзя было и думать об осушке такого огромного болота, поддерживаемого источниками. Прежде всего надо было вырыть другое русло для Шагра и отвести его от канала, и тогда очищение болот будет легко.

Удивленный Буврейль слушал с большим вниманием. Однако он начал сомневаться и спросил сэра Мирлитона:

– Как вы думаете, возможно ли все это?

– Думаю, что да, – ответил англичанин, – это вполне разумно.

– В самом деле, – спросил Буврейль у Жеролана, – возможно ли изменить русло?

– Иногда достаточно простой плотины. У нас во Франции несколько таких плотин… Здесь это также возможно. С Табернильи начинаются пороги. От этого города до Обрако через Мануэль и Горгону – водораздел находится несколько к западу от этого последнего пункта – тянутся Кордильеры, окружая озеро Гамбоа, откуда вытекает Шагр, в который вливается еще один поток с востока. Довольно большая и широкая плотина могла бы изменить течение реки.

– Итак, Лаваред, может быть, нашел способ возобновить прерванные работы?

– Может быть… потому что все остальное не труднее начала работ в равнине Монкей-Хилл. За возвышенностью по направлению к Тихому океану долиной Рио-Гранде путь достигает широкого залива Панамы почти по прямому направлению.

– Ах, этот прямой путь… трудно провести его при естественных препятствиях.

– Нет, после нивелировки гористой местности идет плодородное и покрытое лесом пространство, где среди богатейшей в свете растительности возвышаются живописные местечки: Эмперадор, Параисо, Мирафлорес, Корозель, Ла-Бока. Затем конечной точкой являются Перико и Фламенко.

– Вот так молодец! – восхищался Лаваредом Буврейль. – Если бы он был моим зятем, то скоро удесятерил бы мое состояние.

В нем заговорил эгоизм. Хищник имел в виду только эксплуатацию энергии и ума для своей личной выгоды. Тем временем Жеролан послал за своим индейцем, жившим неподалеку, в Сан-Пабло.

Высокого роста, хорошо сложенный, с бронзовым цветом лица, ласковым взглядом, это был чистокровный индеец, что теперь составляет большую редкость в Панаме. Благодаря его аккуратности и послушанию его сделали надсмотрщиком за работами; это был один из немногих туземцев, оставшихся на службе в обществе. Сперва они были так же многочисленны, как и чернокожие, но скоро бежали от болот. Как известно, пришлось вместо них вербовать даже африканских негров и китайцев. Царство болот поглотило все!..

– Рамон, – обратился к нему Жеролан, – вот мой соотечественник и друг, инженер и доктор, который должен отправиться в Коста-Рику. Хочешь его сопровождать?

Индеец посмотрел на него и молча протянул ему руку. Арман не понял этого движения.

– Прибавь, – сказал он, улыбаясь, – что я путешествую без денег!

Рука Рамона оставалась протянутой. Лаваред инстинктивно протянул ему свою. Лицо индейца озарилось горделивой радостью. С ним обращались, как с равным, а не как со слугой!

– Твой друг мой друг, капрал, – сказал он Жеролану.

– Почему же капрал? – спросил Арман.

– Это все равно, что кацик, или начальник.

– Но белые говорят «капитан».

– Это еще остатки кастильского многоглаголания.

– Итак, – сказал Лаваред, – ты хочешь оставить свою службу?

– Я оставался здесь только из благодарности к доктору, вылечившему мою Илоэ, – с грустью ответил индеец. – Все мои единоплеменники, которые не умерли в «адской траншее», возвратились обрабатывать свои земли… Я с радостью уйду, чтобы больше не возвращаться. Наш путь один и тот же, мы пойдем вместе с твоей и моей подругой.

И он показал на покрасневшую мисс Оретт.

– Shocking, – прошептал сэр Мирлитон.

– Эта молодая девушка не моя подруга.

– Хорошо… Илоэ сегодня вечером будет приветствовать твою сестру в моем доме в Сан-Пабло.