– Брр… – сказал Арман. – И ты можешь предохранить нас от этого?

– Да, при помощи этого растения. Создатель, посылающий опасности, дает и средство спастись от них.

– Это верно.

Сэр Мирлитон, слушавший молча, начал осторожно ходить, смотря на землю.

– Что ты делаешь? – спросил, улыбаясь, индеец.

– Смотрю, нет ли маленьких змей.

– Вот что! Тогда не гляди под ноги… Надо смотреть вверх.

– Как так? – воскликнул он.

– Да, эти змеи обвивают концы веток и свешиваются до земли. Ты легко можешь принять их за цветы.

Проверить эти слова на опыте было легко. По дороге был лес: там росли conocaste – род красного дерева низшего сорта, madera-negra, называемая матерью какао, потому что под ее тенью растет какао, часто попадалось дерево chapulastapa – коричневое дерево, считающееся самым красивым в этой стране. На конце ветки, под которой проезжала карета, вдруг задвигалась красная точка. Рамон взял гибкую палочку и одним ударом сшиб змею, разрубленную пополам. При этом распространился сильный запах дикого миндаля.

– Синильная кислота, – заметил Арман.

Змея упала на кусты. Сэр Мирлитон, по просьбе дочери, хотел ее взять, чтобы сохранить как воспоминание, но быстро отдернул руку, закричав от боли.

– Разве змея еще жива? – спросил Лаваред.

– Нет, – ответил индеец, – но куст, на который упала змея, chichicaste, и твой друг укололся… Возьми змею и дай твоей дочери.

– Но ты не укололся?

– Нужно только задержать дыхание, чтобы безнаказанно дотронуться до куста.

Хотя Арман знал многое, но этого он не знал.

– Сведения приобретаешь, путешествуя, – сказал он, улыбаясь, сэру Мирлитону, приложившему на больное место лист quita-calzones, который ему дал Рамон.

Больше не было приключений. Картина изменилась.

Не было величественных тропических растений, ярких цветов, странной формы плодов, но появилась густая трава, называемая para, доставляющая особый корм, хороший и питательный. Это изменение указывало на соседство гасиенд и ранчо – хуторских участков, владетелей которых называют испанцами, какой бы они ни были национальности.

Для индейца, особенно для бедного, каждый гражданин «испанец» имеет право на почтительный поклон, почти коленопреклонение, сопровождаемое словами: «Ваша светлость».

Это вступление в разговор относится к давнему времени, к периоду завоевания.

Лаваред очень удивился, увидев недалеко от дороги оленя, похожего на своих собратьев, находящихся в лесу Фонтенбло. Животное покинуло дикий лес саванн, чтобы пастись на густой траве. Но ему не повезло. Рамон убил его и таким образом с лепешками, приготовленными Илоэ, обеспечил провиант маленького каравана.

Час спустя новое удивление ожидало нашего друга. Он увидел бедняка, который серьезно складывал большие камни один на другой.

– Что ты делаешь, Хозе? – спросил он.

Все индейцы отвечают на имя Хозе, как все индианки – на имя Мария. Это наблюдается всюду – от Мексики до Южной Америки.

– Вы видите, ваша светлость. Я строю «столб верности». Лаваред слушал с удивлением. Рамон должен был объяснить ему это:

– Индеец, покидая дом, собирает не более не менее как двадцать два камня и складывает их один на другой. Если при его возвращении он найдет столб в прежнем виде – значит, жена не переставала думать о нем.

Несмотря на свою природную серьезность, Мирлитон не мог удержаться от улыбки.

– Но разве ветер, дождь, гроза не могут поколебать этой легкой постройки?

Бедняк индеец взглянул на европейца.

– Разумеется, – сказал он, – но все-таки нужно, чтобы святой Эскипулас это позволил.

Снова потребовалось объяснение.

– Этот чудотворец, – сказал Рамон, – Христос негров, живший в Гватемале. Он перенес все земные страдания, даже ненависть жены. Но так как он был беден и любил индейцев – своих ближних, то сотворил это чудо для своих друзей в саваннах.

Эта легенда была рассказана совершенно серьезно, без восторженности, как самая обыкновенная вещь, но с такой верой, что Лаваред не решился выразить сомнение из боязни огорчить друга.

