– Моя нога сегодня не болит.

Эйвион подняла глаза.

– Я… не понимаю, господин.

Не отпуская руки, он, едва касаясь, провёл пальцами по гладкому полукружью её бедра, выглядывавшего из разреза тенуры. Она вздрогнула, внутренне сжавшись.

– Ты совсем расцвела, Эйша.

Она молчала, тяжело дыша.

– Сними это. – Он взглядом указал на её юбку.

Руки Эйвион путались в завязках. Наконец, она встала прямо. Тар’иик, скользнув взглядом, удовлетворённо кивнул.

– Прекрасно. Скажи… какая-нибудь пчела уже пила нектар из твоего цветка?

Эйвион покраснела.

– Отвечай.

– Нет, господин, – едва слышно прошептала она.

Тар’иик откинулся на спинку кровати.

– Хорошо. Отправляйся к Фаизе.

*       *      *

Эйвион привалилась спиной к стене. Губы её дрожали.

– Глупая, – проворчала Фаиза, – любая другая на твоём месте визжала бы от счастья. И ты, с твоим-то лицом, ещё смеешь пускать слезу. Рано или поздно это должно случиться у всякой женщины. И лучше пусть это будет господин Тар’иик, который благоволит к тебе, чем кто другой. Или ты думаешь иначе?

Эйвион растерянно покачала головой.

– То-то, – буркнула старуха. – И знай: выбора у тебя нет. А если господину будет угодно, из его постели ты встанешь не рабыней, а харим – той, которую он выбрал. Сними эти тряпки.

Фаиза медленно обошла вокруг Эйвион, придирчиво её разглядывая. Пощупала грудь, ягодицы, живот, зачем-то велела поднять руки.

– Иди за мной, – буркнула она, наконец, – одежду оставь. Эта больше тебе не пригодится.

Они пошли куда-то вниз, узким коридором, потом через залу с ещё одним бассейном.

– Туда. – Эн’хариим указала на небольшую дверцу. – Там Мааруф, делай то, что он скажет. И не бойся – он н’арк.

Эйвион вопросительно подняла глаза.

– Не мужчина, – пояснила старуха. – Через час я заберу тебя.

Мааруф оказался толстым и розовощёким, с гладким лицом, лишённым каких бы то ни было признаков растительности. Из одежды на нём была лишь набедренная повязка.

– Пожалуйте, – нараспев произнёс он, поклонившись, – но сначала наденьте это…

Он указал ей на сандалии на деревянной подошве.

Зала была круглой и полутёмной, с насыщенным паром воздухом; в её середине стояло что-то вроде низкого мраморного стола. Мааруф завёл Эйвион в небольшую комнатку, очень жаркую. Дождавшись, когда с Эйвион сойдёт семь потов, он сказал ей прыгнуть в бассейн с такой прохладной водой, что у неё захватило дух. Эту процедуру Эйвион повторила три раза, и после третьего евнух велел ей залезть в небольшую ванную, наполненную странной на вкус кисловатой водой, а через четверть часа, уложив её на тот самый мраморный стол, принялся растирать шершавой перчаткой. Под конец он натёр её с головы до ног какой-то пеной, запах которой напомнил Эйвион оливковое масло.

Наверное, это было бы очень приятно, если бы голову Эйвион не переполняли беспорядочные мысли, которые, сшибаясь друг с другом и разлетаясь осколками, порождали невероятный сумбур. Под мягкими прикосновениями пухлых рук евнуха она то впадала в лёгкое забытье, то вздрагивала, лихорадочно представляя себе, что будет дальше. Навязчиво скреблась коготками безумная мысль о побеге. Вскочить прямо сейчас, и мимо банщика – в дверь. Он толстый, в жизни не догонит. Сердце заколотилось отчаянно, и Эйвион едва смогла взять себя в руки. Некуда бежать. С острова уплыть не получится, а в Гази её сразу же найдут. Ей даже негде спрятаться. А потом… Она знала, какое наказание ждёт сбежавшую рабыню: плети, и большая железная клетка на площади. Одна женщина в такой клетке сначала плакала и стонала, на следующий день только бессильно царапала пыльную землю, а на третий высохла под палящим солнцем. Эйвион видела её закатившиеся глаза и распухший язык, торчащий из открытого рта, а тощая рыжая псина с урчанием обгладывала вывалившуюся из клетки руку.

