Со слезами на глазах я подобрал образ с пола, кое-как скрепил его и спрятал на чердаке, завернув в тряпицу, чтобы потом перепрятать в более надежное место.

В конце концов я привез образ в беженство. Скрепив его сзади деревянными дощечками, я храню его до сегодняшнего дня.

Каждый раз, молясь перед ним, я вспоминаю страшное время.

Как-то раз меня арестовали по обвинению «враг народа и контрреволюционер», в чем выдали документ. Эту чертову бумагу я берегу в беженстве как память и показываю при случае знакомым. Предупрежденный о готовящемся аресте, я зарыл фамильные бриллианты, но кто-то, вероятно, видел меня за этим делом, и они пропали.

Предвидя арест, а затем расстрел, я как мог долго скрывался от новой власти.

С началом Гражданской войны, когда на улицах стали брать «буржуев», а кое-где и убивать их без суда и следствия, ушел в Добровольческую армию⁵. Иначе я и не мог поступить. С большевиками, которые безжалостно уничтожали все, что было дорого моему сердцу, мне не по пути.

В набитых битком вагонах, стоя на ногах или скрючившись на полу, а то и распластавшись на крыше, держась неизвестно за что – так передвигалась по железным дорогам Россия в Гражданскую войну.

Так добирался до Екатеринодара⁶ и я.

То была пора, которую один из историков Белого движения назвал «весной» Добровольческой армии.

Мы стояли в междуречье Дона и Кубани.

Настоящий московский говор и петербургская речь тут были слышны чаще, чем на Тверской или Невском, хотя и реже, чем на Крещатике⁷ или Дерибасовской.

Еще накануне большевистского восстания в Петрограде генерал Алексеев⁸, предчувствуя возможное развитие событий, начал формировать Добровольческую армию.

Тут, на Дону, собрались офицеры, юнкера и кадеты из разных армий, полков, соединений. Все они горели жаждой мести за поруганную нашу Родину. Малым числом они теснили большевиков, предприняли легендарный Ледяной поход, имевший целью взятие Екатеринодара.

Возможно, им удалось бы и это, но при штурме шальным артиллерийским снарядом был убит главком генерал Корнилов⁹, чей авторитет в войсках был не сопоставим ни с чьим.

Новый главком, генерал Деникин¹⁰, повернул армию снова на Дон.

Армия окрепла, выросла численно и по качеству вооружения. Во второй половине 1918-го предприняли новое наступление: девять тысяч против стотысячной группировки Красной армии – и выиграли!

Но потеряли при этом лучших командиров: умер генерал Алексеев, погибли в боях генералы Марков и Дроздовский, покончил жизнь самоубийством войсковой атаман Каледин.

По ним скорбели, но жизнь брала свое: успехи Белого движения казались непоколебимыми, и на юг хлынул пестрый люд из обеих столиц, губерний и городов менее знатных – в предгорье Кавказа смешалась старая Россия.

Штатские тут спорили о военной стратегии и политической тактике; военные рассуждали, в каком порядке они станут вешать штатских, когда победят. Да и самому белому воинству почти безмятежное сидение на Дону впрок не пошло. Врангель¹¹ обвинил Деникина в провинциальном либерализме, сиречь трусости. Два белых генерала были абсолютно разными людьми. Они даже боевые приказы отдавали всяк по-своему.

Генерал Врангель: «Орлиным полетом перенесетесь вы через пустынную степь к самому гнезду подлого врага, где хранит он награбленные им несметные богатства, – к Царицыну¹², и вскоре напоите усталых коней водой широкой матушки Волги».

Генерал Деникин: «Генералу Врангелю овладеть Царицыном».

Антон Иванович Деникин, сын пехотного офицера, все армейские ступеньки прошел аккуратно, не задерживаясь на них, но и не перепрыгивая.

Я познакомился с ним в 1919 году, а продолжилось наше знакомство уже в Париже, в беженстве.

В армии у него была репутация офицера основательного и дурью самомнения не страдающего. Добровольческую армию он возглавил после гибели генерала Корнилова – и, хотя не обладая лучшими качествами своего предшественника, главнокомандующим стал все же по праву.