К вечеру снова вошли в саванны, Арман не захотел останавливаться в селах, населенных потомками прежних завоевателей. Там нужны были деньги, чтобы платить за ночлег.

Из покрывал и веток Рамон скоро устроил себе убежище. Илоэ изжарила четверть оленины, Мирлитон потчевал всех старым коньяком из своего запаса.

Ночь прошла почти спокойно. Почти – потому что москиты очень беспокоили англичан.

Мисс Оретт переносила все храбро. На самом деле приключения лишь забавляли эту молодую девушку. Что касается Лавареда, то, по примеру Рамона, он расположился на самых высоких ветках миндального дерева, с которыми сплетались на высоте пятнадцати метров ветви соседнего кедра… Он расположился верхом, защищенный слева и справа, и, завернутый в покрывало от мула, заснул сном праведника.

Москиты летают обыкновенно низко. Тут ему нужно было только опасаться вампиров, этих тропических летучих мышей. Но Рамон, чтобы их отогнать, курил какое-то душистое растение.

Рано утром наши друзья взглянули друг на друга. У бедняжки мисс Оретт страшно распухло плечо, потому что во сне она немного откинула войлочное одеяло, в которое ее завернула Илоэ, и злые ночные насекомые искусали ее. У несчастного Мирлитона лицо было неузнаваемо. Нос распух, веки тоже, на щеках громадные волдыри придавали ему вид, возбуждающий сожаление.

Но индеец скоро пособил делу: из своей дорожной аптечки он вынул щелочь и фенол, которые быстро излечили раны Мирлитона.

Во время подобных путешествий надо еще бояться лихорадок. Но у Мирлитона было свое лекарство – хинин. А Рамон указал на еще более простое средство.

– К тебе не пристанет лихорадка, если будешь пить грог из рома, – заметил он Лавареду, – у меня есть с собою целая бутылка. Это антильский ром. Есть надо мало и часто брать холодные ванны!

В течение недели Лаваред имел случай убедиться в суетности презрения к богатству, потому что он один из всей компании шел пешком.

Сэр Мирлитон устал идти, купил мула у проходившего индейца и, сев на него без седла, сопровождал экипаж, в котором сидели мисс Оретт и жена Рамона.

Арман, хотя и не совсем довольный, благосклонно отнесся к своей судьбе, и, вероятно, Бог, покровительствовавший ему, был доволен его хорошим настроением, потому что в девятый день он пришел ему на помощь.

Они расположились ночевать в хижине тулэ – это настоящее имя тех, кого испанцы неправильно называют индейцами. Они проходили большие саванны по направлению к Чирики, одному из многочисленных местных постоянно действующих вулканов, когда журналист увидел близ потока Папайлито погонщиков мулов.

Около них паслось два мула. Упряжь блестела на солнце, и их вид не соответствовал жалкому виду двух мужчин, стороживших их, лежа под деревом.

– Это arrieros? – спросил Лаваред.

– Нет, – ответил Рамон, – у них не тот костюм. Один из них замбо, а другой индеец племени до; его племя далеко сзади нас к югу от работ.

– Из чего ты заключаешь…

– Что они воры…

И, подойдя к ним, он сказал резко:

– Благодарю вас, что вы опередили нас с нашими мулами. Они должны были ждать нас недалеко от Чирики.

Сказав это, он вскочил на мула, и Лаваред последовал его примеру.

Индейцы удивленно посмотрели друг на друга, а Рамон продолжал:

– Его светлость даст по пиастру каждому из вас в знак благодарности за ваши труды.

Оба протянули тотчас же руки. Лаваред, у которого не было денег, замахнулся палкой и закричал с гневом:

– Канальи, вы хотели украсть моих мулов!

– Нет… нет… Ваша светлость… Это Иеронимо, погонщик мулов из Коста-Рики, послал нас, обещая хорошую плату…

– Довольно… потрудитесь за этим обратиться к судье в Гальдере.

Пришпорив мула, он поехал за Рамоном. На этот раз серьезность индейца сменилась веселостью. Смеясь, он вывел нравоучение: