Молодой солдатик распахнул дверь:
– Беги, барин! Спасайся!
У щербатой стены, где расстреливал меня комиссар, лежал теперь он сам, широко раскинув руки. Глаза его пусто глядели в небо. Из виска на булыжный двор сочилась кровь, а рядом валялось раздавленное сапогом пенсне.
Странно, но от вида поверженного палача мне не стало легко.
«Вот, Яков Шабад, ты и отомстил», – подумал я устало, и вид его молодого распластанного по земле тела долго мучил меня в воспоминаниях.
Запомню твою фамилию, навсегда запомню.
Вот уж воистину: «Милости прошу, а не жертвы…»
Крым, благословенный и кровавый
Счастливо избежав расстрела в Пятигорске, я опять влился в ряды Белой армии. Деникин, не выдержав нападок Врангеля, обвинившего его в желании властвовать, заявив: «Мое дело – принести в Россию порядок. А потом будем сажать капусту», – отдал последний приказ, назначая Врангеля главкомом, и отбыл из России навсегда.
К этому времени Добровольческая армия была сосредоточена в Крыму, куда я перебрался после моего сказочного спасения из ЧеКа. Здесь было на удивление спокойно: армейские подразделения сильны и надежны, флот боеспособен, и англичане в помощи не отказывали.
Врангель обещал провести земельную реформу, но отвлекся на решение насущной задачи – создал контрразведку и ударил в спину красным, увязшим в Польше. На офицерских сходках мы обсуждали, как Петр Николаевич в белой черкеске17 на белом коне войдет в Белокаменную, и сами в это верили.
Небо над головой было безоблачным, фронт был далеко от нас, и я попросил разрешения посетить местные виноградники. Вполне возможно, что тут сохранились вина, которыми можно было бы снабдить армию. Армии не хватало средств, поэтому в разные концы отправлялись вояжеры – разузнать, где и на чем можно заработать, чтобы пополнить армейскую казну.
Кто знает, как бы все пошло-поехало в Крыму, отсидись барон на полуострове? Я – не знаю.
В Симферополе я планировал навестить завод близкого родственника, Алексея Ивановича Абрикосова18, чей сын был женат на моей сестре Глафире Петровне.
Компания А.И. Абрикосова наряду с фирмами «Эйнем» и «Сиу-Сиу» была одним из самых крупных в России производителей кондитерских изделий. Имела звание Поставщика Двора Его Императорского Величества.
Переработка крымских овощей на консервы давала меньше дохода, чем шоколад, однако была достаточно стабильным источником дохода. Томатную пасту А.И. Абрикосова, его компоты и соки в России знали хорошо. Однако завод Абрикосова разрушили красные. Ветер гулял в цехах. Никого из знакомых, к моему глубокому сожалению, я тут не встретил. И только виноградники Крыма, ухоженные, как и до войны, давали представление о том, каким был этот благословенный край раньше.
Инспектируя их с целью доклада барону Врангелю о перспективах винного дела в этом регионе, я посетил легендарный «Новый Свет». Это было уникальное место, удаленное от городского шума и суеты. Завод и особняк хозяина имел вид средневекового замка и был доступен только со стороны моря. Винные подвалы, выдолбленные в отвесных скалах, тянулись на несколько верст вдоль побережья. Их когда-то строили греки, и в этих подвалах хранились игристые вина.
В 1918 году здесь уже побывали мародеры Красной армии. Сделали обыск и обнаружили замурованный антиквариат. Там было старинное оружие, посуда, украшения, старинные головные уборы. Все это погрузили на подводы и увезли в Феодосию.
Однажды ночью прикатила шайка бандитов. Главарь потребовал немедленно сдать драгоценности, обещая в противном случае убить хозяев. Те предложили им хорошего вина.
Всю ночь бандиты пировали и мучили хозяев допросами: «Где золото?», «Где драгоценности?», «Убьем!», «Взорвем дом к черту!»
Уже под утро вконец измученные хозяева выдали им фамильные драгоценности. Хозяйка дома плакалась мне: «Так жаль золотое ожерелье индийского раджи. Как страдал бы, узнав, дорогой Лев Сергеевич!»
Лев Сергеевич – это князь Лев Голицын. Умер он до революции, в 1915 году, оплакиваемый не только родными, но и рабочими завода, которые его очень любили.
Оплакивала его и Москва. Божественный вкус напитков «Нового Света» я лично помнил наизусть: «Пуркарское», «Таврида», «Стременное», «Альминское», «Пэрлына», «Коктебель», «Цимлянское игристое», «Донское», «Каберне № 14», «Абрау-Дюрсо», «Голицынское виноградное», «Мускат», «Кавалергардское», «Седьмое небо», «Куш-Кайя», «Шардоне», «Пино гри», «Алиготе», «Мурведр», «Пино фран».
Батюшка торговал крымскими винами Голицына наряду с бессарабскими, донскими и кавказскими винами. Их выдерживали в наших подвалах, а в продажу отпускали не только в стеклянной посуде, но и бочками и бочонками разных величин. Количество этого рода вин доходило по сбыту до 100 миллионов бутылок в год, то есть до полумиллиона ведер. Посетителей наших складов всегда поражало огромное количество хранящихся там бочек с виноградным вином.
Я с революции не помнил аромата крымских вин! В эту поездку напробовался их на славу. В подвалах пока еще сохранялись изрядные запасы, о чем я собирался оповестить барона, так как эти вина были очень дорогими и представляли несомненную коммерческую ценность. Деньги бы пригодились для нужд армии.
Пока все тут было на своих местах. Я прошел «Новый Свет» подземным ходом, состоящим из почти семисот ступенек, пробуя то тут, то там редкие сорта вин.
Князь Лев Сергеевич Голицын был личностью несомненно выдающейся, хотя и неординарной.
Это был огромного роста человек, который всегда громко говорил и при этом не стеснял себя в жестикуляции. Многие, разговаривая с ним, старались отойти на приличное расстояние, опасаясь получить рукой по голове.
Батюшка мой очень уважал князя за принципы, был с ним знаком.
«Прав князь Голицын, – вспоминаю его слова, – недопустимо раболепие перед западными винами, если у нас есть свои, которые ничуть не хуже».
Восхищался, узнавая, что тот вывел русские вина на международный рынок. А мог и чертыхнуть князя за его требования запретить водку, перейти на вино.
– Вот типично русская черта! – говорил батюшка в сердцах. – Что это он диктовать взялся! Кто-то пьет вино, а кто-то и водку. Почему обязательно под чью-то диктовку делать?! Сидел бы у себя в Крыму, так нет, он и в Москву полез со своими советами!
Голицын открыл свой магазин на Тверской и торговал прекрасными винами по 25 копеек за бутылку, чтобы привить к ним любовь небогатых людей.
Зачастую почти без прибыли, нередко даже себе в убыток.
Он предпочитал не продавать, а раздаривать друзьям дорогущее шампанское, чем доставлял себе удовольствие. Ему хронически не хватало денег. В банки и у частных лиц он закладывал шампанское под залог.
Впрочем, он много чего делал для своего удовольствия, швыряя деньги на ветер, так как считал, что деньги – дело наживное. И очень был расстроен, узнав, что его дела – хуже некуда.
Я неоднократно встречался с ним в Москве, и меня всегда поражал его внешний вид. В одежде это была смесь «французского с нижегородским», как про него шутили. Он шел по Тверской в шикарном французском сюртуке и модных штиблетах. А на плечах у него был потертый зипун19, а на голове – нечистая баранья папаха20.
Про эту папаху ходила легенда.
Будто бы Голицын, служа в армии на Кавказе, погнался в одиночку за абреком. Стреножив его, убедил сдаться властям, обещая выхлопотать ему жизнь. Он свое слово сдержал, и бандит в знак признательности отдарил его папахой из овчины, пообещав, что та принесет ему удачу.
Так или не так, но с папахой Лев Сергеевич не расставался никогда, а снимал ее исключительно перед царской особой.
Таких встреч у него было несколько.
В Нижнем Новгороде, когда царь вместе с С.Ю. Витте посетил его витрину, Голицын предложил им новое шампанское без названия.
– Если Вашему Величеству понравится, я назову его «Коронационное». Ведь красиво, да? – сказал он царю.