Был я знаком и с Петром Николаевичем Врангелем и довольно хорошо знаю его родословную.

Он из датских баронов Врангелей.

С XII века воевали они во славу короны немецкой, голландской, испанской и шведской. Только в Полтавской битве полегло 13 Врангелей, а семеро попали в русский плен. Около 50 их потомков стали фельдмаршалами, генералами и адмиралами, которые верой и правдой служили русским императорам.

Врангель был храбр до безумия – настоящее упоение в бою испытал в начале Мировой войны.

Получив глупый и преступный приказ атаковать силами кавалерийского эскадрона германскую артиллерию, зарывшуюся в землю под деревней Каушен, он очертя голову кинулся его выполнять. Под бароном убило коня, но, вскочив на ноги, он с саблей бросился к вражеским орудиям. Эскадрон истек кровью, но Каушен взяли.

Примкнув к Белому движению, он получил под команду кавалерийскую бригаду и во главе ее атаковал бронепоезд красных. Так он добыл оторопелое уважение сослуживцев – русское воинство всегда испытывало слабость к храбрым безумцам с холодными глазами! Генеральские погоны ему вручил Деникин – и Врангель немедленно принялся распространять в частях письма-памфлеты против главкома, «провинциального либерала».

В Добровольческую армию я попал в 1919 году. Все было уже не так лучезарно, как год назад. Особняком держались казаки. Они вообще вели себя довольно странно. Храбро и с какой-то одержимой жестокостью сражались за свои станицы, но, оказавшись от них в ста верстах, неожиданно начинали верить обещаниям тех, кого только что «брали в шашки». Разбегались по домам, не веря офицерским посулам. Многочисленных беженцев, которым требовались еда, постой, медикаменты, они принимали с откровенной враждебностью.

Вот в такой сложнейшей обстановке в начале 1919 года меня вызвал к себе генерал Деникин:

– Владимир Петрович, командование поручает вам заняться обустройством беженцев. Вы будете откомандированы на Юг России. Отнеситесь к этой работе со всей важностью. Женщины, старики и дети не должны страдать из-за войны.

– Все исполню!

– Кстати, у вас ведь сын есть? И где он? С вами?

– Нет, в Москве. С матерью.

– В Москве? Живы? Есть известия?

Я покачал головой. Известий от них не было. Он подошел ко мне, обнял:

– Будем мы в Москве, Владимир Петрович, обязательно будем. Скоро соберем в кулак наши силы. И – ударим! Увидите вы своего сына, я вам твердо обещаю.

Увы, этого не случилось. Сына я уже, наверное, не увижу никогда!

Посетив по приказу командования Ростов-на-Дону, Кисловодск и Ессентуки, я организовал там расселение беженцев и решал вопросы с горячей пищей.

Хаос был везде страшеннейший, каждый день из центра прибывали тысячи и тысячи несчастных. Никто не знал, когда и где ударят красные, и паника могла возникнуть в одну секунду.

В гостиницах цены подскочили во сто крат, дефицит еды и воды был ужасный. Не хватало докторов и медикаментов. Никто не знал, что будет с ними завтра, откуда ударят красные и когда. Многие пили, играли в карты и, проигрывая, стрелялись. Живым была уготована еще более страшная участь.

Мне казалось, что я попал в ад.

С целью помочь беженцам я отправился в Екатеринодар.

Коменданта станции Ессентукской не было на месте. На станции царил бедлам, попасть в вагоны не было никакой возможности из-за огромного числа военнослужащих и гражданских с мешками и узлами.

Мне казалось, что отсюда не уеду никогда.

Но, как ни странно, выручила моя фамилия. Заместитель коменданта, подпоручик Карпенко, отказывался выдать мне пропуск для проезда до станции Екатеринодар, пока я не назвался, кто я и откуда.

– О, вашу водку я хорошо помню! – улыбнулся офицер, ставя на бумаге свою размашистую подпись. – Дан сей Смирнову В.П. на беспрепятственный выезд со станции Ессентукской до станции Екатеринодарская. Число? Какое сегодня? 28 января 1919 года. Подписью и приложением печати удостоверяется…