Наверное, думала Эйвион, старая Фаиза права: рано или поздно это случится, и хорошо, что это будет господин Тар’иик, куда лучше, чем если бы что-то такое с ней сотворили те дикари из Морского народа. В конце концов, он знатен и совсем не уродлив. Да, так лучше, занудно твердила она сама себе, но облегчение почему-то не приходило.

Потом вернулась Фаиза, и Эйвион поплелась за ней как сомнамбула. Какие-то девушки расчёсывали ей волосы, сурьмили брови и глаза, делали что-то ещё, чего она не понимала, а спрашивать не было никакого желания. Затем в комнату зашёл незнакомый мужчина в длинном, до пят, белом одеянии, велел ей лечь и раздвинуть ноги. Эйвион было уже всё равно. Мужчина кивнул старухе, и та, удовлетворённо улыбнувшись, проводила его к выходу. Едва касаясь, те же девушки надушили её разными ароматами: запястья одним, шею и грудь другим, ноги – третьим.

– …розмарин разжигает любовную страсть, – бубнила над ухом эн’хариим, – жасмин умножает силы. Лаванда и цикламен очаровывают нежностью, а красная роза возбуждает мужское желание…

Эйвион поставили посреди комнаты и служанки принялись одевать её в белое платье с золотыми узорами. Платье оказалось полупрозрачным, с длинными, едва не до талии, разрезами, идущими по передней стороне ног; бёдра украсили тяжёлым золотым поясом, застёгнутым на узорчатую пряжку.

От густого запаха благовоний, курившихся в высоких кованых подставках, духóв и масел Эйвион стало дурно, и она почти с облегчением услышала приказ Фаизы идти за ней.

Тем временем на улицы Гази уже опустилась ночь; снаружи доносились голоса городских стражников, призывавших тушить огни, и далёкий лай собак.

Дверь открылась…

В опочивальне господина Тар’иика горели бронзовые светильники, распространяя вокруг неясный желтоватый свет.

…и закрылась с лёгким скрипом.

Его руки скользнули по её спине, шее. Эйвион дрожала, как на ветру, не смея поднять глаза.

– Не бойся, – мягко сказал он.

Совсем незаметный среди резных узоров, покрывавших противоположную от кровати стену, открылся и тут же закрылся крохотный глазок.

Следующая неделя – или две? – прошли для Эйвион в какой-то дымке.

Она не работала: Фаиза просто хмыкнула в ответ на вопрос, что ей нужно делать сегодня. Она спала, ела персики, виноград и сочные гранаты, сок от которых тёк по подбородку, пила сладкое вино, слушала пение птиц в саду, рассматривала красочные картинки в толстых фолиантах, потом опять спала, наслаждаясь спокойствием и блаженным ничегонеделаньем. Вместо её маленькой клетушки на задворках дома ей предоставили собственные покои в женской половине: не очень большие, но уютные, с мягкой кроватью, резным столиком, и витражным окном, выходившим во внутренний двор. И каждый день евнух Мааруф парил её и умащивал душистыми притираниями, от которых становилось так легко и звонко, как на душе в весеннее утро, промытое ночным дождём.

И каждый вечер господин Тар’иик требовал её к себе.

– Не пойму, – проворчала как-то Фаиза, в очередной раз заявившись к своей подопечной, – чем ты так его приворожила? Он уже месяц не хочет видеть свою жену. Спору нет, ты сложена, словно богиня Асма, но это… – она указала на её лицо.

– Я не знаю, – сказала Эйвион недовольно. Она не хотела думать о жене Тар’иика.

Следующей ночи она боялась ужасно, но это оказалось совсем не так больно, как в первый раз, и она благодарно улыбнулась своему господину.

Он был нежен; терпелив, но настойчив, и её первоначальная робость мало-помалу отступала перед новыми удивительными ощущениями. Она словно проснулась, и в какой-то момент поймала себя на том, что сидит и ждёт, когда наступит вечер. Она немного смущалась своей наготы и, заметив это, он стал оставлять только один едва мерцающий светильник. Эйвион опускала ресницы, откидывала голову назад, её волосы волнами струились по простыням, и неизведанный мир открывался перед нею. Его пальцы скользили по телу, и она едва заметно вздрагивала, словно чего-то боясь, но прикосновения были так легки и неожиданно приятны, что однажды она сама задержала его руку, тут же испугавшись своего отчаянного распутства.